Наутро Асат-хан прислал за Никитиным стражника.
Афанасий вернулся днем.
– Опять пытал меня о вере, – сказал он. – Все смеется: что-де ты за веру христианскую стоишь, а сам ее толком не знаешь. «Стань в нашу веру, – молвит, – поставлю тебя когда-нибудь старшиной над купцами городскими». Да не на такого набрел!
На следующее утро Асат-хан вновь вызвал Афанасия и напомнил ему, что остались всего сутки до срока.
– Торопись, купец! – посмеиваясь, сказал он. – Нет мощи и силы крепче, чем я у Аллаха. Не захочешь добром – силой обратим в нашу веру. Только тогда уж не обижайся: все, что есть у тебя, отберу. А бежать и не думай. Стережем мы тебя хоть и незаметно, но крепко.
Великий вазир Малик-аль-Тиджар
Назначенный Асат-ханом день настал. Никитин и Юша молча стояли у ворот подворья и ждали своей судьбы. Поблизости, на базаре, толпилась кучка торговцев, оборванцев и нищих. Все они своим делом не занимались и пристально следили за каждым движением русских.
– Стерегут хорошо, проклятые! – сказал Никитин Юше. – Тут не скроешься!
Вдруг послышался отдаленный нарастающий гул. Вся толпа хлынула на другой конец базара. Купцы поспешно закрывали лавки; мимо подворья проскакала стража наместника. Голые смуглые детишки пронеслись быстрой стайкой. Все стремились в ту сторону, откуда доносился шум. Теперь уже можно было различить рокот, бряцание, звон и гудение труб, приветственные клики.
– Князь либо боярин важный приехал, – шепнул Никитин.
А шум все приближался.
Наконец русские разглядели в облаке пыли слона, одетого в пышную, украшенную шитьем и каменьями попону. Размахивая хоботом с обрывком цепи, он расчищал дорогу. За ним шли великаны-трубачи и глашатаи в красных, расшитых серебром халатах. Они трубили в длинные узкие трубы и кричали:
– Дорогу тени милосердного, дорогу убежищу мира, дорогу Малик-аль-Тиджару, дорогу покровителю страждущих, дорогу грозе неверных!
Проскакали воины и стражники в позолоченных шлемах, с блестящими щитами и длинными копьями. За ними шли слоны с окованными золотом клыками, с разукрашенными бирюзой и перламутром башенками на спинах, всадники и пешие трубачи и музыканты, певцы и плясуны с голубыми и белыми шарфами.
Шествие замыкал еще один глашатай. Он кричал:
– Правоверные и чужеземцы! Милосерднейший вазир Малик-аль-Тиджар хочет знать все плохое и все хорошее, что делается во владениях его повелителя, победоносного султана Мухаммеда Бахманидского. Несите свои жалобы к ногам Малик-аль-Тиджара и помните: никто не уйдет от него с темным лицом! Не бойтесь мести! Малик-аль-Тиджар защитит вас от притеснений. Слушайте и повинуйтесь, о мусульмане и чужестранцы!
Но жители Джуннара не торопились жаловаться Малик-аль-Тиджару на притеснения Асат-хана.
– Видно, знают, что Асат-хан со дна моря жалобщика достанет, – пробормотал Никитин.
Тем временем всё новые слоны, воины, трубачи и барабанщики проходили мимо ворот.
Наконец появился огромный слон, покрытый белой, с серебряными кистями попоной. На спине его покачивалась резная башенка, а в ней сидел старик в белой чалме, с крашеной рыжей бородой.
Это был сам Малик-аль-Тиджар, великий вазир, правивший всей страной по повелению султана.
«А что, если попытать счастья? Все равно хуже не будет», – вдруг пронеслось в голове Афанасия. Когда слон Малик-аль-Тиджара поравнялся с воротами, где стоял Никитин, он, оттолкнув стражника, бросился вперед и очутился у ног слона.
Вазир, заметив Никитина, сказал что-то погонщику. Тот остановил слона и вынул из-за пояса тоненькую дудочку. Ее тонкое, пронзительное пение сразу перекрыло грохот и бренчание, крики зевак, рев слона и звон бубенчиков.
Тотчас же все смолкло, все остановилось. Наступила такая тишина, что Афанасий слышал свое частое дыхание и размеренное сопение слона.
«Пришла, видно, погибель», – подумал он.
– Что тебе надо, чужестранец? – тихо спросил Малик-аль-Тиджар.
И тогда Никитин стал сбивчиво и торопливо рассказывать о своей обиде. Говорил он по-персидски, но от волнения примешивал в свою речь немало татарских слов, а иной раз вставлял и русские.
– Утешься, чужестранец! Если слова твои правдивы, ты получишь все, что по праву принадлежит тебе! – сказал Малик-аль-Тиджар.
Он махнул рукой погонщику слона. Снова запела дудка, и ей ответили все барабаны, трубы и литавры. Слоны и кони двинулись дальше. Никитин молча пошел к себе в каморку.
