ты, Стен, пока все объясни.
Бекка резко повернулась к Стену. Он поднял руки, словно сдаваясь.
– Саманта имеет в виду, что они с Линном пригласили в гости людей, живших тут в сороковые, и те, наверно, смогут что-нибудь припомнить. Линн состоит в совете местного музея, а Саманта иллюстрировала их буклет. Так что они не новички в теме прошлого Освего.
В дверь позвонили. Линн встал, чтобы открыть. Вошли женщина и двое мужчин. Всем троим хорошо за шестьдесят, а может, и за семьдесят.
Линн представил всех друг другу, усадил в гостиной, принес кофе.
Усталого мужчину с гривой седых волос и мешками под глазами звали Рэндольф Фейст. Глаза у него, когда-то, наверняка, пронзительно-голубые, выцвели до водянистого цвета. Он был учителем старших классов.
Женщина, Мардж Пирс, прежде чем сесть, дважды пригладила рыжие от хны волосы. Она заняла самое мягкое кресло, заявив: «Это мое законное место». Бекка заметила и отекшие лодыжки, и слишком тесные туфли.
Но больше всего Бекку заинтересовал Харви Гольдман. Невысокий и поджарый, как бегун, с лицом, похожим на старый пергамент. На пергаменте этом множество раз писали, соскабливали и снова писали. Бекка могла поклясться, что далеко не все надписи были приятными.
Они несколько минут просто поболтали – о погоде, о поездке, о том, как изменился Освего.
– И не к лучшему, – объявила Мардж и тут же добавила. – Далеко не к лучшему.
Пока она рассуждала о состоянии дел в Освего, Бекка встала, вышла в коридор, где оставила палисандровую шкатулку, и вернулась, прижимая шкатулку к груди, как младенца.
Стен как раз заканчивал объяснять причины их приезда.
– Если бы мы смогли узнать что-нибудь о вашей… причастности… к беженцам и «Тихой гавани». И не взгляните ли вы на эти фотографии?
Рэндольф прокашлялся.
– Я был одним из учителей, которые приводили школьников посмотреть лагерь в день открытых дверей.
– Не были они для нас открыты, – буркнул Харви.
– Видите ли, – продолжил Рэндольф, не обратив внимания на слова Харви, – ходили разные слухи…
– Какие слухи? – спросила Бекка.
– Довольно глупые. Что беженцы – а тут их было не меньше тысячи – роскошествуют на деньги налогоплательщиков. И мы, конечно, готовы были этому поверить. Что поделаешь – война! Мальчики и девочки ни о чем другом не говорили. А это значит – их родители дома говорили то же самое, если не хуже. Старшеклассники вечно так – повторяют родительские доводы как свои собственные. Тогда Ральф…
– Мистер Корнелл, – вклинилась Мардж и снова пригладила волосы, – директор школы. Я как раз была одной из старшеклассниц. Слышали бы вы, что все они болтали!
– …Ральф настоял, чтобы старшеклассники пошли и увидели лагерь сами. Хватило одного взгляда на голые бараки и колючую проволоку…
– Колючки, – пробормотала Бекка.
– Колючая проволока? – удивился Стен. – Зачем? Это же беженцы, не преступники.
– Да, колючая проволока, – подтвердил Харви. – И это, имейте в виду, когда в других местах немецким военнопленным даже давали увольнительные на выходные!
– Как только мы их увидели, – пылко перебила Мардж, – многие стали приходить каждый день после школы и приносить сладости и всякое такое.
Харви фыркнул:
– Вы совали свои конфеты сквозь проволоку, как зверям в зоопарке!
Ясно было, что он говорит это не в первый раз.
– Ну, Харви, нельзя же отрицать, – начал Рэндольф, – дети-беженцы даже стали ходить в школу, как только ситуация немного смягчилась. И это было так давно.
– Время не отменяет совести, – отрезал Харви. – Никакое время этого не сотрет.
Он расстегнул пуговицу на манжете, закатал рукав и показал всем выцветший голубой номер, вытатуированный на левой руке.
– Время лечит раны, но шрамы остаются, – примиряюще сказал Стен.
Харви опустил рукав, застегнул пуговицу. Мардж смотрела на свои туфли. Она три раза постучала пухлой ножкой по полу, словно отгоняла злые силы. Рэндольф вопросительно посмотрел на Бекку.
– Что еще вы хотели бы знать? У нас есть музей. «Тихая гавань». Есть книга Рут Грубер. Называется «Гавань». Вы читали?
– Мистер Фейст, я в первый раз услышала о Форте Освего лишь пару дней назад. Когда умерла моя бабушка, среди ее вещей мы нашли вот эту шкатулку. Там были газетные вырезки из «Палладиум таймс» и старые фотографии. Я просто стараюсь узнать хоть что-нибудь о бабушкином прошлом. Возможно, она была в лагере для беженцев. Некоторые ее бумаги на это указывают.
Бекка изо всех сил старалась не проговориться о «Спящей красавице».
– Как ее звали? – спросил Харви.
– Гитл. Гитл Мандельштейн. Или Аврора Штейн. Или Женевьева. Кажется, у нее было множество имен.
– Гитл, Гитл, – Харви закрыл глаза. Он ощупывал левую руку, словно лагерный номер под рукавом рубашки был написан шрифтом Брайля, и медленно качал головой: – Аврора. Женевьева…
– Могу я показать вам фотографии? – Голос Бекки упал до шепота.
– Готово! – В комнату влетела ликующая Саманта и, казалось, вдохнула энергию во всех остальных. – Маленьких чудовищ усмирили. Кому еще кофе?
Чашки были наполнены, и напряжение, чем бы оно ни было вызвано, сразу же спало. Бекке пришло в голову, что это так и задумывалось – эффектный выход, как на сцене. И она немедленно почувствовала себя виноватой, словно подумать такое о старой подруге Стена – настоящее предательство. Бекка поспешно достала фотографии и протянула их Харви.
– Так давно это было, – прошептал он, качая головой.
Вдруг он впился взглядом в одну из фотографий – там Гемма в мешковатом платье стояла в окружении нескольких человек. Он показывал пальцем на одного из молодых людей на снимке. Бекка заметила, что на указательном пальце у него нет ногтя.
– Харви, что с вами? Что случилось? – спросила Саманта.
Харви прикрыл глаза. Саманта взяла его за руку.
– Это я! – сказал Харви. – В нашем музее множество фотографий, но это единственная, на которой есть я. Старые кошмары возвращаются.
Бекка рассматривала фотографию в его руке. Юноша с голодными глазами неотрывно смотрел на Гемму.
– А это Кшенжничка.
– Что? – хором воскликнули Бекка и Стен. Стен, как всегда, подался вперед.
– Так мы ее звали. Это значит «принцесса». Потому что…
Он запнулся – то ли не мог вспомнить, то ли не хотел вспоминать.
– Потому что она родилась в замке? – спросила Бекка. Слова застревали в горле.
– Еврейка – и родилась в замке? – Харви был в замешательстве. – Да нет. Просто она не желала иметь с нами никакого дела. Со мной. Как будто…
Его голос прерывался.
– Все это было… так давно…
– Пожалуйста, вспомните! – Бекка чуть не плакала. – Хоть что-нибудь! Ходила ли она в школу? Рассказывала ли о прошлом? Она…?
– У нее был младенец и не было мужа… Все, что я помню.
