– Нет, не слыхал. – Он едва удержался от улыбки.
– Да, это не всем доступно. В коротких словах я вам поясню, что это такое. Второй памятью мы, жрецы тайных наук, называем дар человека прозревать то, кем он, человек, был до его теперешнего состояния.
Бестужев, ровно ничего не понявший из этого пояснения, захлопал глазами.
– Позвольте, любезный синьор Джиолотти! – воскликнул он. – Вы сказали, что можно прозреть, кем был человек до его настоящего состояния?
– Да.
– То есть как это? Простите, я этого понять не могу, – развел руками Бестужев.
Бирон принес и поставил на стол вино в золоченом кувшине.
– Я продолжаю, – торжественным тоном начал снова великий магистр. – Я говорю, что всякий человек, обладающий второй памятью, не только может, но должен знать все свои предшествующие перевоплощения, все те круги жизни, которые он перешел.
– Это… это из области чернокнижия? – захотел не ударить лицом в грязь перед приезжим фигляром Бестужев.
– Вы ошибаетесь, ваше превосходительство. Это – не чернокнижие, а книга Великой Мудрости, познанию которой посвятил свое служение наш орден «Фиолетового креста», великим магистром которого я имею честь быть, – спокойно возразил Джиолотти.
Этот уверенный, властный голос заставил «смириться» Бестужева.
– Прошу извинения, что я, русский дипломат, нахожусь не в курсе дел вашего «тайно-чудесного» ордена, любезный синьор Джиолотти, – сказал он. – Но я должен заметить, что все, что вы изволили сказать, является для меня до такой степени странным, неожиданным… Вы вот, например, заявили, что знаете, знакомы со мной… Но ведь это же – явное… недоразумение… Как иначе прикажете взглянуть на это?
Бирон подал Петру Михайловичу стакан вина. Бестужев осушил его.
Выпил и великий магистр.
– Хотите знать, ваше превосходительство, где мы встречались с вами?
– Жду с нетерпением.
– В римском цирке, на арене. Я тогда был гладиатором, а вы – строгим censor morum,[22] – убежденно воскликнул Джиолотти. – И я кричал Нерону: «Ave, Caesar, morituri te salutant!»[23] И вы вместе с другими бешено аплодировали мне, а, когда меня добивали, вы первые сделали «pollice verso»,[24] то есть «добей его!». И меня убили. Это была седьмая ступень моего перевоплощения.
Стакан, который держал в руках Бестужев, выскользнул, упал на пол и со звоном разбился.
Резидент откинулся на спинку кресла и широко раскрытыми глазами глядел на «венецейского чародея».
– Что это? Шутка?.. – слетело с его побелевших губ.
– Я не имею привычки шутить, ваше превосходительство! – резко ответил Джиолотти.
– В таком случае вы…
И резкое слово готово уже было слететь с уст «европейского» царедворца тогдашней темной, полуварварской России.
Бирон по-русски умоляюще прошептал Бестужеву:
– Ради Бога, Петр Михайлович, не оскорбляйте его! Вы сами не подозреваете, какая огромная сила находится в этом человеке…
Бестужев опомнился, овладел собою и обратился к итальянцу.
– Все, что вы говорите, право, забавляет меня, – усмехнулся он.
– Случалось ли вам когда-нибудь, ваше превосходительство, – зазвеневшим и вдохновенным голосом начал Джиолотти, – при взгляде на какую-нибудь неизвестную вам местность или на неведомое дотоле лицо содрогнуться всем вашим существом от чувства какой-то таинственности, непонятной тоски? В эту секунду вам с поразительной ясностью представляется, что где-то, когда-то вы уже видели и эту местность, и это лицо. Где и когда – вы не можете вспомнить, но убеждены в этом. Бывали с вами подобные явления?
– Да, – ответил Бестужев.
– А задумывались ли вы когда-нибудь над вопросом, что же это такое?
– Нет.
– Так вот, видите ли, ваше превосходительство, это и есть так называемая вторая память. Она открывает перед нами картины наших перевоплощений, наших прежних жизней. Инстинктивной второй памятью в слабой степени обладают почти все люди, но управлять этою второй памятью – удел исключительных натур, обладающих колоссальной силой.
Тревожное чувство охватило Бестужева. Тоска и страх перед этим диковинным человеком овладели им.
– Вы, как я слышал от господина Бирона, состоите великим магистром ордена «Фиолетового креста»? – спросил резидент.
– Да.
– Что это за орден? Какие цели он преследует? – стал допытываться Бестужев.
– Я вам уже говорил: изучение тайных, оккультных наук, благодаря которым мы можем сделаться совершенными, познать тайну «великого сущего» и лицом к лицу приблизиться к тому, что мы называем «Безначальным и Бесконечным».
