внимания. Хамса встречалась с Мишкой Петровым, ладили они как кошка с собакой, постоянно ссорились и мирились, снова ссорились, и так до тех пор, пока не рассорились до полного разрыва. За Алкой, когда она появилась в нашей компании, пытался ухаживать Писькин, она ему очень нравилась, а ей очень нравился Вовка, Танькин брат. Отношение к нашим девушкам в компании было дружеским, уважительным, без скотства, хамежа и беспардонности. В те времена девушки, как правило, матом не ругались, и мы не позволяли себе выражаться в их присутствии, хотя в нашей лексике мат не просто присутствовал, мы на нём разговаривали.
Собирались обычно по вечерам на лавочках во дворе, Зима играл на гитаре, пел, когда его не было, пытались изображать что-нибудь мы с Мокушкой. Сидели, стояли, болтали о том о сём, выпивали, если у кого-нибудь появлялись деньги, курили. Чудили, помнится, было такое развлечение, ходили змейкой, человек по пять-семь. Впереди Сокура, был такой парень постарше нас года на два, шли плотно друг за другом с непроницаемыми лицами; если первый резко поворачивался и шёл вбок, каждый, следующий за другим, доходил до точки поворота, поворачивался и следовал за впереди идущим. Обгоняли идущего по тротуару, Сокура неожиданно поворачивал вбок или в противоположную сторону, человек, оторопев, наблюдал, как группа мрачных субъектов пропирается перед самым носом с озабоченными физиономиями. Бывало, мужики не выдерживали, пытались огреть кого-нибудь из нас кулаком по горбине. В таких случаях обгоняли идущего или идущих в сторонке, разворачивались и шли навстречу лоб в лоб. Как правило, такой манёвр вызывал оторопь и растерянность, хотя бывали смельчаки, готовые ввязаться в драку, но мы в таких случаях рассыпались в разные стороны, обтекали героя с разных сторон, затем снова собирались в змейку и продолжали развлекаться. В драку старались не вступать, хотя очень ретивых могли и отоварить, просто веселились, может быть, и по-дурацки, но беззлобно, как могли, молодые дураки.
С наступлением зимы собирались во втором подъезде, у него был большой холл, вся наша компания размещалась там, не создавая препятствий выходящим и входящим в подъезд жильцам. В основном болтали о чём-нибудь, играли в копеечку. Была такая забавная игра, суть её заключалась в следующем. Играющие разделялись на две команды, игрок одной из команд зажимал между пальцами правой руки, если он был правша, копейку, кисть другой руки сворачивал трубочкой, не смыкая пальцы в кулак, каждый из остальных игроков команды также сворачивал в трубочку кисти обеих рук, вплотную прижимая их к рукам партнёра, то есть составляя как бы в вертикально расположенную трубу. Затем тот, у которого копейка была зажата между пальцами, бил этой рукой по руке другой, монета вылетала и пролетала сквозь несколько полусжатых рук, пока кто-нибудь не сжимал кисть, оставляя монету в кулаке. Игроки другой команды внимательно наблюдали за действиями партнёров, пытаясь определить, в чьей руке зажата монета. Когда находили монету, копейка переходила к другой команде. Было забавно.
По выходным вся компания выезжала кататься на джеках за город. Джеками называли однополозные санки, представляющие собой деревянный полоз шириной восемь-десять сантиметров, с окованным стальным листом основанием длиной сантиметров шестьдесят. В пазу, размещённом в центре полоза, фиксировалась с небольшим наклоном стойка, наверху которой крепилась сидушка с двумя боковыми ручками. На этих весьма неустойчивых устройствах пацаны лихо летали с любых горок, маневрировали, объезжая препятствия, управляя наклоном корпуса и изредка подрабатывая ногами, что, впрочем, считалось неправильным. Джеки каждый делал сам себе или просил Вальку Синицына, он же делал джеки девчонкам, иногда вместе с Аркашкой Рыжим или Колькой Бязевым.
Мне подыскали чей-то резервный самокат, и я влился в ряды, асом мне не довелось стать, то ли не хватало координации, то ли поздно начал, но катался со всеми. Через год катаний, я изготовил себе джек, лишённый главного недостатка наших цельнодеревянных моделей, заключающегося в том, что стойка сиденья, которая вклеивалась столярным клеем в пазу полоза, рано или поздно разбалтывалась и под давлением веса тела смещалась вниз, деформируя стальную полосу, которой оковывали основание полоза для улучшения скольжения. Стойка выдавливала в центре полосы прямоугольную опупину, подтормаживающую полоз при езде. Приходилось менять металлический лист, постоянно переклеивать стояк в полозе. Я просто сделал полоз цельнометаллическим. К основанию из трёхмиллиметровой стали приварил наклонную стальную коробку для крепления стояка и два ребра жёсткости спереди и сзади. Нарисовал эскизик, вырубил заготовки полоза и рёбер на гильотинных ножницах. Коробку крепления стояка для увеличения прочности сделал с одним сварным швом, вырубил её целиком зубилом из листа вручную и согнул, варить пошёл на сварочный участок. В цехе был обеденный перерыв, и я нашёл только одного рабочего-сварщика, забавного мужика, утверждающего, что он был единственным в стране евреем-сварщиком. Посмотрев мои железки, расспросив, для чего будет предназначаться эта штуковина, сказал: «Тебе лучше попозже зайти». Я спросил: «Почему?» Он вздохнул и ответил: «Да понимаешь, я варило-то не очень, поведёт твой полоз, и будешь ехать боком и не туда». Я поинтересовался: «А почему поведёт?» Он стал мне толковать про послесварочные деформации и всё такое. Прослушав его лекцию, я ответил: «Ну если ты всё это знаешь, значит, знаешь, как сварить нормально». Он ещё раз вздохнул, сказал: «Ну гляди, если не выйдет, сам напросился», – после чего взял несколько струбцин, закрепил все детали моего полоза и стал варить. Варил короткими швами, проварив шовчик в одном месте, варил с другой стороны, постепенно двигаясь к центру. Сварил неспешно, минут за двадцать. По ходу работы рассказывал: «Надо мной вся родня смеётся, ты, говорят, один у нас такой урод, все как люди, кто в торговле, кто по медицине, а ты работяга, так мало того, ещё и на вредной профессии, сварщик». Я попытался сунуть ему пятьдесят копеек, это было нормально, сварщики часто брали деньги за свою работу, но он, отвесив мне подзатыльник, сказал: «Богатый, иди отсюда, в воду сейчас не бросай. Поведёт. Пусть сама остынет». Полоз не сдеформировался ни на миллиметр, откатавшись ползимы, я купил в буфете шоколадку и зашёл в сварочный цех и поблагодарил его за качественную работу. Абрам, а у него было именно это, наверное, самое распространённое еврейское имя, выслушал меня, ему явно было приятно выслушать высокую оценку его работы, угостил шоколадкой, сказал: «Заходи, если что».
В те годы почти в каждой семье дома в каком-нибудь углу, на шкафу или где-то в чулане, пылился старый патефон, которым давно никто не пользовался. Да и зачем? Почти во всех семьях были радиолы или магнитофоны, кому тогда были нужны эти старые музыкальные гробы? Ребята
