обкоме, не сегодня завтра придется краснеть и на бюро райкома…
— Дорогой мой! — кинулся к нему Бурибаев, попытался схватить за руку. — С удобрением утрясем как-нибудь, все устроим, дорогой. Только этот вопрос уладьте. Вы же умный человек, понимаете: если попадет в милицию, плохо будет и вам, и нам. Вы тут хозяин, у вас авторитет. И товарищ Шукуров вас ценит…
«Товарищ Шукуров»! Вахид Мирабидов будто проснулся — поднял голову:
— Да, да. Конечно, Шукуров. Я тоже поговорю с Абрарджаном. Машину мне! Сейчас же поеду…
Кто-то с треском распахнул ворота, громко протопал по двору, хлопнула дверь кухни. В окнах зажегся свет, кто-то отчаянно зарыдал. Ну денек!
Атакузы проглотил душившие его слова, кинулся в дом.
— Что еще стряслось? Кто там вопит?
— Дочь ваша… — Алия заступила дорогу.
И без того взвинченный Атакузы взорвался:
— Чего она так убивается, твоя дочь? Не найдет себе мужа? Цепляется за подонка. Ничтожный сын ничтожного отца!
Алия отвела взгляд от страшных, налитых кровью глаз мужа.
— Вы не знаете, ничего не знаете…
— Что там еще?
— Дочь ваша… дочь…
— Да не тяни ты резину!
— Беременна она…
— Подлец! — Атакузы прижался лбом к косяку двери, — Где он, сам поговорю с ним. Не он ли пробежал сейчас по двору? — Атакузы сверкнул глазами, сжал зубы. — Где этот мерзавец? Я хочу…
Он не кончил. Дверь робко отворилась, вошла Тахира.
Густые черные волосы, обычно падавшие на плечи, были растрепаны, глаза опухли от слез. Тахира тихо, беззвучно подошла к отцу, опустилась на колени и мокрым от слез лицом прижалась к его сапогам.
— Дададжан, папочка мой милый, любимый….
5
Потом, когда все кончилось, Атакузы не раз вспоминал последний свой разговор с дядей. Но почему-то путь до школы начисто стерся из памяти. Не помнил, как вышел из своего дома, как очутился у дяди… Одно лишь каждый раз вставало в глазах — дочь, Тахира. Тихо, беззвучно приближается к нему, молча опускается на колени, прижимает лицо к его сапогам…
У Нормурада-ата он застал Прохора и Хайдара. Домла сидел за большим письменным столом, подперев руками тяжелую голову. Прохор ходил взад-вперед по узкому проходу между книжными — шкафами. Он был в больших кирзовых сапогах, в старой потертой гимнастерке, с потускневшей бурой каской Мотоциклиста на голове. У окна, прислонившись к стене, стоял Хайдар.
Все трое, как по команде, повернулись к Атакузы, едва тот вошел. Нормурад-ата настороженно поднял на него глубоко ввалившиеся глаза.
Атакузы набрал полную грудь воздуха.
— Дядя! Я виноват перед вами…
Домла все глядел на него усталыми глазами. Хайдар опустил голову, Прохор стал одергивать гимнастерку, расправив складки под широким кожаным ремнем.
— Я сильно виноват перед вами! — повторил Атакузы и, стараясь унять волнение, глухо кашлянул, — Но сейчас я пришел не для того, чтобы просить прощения. За этим я еще приду. На коленях буду просить…
Домла вдруг заморгал глазами.
— Не надо, не надо…
— А сейчас я пришел, чтобы… — он опять набрал полную грудь воздуха, — чтобы просить совета у вас, у двух уважаемых аксакалов!
