Анна Иоанновна, взволнованная, с горящими глазами, сидела на троне и с каким-то жутким, затаенным страхом поглядывала на заморского кудесника.
А тот стоял бесстрастный, гордый, спокойный, как диковинное изваяние.
Бестужев, иронически относившийся ко всему «сему действу», насмешливо улыбался.
– Pereat lux![29] – вдруг прозвучал властный голос великого магистра.
Он простер правую руку вперед – и зал, и все гостиные погрузились в глубокий мрак.
У всех невольно вырвался подавленный крик изумления, к которому примешивался страх.
Но эта тьма продолжалась всего несколько секунд.
Вдруг, неизвестно откуда, появился таинственно-трепетный, голубовато-фиолетовый снег. Сначала он был очень слабым, но, мало-помалу, усиливаясь, залил собою тронный герцогский зал, накладывая на лица всех присутствующих странные блики.
Это был особенный свет, не схожий с тем, который получается от «потешного»[30] огня.
Стало почти ярко-светло.
Анна Иоанновна, приложив руку к сильно бьющемуся сердцу, приподнялась с кресла.
– Ах! Что же это такое? – тихо слетело с ее губ.
Этот самый вопрос хотели, но боялись задать и все присутствующие, прикованные взорами к синьору Джиолотти.
Появился придворный лакей. Он нес большой металлический таз, наполненный снегом.
– Поставьте его сюда! – приказал Бирон, показывая на место как раз против трона герцогини.
Гробовое молчание воцарилось в зале.
Джиолотти подошел совсем близко к ее светлости и спросил:
– Что вы видите здесь, ваше высочество?
– Здесь? Здесь – снег, – ответила Анна Иоанновна.
Тогда Джиолотти обратился и к гостям августейшей герцогини:
– И вы все видите только снег?..
– Да… да… ну, конечно!.. Да, – в удивление посыпались робкие ответы.
Тогда великий чародей Джиолотти простер руки над тазом со снегом и произнес:
– Смотрите, вы все, смотрите, ваше высочество, сюда!.. Не спускайте глаз!
И взоры всех устремились на невинный предмет.
Снег стал таять точно под влиянием сильнейшей жары. Вместо снега появилась вода, а на ней, на этой воде, – маленькие-маленькие зернышки светло-желтого цвета.
Из одного из этих зернышек стал поразительно быстро расти ствол и покрываться ветвями, на которых появились темно-зеленые листья.
Ужас овладел и Анной Иоанновной, и ее гостями.
– Ах!.. – пронеслось по залу.
А взор великого чародея не отрывался от сказочно быстро растущего ствола. Его руки все так же были распростерты над тазом, и все так же властно-уверенно звучал его голос, произнося какое-то магическое заклинание на латинском языке:
– Nasce o, arbor magnae misteriae, nasce! Est in corpore tuo Signum et vis vitae aeternae… Egomet, Magistr Maximus, potentiae summae volo.[31]
Все выше, выше становилось это заколдованное дерево.
– Боже! Что за дьявольщина?! – испуганно отшатнулся Кейзерлинг. – Это – волшебное дерево!
– Fiat lux! Да будет свет! – властно произнес Джиолотти.
Таинственный фиолетовый свет куда-то исчез, уступив место красно-желтому свету свечей люстр и канделябров.
Перед всеми стояло высокое дерево, на котором висели великолепные мандарины.
Джиолотти, сорвав один, почтительно поднялся по ступеням трона и протянул герцогине «магический плод».
– Лучшей наградой мне, далекому чужеземцу, могла бы явиться милость, если бы вы, ваше высочество, соблаговолили принять от меня этот душистый плод, столь быстро выросший на снегах вашей отчизны! – Итальянец почтительно склонился перед Анной Ианновной, которая совсем «сомлела».
Это первое чудо таинственного магистра привело всех в состояние какого-то столбняка.
Бирон подал знак – и грянула музыка. Но звуки того упоительного вальса, который всегда столь зажигательно действовал на сентиментально-чувственных митавок, не произвели теперь ни малейшего эффекта. Так сильно было впечатление, произведенное на всех синьором Джиолотти.
Однако бал все же начался.
Джиолотти стал беседовать с Бестужевым, на которого чудо великого магистра произвело как раз обратное впечатление: более чем когда-нибудь Петр Михайлович был убежден, что имеет дело просто с ловким фокусником, а вовсе не с ученым.
Бирон, воспользовавшись тем, что начались танцы, подошел к герцогине и тихо спросил ее:
– Ну что? Видели?
– Да!.. – так же тихо ответила она.
– Остались довольны?
– Я поражена, Эрнст…
– Убедились в могуществе того человека, которого я вызвал из далекой Венеции?
– О, да!.. Но я боюсь его, Эрнст Иванович, он вселяет мне какой-то ужас…
И в шепоте Анны Иоанновны действительно звучал страх.