– И вы, синьор Джиолотти, можете показать нам, простым смертным, картины прошлого?
– Безусловно. И не только прошлого, но и будущего! – пылко воскликнул великий магистр.
– Я понимаю, что по некоторым следам, которое прошлое накладывает на человека, его, это прошлое, еще возможно отчасти угадать, – задумчиво продолжал Бестужев. – Но будущее? Кто может прозреть его? Разве то, что должно совершиться, уже накладывает свою печать на нас?
Джиолотти встал и выпрямился во весь рост.
И перед ним Бестужев вдруг почувствовал себя крайне слабым, бессильным.
– Да, ваше превосходительство, – ответил итальянец. – Эта печать существует. И называется она «signum», знаком.
И еще долго шла беседа русского вельможи с таинственным чародеем Индии и Венеции.
Остаток ночи Бестужев, возвратившись к себе, провел в каком-то тревожном полузабытьи. Его душил кошмар, тяжелый, безобразный… Несколько раз он, обливаясь холодным потом, вскакивал на постели и дико кричал…
X. Бал герцогини. Чудеса великого магистра
Старый Кетлеровский замок заполнялся массой прибывающих гостей. Вся знать, родовитая и служебная курляндская аристократия, спешила на бал к своей «незадачливой» герцогине.
Такого пышного, роскошного праздника еще никогда не устраивала Анна Иоанновна. Море огней, гирлянды цветов, звуки музыки.
– Однако наша светлость раскутилась! – насмешливо прошептал маршал на ухо курляндскому канцлеру. – С чего это она?
– Мм… да… – удивился тот. – Это какая-то новая игра.
– А посмотрите на Бирона, как он горд и величественен. Этот «конюх» весьма снисходительно кивнул нам, нам – главным чинам Курляндии! Экий нахал! Проучить бы его надо.
Кейзерлинг стал нервно и озлобленно поправлять ленту на своем мундире.
А Бирон, камергер двора ее светлости, смотрел действительно и важно и надменно. «Случайный выскочка», но умник большой руки, он ни на секунду не терял веры «в свою великую, счастливую звезду».[25]
Бестужев, обязанный на столь официальном приеме нести свою обер-гофмаршальскую службу, находился в покоях ее высочества-светлости.
– Петр Михайлович, поди-ка сюда! – приоткрыла дверь своего «бодоара» Анна Иоанновна, зовя своего старого, верного друга.
Она была еще в пудермантеле, но уже причесанная.[26] Около нее суетились младшие фрейлины. Одна держала малиновую бархатную «робу», другая – цветы, третья – веер и драгоценности.
«Экая бестактность! – с досадой подумал Бестужев. – Полураздетая, приглашает меня, мужчину, к себе, и при всех».
– Съезжаются? – спросила герцогиня.
– Да, ваше высочество, – сухо, официально ответил обер-гофмаршал. – Вам бы надо поторопиться с туалетом.
– А ну их! Подождут! – улыбнулась Анна Иоанновна. – Ты вот лучше посмотри, что мне прислала императрица!
Герцогиня говорила радостно-возбужденным голосом.
– Вам? Прислали? Что? – удивленно спросил Бестужев.
– А вот полюбуйся, Петр Михайлович! – И с этими словами Анна Иоанновна подала Бестужеву огромный футляр. – Бери, бери. Раскрой и посмотри!
Бестужев повиновался.
Сноп разноцветных радужных огней, которыми горели и переливались бриллианты роскошного колье, ударил в глаза царедворцу.
– Я только сейчас получила это с курьером от ее величества. Читай, что она пишет.
Бестужев про себя прочел содержание августейшего послания:
«Понеже умно Вами было поступлено и велениям моим Вы не противились по Морицову делу, – жалую Вам сию безделицу, блеск и играние камней коей да отвлекут ваши мысли на иной путь».
Бестужев прочел и усмехнулся про себя.
Анна Иоанновна была почти уже одета.
– Ну а этот-то господин-сюрприз прибыл? – бросила она Бестужеву.
Тот, догадавшись, что речь идет о Джиолотти, ответил:
– Я не видал. Это уже дело Эрнста Ивановича.
Все приглашенные уже съехались. В большом зале и прилегающих к нему гостиных стоял тихий гул голосов, точно жужжание пчелиного роя. Та скука, которая всегда наблюдалась на балах Анны Иоанновны, начинала царить и теперь. Многие удивлялись, что ее светлость не показывается так долго, и положительно не знали, что делать. Правда, некоторые упитанные обер-раты ухитрились уже пробраться в открытую буфетную и там вознести малое жертвоприношение богу Бахусу. Наскоро опоражнивая бокалы с вином, а то и просто с напитком Гамбринуса – «напитком богов и людей»,[27] – они уже с жаром начали было вести разговоры об излюбленном предмете – политике.
