– Прощай, друг! Попадешь в Самарканд – дорогим гостем будешь… Юша, Афанасия слушайся, он у тебя вместо отца, – сказал Али-Меджид на прощание.
– Прощай, милый человек! – сказал Никитин. – Вовек твоего добра не забуду. Утешил и призрел[77] ты меня на чужбине.
– Ничем не смогу заплатить долга жизни! Счастливый путь!
Ветер надул парус. Корабль поплыл в Индию.
Еще сквозь сон услышал Афанасий ржание. Где-то поблизости, заливаясь, ржал конь. Не сразу понял Никитин, где он, что с ним.
Вновь повторилось ржание. Афанасий вскочил, вышел из каморки и пересек пустой, залитый луной двор. У входа в конюшню, свернувшись клубком и накрывшись с головой белой тканью, спал конюх. Никитин перешагнул через него и вошел в темное теплое стойло. Скорее угадал он, чем увидел, голову белого жеребца и положил ему руку на шею. Жеребец вздрагивал мелкой дрожью. Афанасий начал легонько гладить его, приговаривая: «Васька, Васька!» Жеребца звали пышно – Вазир[78], но Никитин переделал его имя на простое родное – Васька.
«Дома подвалил бы жеребцу сена либо подсыпал овса, а здесь, в Индии, коней кормят по-чудному, – думал он, возвращаясь к себе. – Вот и приходится держать этого бездельника, – сожалел Никитин, снова перешагивая через безмятежно спавшего конюха. – Лентяй он и лежебока. Все его дело – приучить коня к диковинному индийскому корму. Приучит – выгоню», – решил он, выходя во двор.
Идти в дом, в духоту, не хотелось. Никитин знал, что долго не заснет.
Больше месяца жил Афанасий в Индии, а все не мог привыкнуть к сухому, жаркому индийскому климату – плохо и тревожно спал, часто просыпался, утром вставал измученный, неосвеженный. У него часто болела голова, звенело в ушах.
«Стар становлюсь!» – подумал он.
Юша легко привык к индийской жаре. Вот и сейчас он мирно спал в душной каморке индийского подворья. Никитин постоял, послушал. Васька, видимо, успокоился: в конюшне было тихо.
Ощупью в темноте он нашел тетрадь, перо, дорожную медную чернильницу, вышел во двор и сел у колодца.
Он любил записывать по ночам. Днем в караван-сараях вечно царили гомон и сутолока, а теперь, в тишине индийской ночи, ничто не мешало его мыслям.
Ярко светила луна.
Он прочел последнюю запись и начал писать о том, как поплыли из Ормуза, как наконец высадились в индийском городе Чауле.
Это был один из приморских городов западной части Индии – Декана. В то время в Индии было несколько больших царств и множество мелких княжеств. Большая часть Декана входила в состав Бахманидского царства. Бахманидские султаны-мусульмане имели сильное войско. Они постоянно воевали с соседними государствами Индии, стремясь расширить границы своих владений и мечом распространить свою веру. Города Бахманидского царства были богаты, султан и его приближенные жили в роскоши. Трудовой же народ был ужасающе беден.
В Чауле индусы с удивлением смотрели на Афанасия Никитина, который резко отличался от них цветом кожи. Толпы народа следовали за ним по пятам. Но никто не обижал его.
Купцам, приезжавшим в Индию, отводили место в особых домах-гостиницах – дхарма-сала, где путник получал постель. Афанасий нашел пристанище на одном из таких подворий. Он вскоре отыскал купцов, знающих персидский язык. От них Афанасий узнал, что столица Бахманидского царства, город Бидар, находится в глубине страны. При дворе султана много знатных и богатых людей. Любой из них мог дорого заплатить за хорошего арабского коня. Никитин решил продать своего коня в Бидаре и смело пошел в глубь Индии.
Карта пути Афанасия Никитина из Ормуза в Индию
Это был, пожалуй, самый интересный переход за все время его странствий.
Нигде не встречал Афанасий такой буйной растительности, таких непроходимых лесов, как на индийской земле. Прямые и стройные стволы бамбука стеной стояли по сторонам дороги. Рощи разнообразных пальм, часто с неведомыми и вкусными плодами, окружали селения. Словно корабельные канаты, висели над головой плети лиан. Лес зеленел и цвел круглый год.
После двухдневного перехода путники углубились в горы, растянувшиеся вдоль всей дороги и, подобно крепостной стене, защищавшие внутреннюю часть Индии. Дорога прошла через узкое и мрачное ущелье, которое местные жители называли «Ключом Бахманидского царства». Действительно, черные, удивительно блестящие стены ущелья увенчивались самой природой созданными башнями, на которых были надстроены уже людьми укрепления с бойницами.