– А между тем, Анна, вам надо не бояться его, а благословлять, потому что он сулит вам такое счастье, о котором вы даже и мечтать не могли, – произнес Бирон.
– Что же: он будет гадать мне сегодня при всех?
– Да. Он вообще покажет всем еще немало чудес.
Бестужев, разговаривая с чародеем, не спускал взора с Анны Иоанновны и Бирона.
«Что этот «конюх» нашептывал ей? Я убежден, что разговор идет о том «чуде», которое вот стоит передо мной, – о Джиолотти. Но неужели он при всех ляпнет такую штуку, о которой говорил мне Бирон? – тревожно проносилось в голове обер-гофмаршала. – Ведь если он громогласно заявит, что Анну ждет императорская корона, это немедленно станет известно в Петербурге. А там на меня и так косятся».
Джиолотти как бы сразу прозрел, какие тревожные мысли обуревали обер-гофмаршала.
– Что вы так угрюмы, ваше превосходительство? – тихо спросил он Бестужева.
Тот, пожав плечами, ответил:
– Ведь для вас, такого могущественного чародея, нет тайн. Если это справедливо – угадайте причину моего тревожного состояния духа.
Пристально-пристально поглядел в глаза царедворцу великий магистр и еще тише сказал ему:
– Вы боитесь одного бестактного чуда с моей стороны. Но, во-первых, если вам не угодно, чтобы оно совершилось, его и не будет, а во-вторых – оно будет сделано так тонко, что, кроме ее светлости, вас, господина Бирона и меня, об этом никто не будет знать.
«Да, это – необыкновенный человек! – вздрогнул Бестужев. – Он читает чужие мысли как открытую книгу».
– Хорошо! – сказал он. – Я полагаюсь на ваше искусство и на вашу ловкость, синьор Джиолотти.
Великий магистр, с низким поклоном подойдя к герцогине, спросил:
– Не пожелаете ли вы, ваша светлость, чтобы я воспроизвел перед вами какие-нибудь картины из того прошлого, которое вам почему-либо особенно мило и дорого?
– И я увижу эти картины?
– Да, совершенно ясно.
Удивленный шепот гостей пронесся по залу.
– Что же я должна для этого сделать? – пролепетала Анна Иоанновна робким голосом.
– Очень немногое. Я только попрошу вас усиленно думать о том, что вам было бы угодно видеть.
После этих слов в руках чародея появилось маленькое золотое блюдечко, на которое он что-то насыпал из золотого же флакончика. Затем он поставил блюдечко на круглый небольшой столик, и вдруг трепетно-голубое пламя взвилось прямым, ровным столбом над таинственной чашечкой, а клубы ароматного, странно пахнущего дыма волнами заходили по залу. Казалось диковинным, как, откуда могли взяться столь большие клубы, в которых совсем скрылась фигура великого магистра. Вместе с этим откуда-то издалека донесся и прокатился по огромному залу аккорд музыки. Тихий звон серебристых колокольчиков как бы примешался к мелодичному звуку туго натянутой тонкой струны. Свет сразу погас. Потухли все люстры, все канделябры.
Анна Иоанновна почувствовала, что чья-то горячая рука с силой схватила ее руку, и она услышала слова чародея:
– Сосредоточьтесь над тем, что вы желаете видеть, ваша светлость! Думайте только об этом и пристально глядите прямо вперед.
Грозно, повелительно звучал голос Джиолотти; в нем уже не было ни мягкости, ни придворной вкрадчивости, а звучало лишь приказание.
Сам он казался каким-то огненным существом в том мраке, который воцарился в зале, – точно человека облили спиртом и подожгли.
– Вы видите что-нибудь на стене? – спросил затем чародей.
– Нет… ничего, – ответила герцогиня, – только какие-то искры.
– Напрягайте зрение!
И вдруг на стене, чуть-чуть озаренной фиолетово-голубоватым светом, стали вырисовываться фигуры. Сначала они не имели правильных, определенных очертаний. Казалось, точно бесформенные тени вздрагивали и плясали, то пропадая, по появляясь вновь.
Глубокая тишина царила в зале. Было лишь слышно взволнованное дыхание Анны Иоанновны и ее гостей.
Бежали секунды, сменяясь минутами, которые всем мнились бесконечными часами вследствие остроты жгучего, напряженного ожидания «чего-то страшного, необычайного с того света, от власти Сатаны».
Но вот мало-помалу пляшущие тени стали принимать определенные формы.
– Ах!.. – пронеслось вторично по залу.
Все увидели следующее: огромный, длинный стол, весь заставленный кубками, кувшинами. Посредине него, на почетном месте, восседает огромная фигура грозного царя, императора Петра. По правую руку его сидит худощавый, болезненного вида, молодой человек в какой-то иноземной военной форме с лентой и звездой.