Утром Юша прибежал к Афанасию и сказал, что во дворе два стражника требуют его.
Никитин вынул из-за пазухи кошелек и отдал Юше.
– Уходи сейчас же со двора, – торопливо сказал он. – Броди по базару, где полюднее. Сюда не ворочайся. К ночи приходи к реке, там и жди. Коли не приду до утра – беги. Золота в пути не показывай: здесь и серебра хватит. Настигать будут – живым не давайся: запытают хуже смерти. Доберешься до Чаула – плыви за море: в Ормузе еще застанешь Али-Меджида, а он тебя на Русь доставит.
– Я с тобой, дяденька Афанасий! – заговорил дрожащим голосом Юша. – Куда я без тебя!
– Кто здесь старшой? – закричал Никитин сердито. – Пока я жив – слушайся! Молод ты своим умом жить – пропадешь и мне не поможешь. Да я вернусь, – добавил он мягко, – жди у реки.
В сопровождении стражников Никитин отправился в крепость.
У высокой ограды его остановили и обыскали. Затем кто-то бесшумно открыл маленькую дверцу, и Афанасий очутился в саду.
Мудрецы
Персидская миниатюра конца XVI в.
Толстый слуга повел его к легкой плетеной беседке, где сидел сам Малик-аль-Тиджар. Он был одет просто, лишь огромная жемчужина на груди да кинжал, украшенный драгоценными камнями, напоминали, что это всемогущий вазир.
Никитин упал на колени и поклонился ему в ноги.
Кивком головы вазир отослал слугу.
– Не бойся, чужестранец, – сказал он по-персидски. – Ты получишь назад жеребца своего. Никто тебя обижать не будет.
Афанасий поднялся с колен. Он не мог благодарить: горло его пересохло.
– Расскажи мне, куда ты путь держишь.
– Прослышал я, всемогущий повелитель, что осенью великий праздник будет в Шейх-ала-Уддине, – с трудом вымолвил Никитин. – Купцы говорят, там большой конский торг в те дни бывает. Думал лето здесь переждать и по осени туда жеребца вести. Только теперь страшусь здесь оставаться: Асат-хан меня не пожалует!
Вазир хлопнул в ладоши. Вскоре высокий воин со скуластым лицом вошел в беседку.
– До осени, Ахмед, останешься в Джуннаре, – сказал вазир. – С ним поедешь дальше.
А Юша в это время ходил по Джуннару. Всегда любил он бродить по шумным восточным базарам и в Джуннаре часто, отпросившись у Афанасия, на полдня убегал из дома.
Но теперь базар быстро наскучил ему. Ни крики и зазывания купцов, ни пляски уличных танцовщиц, ни бой барабанов – ничто не занимало его. Неоднократно порывался он вернуться домой, но всякий раз вспоминал запрет Афанасия.
Часто чудилось Юше, что кто-то следит за ним, и тогда он хватался за нож, спрятанный за широким поясом.
«Один-одинешенек!» – думал он тоскливо. Все вокруг теперь казалось чужим и враждебным.
Так бесцельно бродил он до темноты и в условленный час спустился к реке.
– Юша, где же ты? – раздался знакомый, родной голос.
Юноша бросился к Никитину.
– А Васька? – крикнул он.
– Дома твой Васька! – весело ответил Афанасий.
Солнце палило все сильнее и сильнее. На закате оно становилось багровым – совсем как на Руси в сильный мороз.
Едкая красная пыль носилась в воздухе и покрывала ограды, дома и пожухлую, сморщившуюся листву.
Скотина жалобно мычала в стойлах.
Васька совсем отказывался от еды. Он похудел, бока его втянулись, даже прекрасная шерсть его потеряла свой атласный глянец.
– Ничего! – утешал Никитина конюх. – Придут дожди, он в неделю отъестся.
Все с нетерпением ждали дождей, но небо по-прежнему было безоблачным.
Как-то вечером конюх показал Никитину на закат: солнце садилось в черной полосе.
– Жди дождя, – сказал он.
Прошло еще несколько томительных дней. Дожди все не начинались.
Однажды на закате страшный удар грома потряс небо и землю. Еще четыре раската последовало за ним.
– Ночью будет дождь, – сказал конюх.
Он поспешил застлать новыми пальмовыми листьями крышу конюшни.
В полночь разразилась гроза, да такая, какой никогда не видывали русские. Молнии словно гонялись друг за другом. В короткие промежутки между их блеском тьма казалась еще глубже, еще страшнее. Удары грома сливались в один сплошной грохот. Дождь лил сильными косыми струями.
Никитин и Юша остались в конюшне и всю ночь успокаивали жеребца.
К утру громовые раскаты утихли, но дождь лил по-прежнему. Потоки мутной воды неслись по двору, сливались в один ручей; на базаре образовалось целое озеро.