По пути в Бидар Афанасий сделал остановку в большом городе Джуннаре. Он решил пожить в нем, чтобы отдохнуть от дороги и разузнать, чем торгуют здесь купцы.
По ночам Никитиным овладевали тревожные мысли. Не слишком ли далеко ушел он от родной стороны? А если погибнут они с Юшей в этой далекой Индии, никто и вести не подаст на родину, и ворон не занесет их костей на Русь… Еще не добирались сюда русские, за тридевять земель и за два моря… А он добрался и до Индии. Но Индия очень велика. Кажется, нет ей ни конца ни края. На базаре товаров много, товары дешевые, а все-таки не в Джуннаре родина товара индийского. И хотя он спрашивал, откуда самоцветы, где родится перец, но купцы указывали куда-то вдаль, в сердце Индии.
Тоска по родной стороне боролась в сердце Афанасия с мечтами об обогащении, с тягой в чужие, неведомые края…
Так просидел он долго и только перед рассветом ушел в душную каморку и забылся тяжелым, беспокойным сном.
Утро начиналось с кормления Васьки. На это время вялый и медлительный конюх Перу преображался. Он становился быстрым и ловким, властно покрикивал на Юшу. Спорыми и точными движениями готовил он корм: очищал от скорлупы полдюжины крутых яиц, мелко рубил их в деревянной плошке, прибавлял туда вареного риса, масла и какого-то пряного соуса. Потом старательно перемешивал все и, слепив из смеси шары величиной с кулак, направлялся к жеребцу. Юша нес за ним плошку с кормом.
Васька знал уже, что предстоит неприятность. Тревожно и недоверчиво косился он на Перу. Но конюх, быстро взметнув руку, схватывал его за храп[79] и заставлял открыть пасть. Когда он другой рукой вытягивал язык жеребца, Юша начинал запихивать в розовую пасть Васьки один за другим рисовые шары.
Афанасий знал, что так приучают здесь всех коней к необычному индийскому корму. Но всякий раз, когда он присутствовал при кормлении Васьки, ему становилось не по себе.
Днем Перу давал Ваське рисовые лепешки, а вечером моченый персидский горох.
Но жеребец плохо ел. Никитин сильно тревожился за него.
– Спал с тела жеребец. Не ест ничего, – говорил он конюху.
Но Перу успокаивал его:
– Твой жеребец умный. Других по шесть месяцев приучают, несколько человек во время кормления держат, а твой через месяц сам будет корм брать. Клянусь тебе в том отцом и матерью моими!
Однажды, когда кормление кончилось, Афанасий ушел на базар, чтобы купить баранину, рис и послушать новости. Без него в дом ввалилась дюжина стражников начальника военной стражи в Джуннаре Асат-хана. Тотчас же весь двор наполнился зеваками.
Старший стражник выступил вперед и торжественно объявил:
– Мой повелитель узнал и уверился, что здесь живет купец-христианин, нечестивец, осмелившийся появиться во владениях правоверного султана бахманидского под видом хорасанца! Асат-хан повелел, чтобы купец этот явился к нему, а в залог приказал отвести в его конюшню белого жеребца, привезенного неверным из-за моря. Да будет воля пославшего нас священна! Внимайте и повинуйтесь!
– Не отдам! – закричал Юша и бросился к конюшне.
Его отшвырнули в сторону. Двое держали Юшу, а он кричал и бился у них в руках.
Когда Ваську увели, Юша бросился на базар за Афанасием. Но пока он искал его, Никитин уже вернулся и узнал от конюха о несчастье. Молча выслушал Перу и долго стоял, пришибленный неожиданной бедой. Потом бросился в крепость.
К вечеру Афанасий вернулся. Юша кинулся к нему, но тот молча отстранил его рукой, вошел в каморку и опустил за собой занавес над входом.
Когда совсем стемнело, он позвал Юшу и сказал:
– Взял у меня хан жеребца! Проведал, что я русский. Побежал я к нему. Он молвит: «Зовешься ты Хаджи-Юсуф Хорасани, а какой ты хорасанец? Сам я хорасанец, уж не ошибусь! И жеребца, – молвит, – отдам да тысячу золотых впридачу, только стань в нашу веру. А не станешь в веру нашу, и жеребца возьму, и тысячу золотых с головы твоей возьму». Стал он меня о вере пытать, а я не поп, в тех делах не разумею. Он смеется: «Воистину ты не мусульманин!» Просил я его, молил. Дал он мне сроку четыре дня: если не стану в их веру, будет нам с тобой конец. Менять веру я не буду: родился в русской вере, в ней и помру! – решительно закончил он.
Наутро Асат-хан прислал за Никитиным стражника.