Атакузы медленно обвел глазами всех троих. Ни поддержки, ни сочувствия — ничего не встретил в ответных взглядах, только настороженность. Голос Атакузы дрогнул:
— Я знаю, случилось ужасное! Такое, что трудно простить. — И жестче: — Но и сам этот анашист, я говорю про Кудратходжу, и сам он был в дымину пьян! Дня ведь не проходило, чтобы не пил, да еще и анашой обкуривался. А разговоры его? Сами слышали, сбивал молодежь с пути…
— Все! — прервал Прохор. — Понятно! Он пьяница, он наркоман. Он кулацкий элемент. Значит, не стоит и огород городить! Все шито-крыто. — Прохор насмешливо блеснул синевой глаз, оглянулся на Нормурада-ата и Хайдара. Те сидели, уставившись в пол.
Атакузы весь подобрался, готовый кинуться на этого кривоногого мотоциклиста, будто коршун на осмелевшего петушка.
— А что, по-вашему, не был он кулаком?
— Если и был, то не мы с тобой, Атакузы, а советская власть и наказала его. Советская же власть и помиловала.
— Словом, по-вашему, из-за этого навозного жука, из-за вражьего отребья, подстрекателя будем губить жизнь двух молодых людей?
— Ого! — Прохор замигал синими чистыми, как у ребенка, глазами — Раз он пьяница, так замнем преступление? Ваши дружки убили человека. Попирая законы, подстрелили архара. А вы, значит, их — под свое крыло!
— Что же, по-вашему, архар дороже людей?
— Ого! — повторил Прохор. — Одним запрещено, а другим — можно! Да существуют ли для вас, в конце концов, законы и правила? Или, думаете, законы писаны для других? А вы можете творить, что вам вздумается? — Весь побледнев, по-петушиному вытянув шею, посмотрел на Нормурада. Но тот молчал. Большая медно-красная голова была по-прежнему опущена, только вены сильнее набухли у висков да темные большие руки, лежавшие на коленях, начали мелко-мелко дрожать.
— Хорошо! — сказал Атакузы. — Раз так, разговор кончен. Но я скажу вам, кто вы!..
— Отец! — крикнул Хайдар.
Нормурад-ата встал, тяжело опираясь о стол. В широком, скуластом лице не осталось ни кровинки.
— Ох ты, дорогой, дорогой мой племянник! — сказал, тяжело ворочая языком. — А я сижу, радуюсь: уразумел мой Атакузы кое-что. Все последнее время камни так и падали вокруг тебя. Надо бы извлечь урок, да представляешь ли хоть себе, о чем говоришь с нами? Ты начисто, Атакузы, забыл об одном: есть на свете совесть, есть честность!
Дядя трясся, как в приступе падучей. Атакузы крепче сжал зубы. Выйти бы хоть молча! Чувствовал — откроет рот, проклянет дядю. Закрыл глаза. И снова увидел Тахиру. Дочка, любимая дочка, снова беззвучно упал а. перед ним на колени. Боль вырвалась наружу.
— Совесть! — выкрикнул. — Ладно уж, дядя! Чужая боль не ранит тела. Пусть я кажусь вам самым бессовестным человеком на свете. Пусть! Но говорил вам и еще повторю: чужой, сочувствующий беде, лучше бессердечного родича!
Хайдар, побледнев, шагнул к отцу:
— Остановитесь, отец! Есть же границы…
— Отойди, размазня!.. Спасибо, дядюшка! Есть такая поговорка: беркут, состарившись, становится коршуном. Коршуном клюете родню свою! Спасибо! — Атакузы отшвырнул в сторону сына, пинком распахнул дверь и исчез во тьме.
1
Кудратходжу собирались хоронить на следующий же день. Но, непонятно почему, тело увезли вдруг в район, на экспертизу. Продержали два дня. Лишь на третий разрешили предать земле. На похороны собралось человек двадцать пять, все больше старики. Пришли и Прохор с Уразкулом. Был и Хайдар. Он не хотел идти, но дядя настойчиво просил:
— Сходи. Издавна говорили: на покойников обиды не держат. Я бы и сам пошел, да, видишь, занемог.
Всю
