ходовая, все говорят так, все в это верят, верят в одинаковое и повторяющееся как если бы это было чем-то новым масляное масло начальное начало, сделать заветный шаг назад, выйти, выйти из лабиринта. Оказавшись у дороги, достала сигарету, закурила. Чей-то голос в стороне. Он уже стал знакомым, уже опознаётся как нечто тёплое, волнующее, само звучание, тембр, тон – все до единого малейшие оттенки речи просачиваются сквозь уличный гам, достигая рецепторов, реакция срабатывает сама собой, и я смотрю в сторону, машинально, будто привыкла к этому – чёрт знает, сколько времени тому назад, – выверенный, точный поворот головы, взгляд устремлён к голосу, к воспоминанию, к чувству и ощущению, что снова тебя читают, как раскрытую книгу, чей-то взгляд спрятан в этом голосе, чужие глаза рассматривают тебя из-за пределов чужой речи. Она стоит в компании одногруппниц и ещё каких-то девушек. Говорят о «дендрарии». Между нами несколько шагов, ни она, ни они не видят меня; в очередной раз выпал шанс остаться незамеченной, невидимой
заскриптованной потому что скрипт сам по себе не виден видно только то что подчинено скрипту его действия выражения заметить скрипт – значит ничего больше не замечать кроме него немного пошпионить, подслушать, это раззадоривает меня, я подхожу ближе, но очень осторожно, машины мчатся мимо, звуки захлёстывают, и лицо каждый раз обдаёт жарким дыханием перегретого асфальта, плотным, почти удушающим, тяжёлый свет между нами, я пробираюсь сквозь световое вещество, уникальный момент, когда невидимое становится ощутимым, кажется, я даже чувствую его запах и вкус, он в максимальной близости от того, что очерчивает и наполняет человеческое бытие, в чём кипит и варится память, сознание, мышление. Запахи, звуки, вкусы. Мир безумной слепоты, но мы почему-то продолжаем верить глазам. И я сейчас верю только им, моим глазам, которые видят её, не отрывают взгляда от её лица
да-да прекрасное лицо эскизный рисунок, от приталенного платья, от её тела
в котором соседствуют призрачность и материальность. Зажигается зелёный свет, они переходят дорогу. Я иду следом. Они смеются, хихикают, спрашивают, нужно ли что-нибудь в магазине. Мы проходим стоянку, идём вдоль супермаркета-коробки, я слышу отголоски чужих разговоров, минуя одну за другой затарившуюся или только готовую к этому группку покупателей. За углом начинается узкая тропинка, ведущая в лесок, целиком состоящий из засохших низкорослых деревьев. На каких-то ветках ещё висят листики, маленькие-маленькие, однако, в общем, складывается ощущение выжженной, омертвелой местности, каким и должен быть Волгоград – сухим, песчаным, забытым. Они идут прямо в лесок, я иду за ними. Солнце разбивается на тени и блики. Из-за чащи слышится людской шум. Смех, веселье. Иногда кричат. То ли от счастья, то ли от гнева, то ли от горечи. Это иное пространство, другое измерение, воплощённая фантасмагорическая константа, я не знаю, куда иду, лишь следую силуэтам впереди меня, что напоминает сюжет какой-нибудь средневековой саги, где рыцарь, соблазнившись вычерченным из ниоткуда обликом, идёт за ним вглубь магического леса; его ждут там чудеса, опасности, источник молодости, эликсир, любовь, смерть. Чего только не хранит магический лес. А этот лес – будто разбросанные кости, развеянный прах, остов мира, выпотрошенная земля.
Советский район. Маршрутка взяла подъём, и скоро за окнами показался фасад знаменитого СХИ – как он звался среди волгоградцев, хотя официально это была сельскохозяйственная академия, поэтому в мозгу у Кристины невольно возникал вопрос: почему же тогда СХИ, а не СХА? Вряд ли в этом есть какой-то смысл. Так или иначе там учат будущих агрономов хитростям оной специальности. В Волгограде, думала Кристина, агроном – это престижная профессия. Черноземье, целина. Правда, в СХИ обычно поступают, если поступать больше некуда; вступительные баллы там маленькие; кое-как сдавшие ЕГЭ индивиды сидят себе на парах (если вообще на них являются) и внимают нюансам ирригации, возделывания земли, создания химикатов для удобрений или же отрав против насекомых-вредителей и проч.
Кристине кажется, что в глазах проходящих мимо студентов она выглядит тупицей. Ещё она не к месту. И попала в это здание случайно. Она оторвана от их жизни. Квест явно не для неё. Тут абсолютно другие правила, в отличие от тех, по которым ты привыкла действовать. А может, раньше ты вообще играла не по правилам? Сколько бы ты ни притворялась, мы будем остерегаться тебя, косо поглядывать, говорить за глаза, ты нас никогда не узнаешь, потому что мы не впустим тебя на нашу частоту, ты портишь и расстраиваешь наш ритм. Кристина ещё раз посмотрела на табличку с номером кабинета, словно убеждаясь, что за те секунды, как табличка пропала из поля зрения, номер не поменялся, и он остался прежним, потому что это не сновидение, не кошмарный сон, где каждая вещь заведомо ложна, где она постоянно вынашивает в себе идею безостановочных превращений, ибо сон в целом есть превращение, формы исключены в качестве момента, который ставит под сомнение реальность сновидения. Нет, конечно же, это не сон, всё происходит наяву, ты не проснёшься, ибо уже бодрствуешь. Хотя этот коридор, длинный, без конца и, как выяснится, без начала, не иначе прямиком из сна, он выстроен по сновидческим законам. Рядом кто-то громко засмеялся. Обычный разговор, однако, не исключено, что причиной такого смеха стала нерешительность Кристины. Она обернулась – смеющийся в компании трёх друзей, все до единого несшие рюкзаки только на одной лямке, быстро скрылся из виду. Нет, он смеялся над чем-то своим. Судя по всему, пошутил глупо, вот и смеётся сам по себе, потому что от остальных смеха не слышно. Ко мне это не имеет ни малейшего отношения. Всё же гомон голосов не даёт успокоиться – девушка боится войти в аудиторию. Рука протянута, напряжена, но – ладонь застыла над рукоятью, как парализованная – Кристина слегка наклоняет голову к проёму между дверью и косяком, сосредотачивает слух – слышно, как говорит кто-то один, голос грубоватый. Ладонь обхватывает рукоять, нажимает на неё. Шаг вперёд – на неё тут же устремляется с десяток пар глаз. Рефлекторная реакция, всего-то, человек в любом случае направляет взгляд в сторону потревожившего его покой звука, однако не проходило чувство, будто ей в лицо выстрелил свет нескольких прожекторов, и шаг её имеют полное право расценить как вероломное вторжение на чужую территорию. На Кристину смотрит стоящий у доски мужчина в деловом костюме с расстёгнутым нараспашку пиджаком; он улыбается улыбкой дипломата и спрашивает у Кристины, чем он может помочь. С неё не сводят
