- Реши задачку, будешь счастлива! - снова прерывает ее мысли знатная дама - Женщина Пишущая, Подвид.
- Будешь... Как странно это... - улыбается Анна, не читая ее, лауреатки, книг.
Но нет пока задачке решения! А посему описываемый далее вечер выдается для нашей героини слишком долгим. Проверяя электронную почту, Анна ощутила в голове легкий зуд: один из странных клубов распахивал для г-жи Удальцовой свои объятия.
- Но! Но! - свистела она машине. - Давай, милая, гони! Развей грусть-печаль журналюги! Чуден Днепр при тихой погоде! Пышный! Чуден Днепр и при теплой летней ночи! - и тут же осекалась, понимая всю тщету ассоциирования себя с социальной ролью. - Но! Давай же! Давай, сука, гони!!!
Машинка гналась, гневалась, лениво тормозя у светофоров, продираясь сквозь изгибы улиц, пока не остановилась наконец у пункта В. Анна, захлопнув дверь, поежилась не только от холода. Ей хотелось некоего Несовершенного Ранее Действия - действия вычурного, быть может, даже несколько вульгарного, запретного, которое в чем-то оправдало бы ее перед нею самой - едва ли бы Анна точно могла это сформулировать; едва ли она помнит, как вошла в полутемный зал заведения. Избушка-избушка-повернись-ко-мне-перед-ОМ-МАНИ-ПАД МЕ-ХУМ!
Анна заказывает сок, фруктовый салат, и, садясь за столик, не предполагающий одиночества, закуривает. В голове вертится почему-то устаревшее "профурсетка". Через какое-то время Анна обнаруживает себя в эпицентре взглядов. Ей становитя забавно - кто на новенького? Ведь в юности она стеснялась... м-м-м... Немного стеснялась. Но что такое "стеснение" и что такое "юность"?
Вскоре небольшого роста барышня подходит к ней. Зажигалку? Нет проблем! Нет, она никого не ждет. Нет, не помешает.
Мелководные неглупые глаза. Карие. Волосы длинные, крашеные. Совершенно не в ее вкусе. Собственно, особо и не пробовалось. Просто приехала - что, просто - не принято? Да, муж... У тебя тоже?
Барышня пьет сухой мартини; Анна не пьет и собирается отчаливать; "Не подбросишь до Таганки?"
В машине узко и неудобно; приходится менять позицию не только внутреннюю, но и внешнюю. У Эллы - так зовут случайную спутницу - ноготки покрыты серебряным лаком, что блестит в темноте. У Эллы - чулки с золотым узором, что стягивают целлюлит до приличия. Элла хочет обнять бесцветным лаком бесцветный лак Анны, и та, вроде бы соглашаясь, тут же непроизвольно отдаляется. Мышиная возня на откинутом сиденье не приводит ни к чему, кроме глуховатого надрыва; они нужны друг другу не более часа.
Через полтора Анна довозит барышню до Таганки и уезжает восвояси. Какой-то осадок. "Неприятная девка!". А Черт Иваныч встречает приветливо: "Что-то ты поздно!" - за окном темная ночь, давно пора развестись.
Анне нужно снять маску. Не до конца. Завтра на работку.
Новый абзац.
ОТ КУТЮР. ТЕНЬ г-на НАБОКОВА: "Легче, сынок, легче - сама, знаешь, пойдет!"
Анна хочет сделать полшага сегодня же. Убрать вечную проблемку из головы, онемечив дутую неразрешимость. Анна напоминает сама себе начинающую переспевать, но все же еще не испорченную вишню, которую забыли вовремя сорвать и, полюбовавшись, использовать по назначению: узкая полого-холмистая полоса побережья Крымского полуострова не разрешает думать ей о неизбежной старости и смерти. В конце концов-из конца в конец, "судьба - просто сумма прошлых карм, записанная в трех низших чакрах", как говаривал когда-то ее Высокий Красивый "гуру", - так стоит ли о той гадать так много и долго, особенно на море? Таврические горы с их долинами и виноградниками затуманивают мысль. Хочется простоты: вина, неба, тела... "Да! Да! Тысяча и одна проведенная не с тем ночь - да! - смеется Анна. - Да, вот так просто, так примитивно, будто в бульварном романе. А вы как хотели?" - "Мы хотели с паюсной икрой! - объясняет Анне Подавляющее Большинство, ни нам миг не перестающее жевать. - На блюдечке с голубой каемочкой!"
Анна заглядывает пис-сателю в зрачки, и тому становится не по себе: он желает переписать историю, но в очередной раз не справляется сам с собой. Все его герои делают, что хотят, показывая на него пальцем: "Подумаешь! Маленький божок, создающий собственные вселенные! Ишь ты... А мы вот тебя как... Да ты ж без нас пропадешь... Мертвые души? Ну-ну!" - и, кто во что горазд, издеваются. Наиболее же изощренным способом оказывается заплевывание персонажами свежеиспеченной бумаги с напечатанными буковками (только что из типографии, ужас-ужас-ужас!). Пис-сатель, видя это безобразие, переживает очередной "творческий кризис" и пьет водку в ЦДЛ, рассуждая о "литературе как явлении" удручающе серьезно. А наша Анна, не будучи мстительной, все же не снисходит к нему в вещий его сон со страниц рукописи: она, в сущности, никогда никого и не просила создавать ее бессмертный образ.
Итак, в знак протеста наша Анна едет в Крым. Не с мужем, но Малчиком (на самом деле она едет больше с Малчиком, нежели в Крым). Что же касается женщины-автора, то: мэм боится впасть от подобного развития сюжета в банальность, а потому умывает руки, оставив героиню одну-одинешеньку. Малчик не в счет, Малчик, в сущности, не имеет значения, а потому не обладает именем: этим Малчиком мог бы быть, в сущности, кто угодно (пирамидка красивых мускул, приправленных иллюзией того, что обыватели называют заезженным "любовь").
Героиня рвется на части. Хотя нет. Пожалуй, лучше так: одна часть героини рвется, другая ее склеивает. Раз в день. Четыре. Семь. В любом случае, Анна подвержена как распаду, так и восстановлению.
- Жалкий плагиат на Птицу Феникс! - качает головой автор-мужчина, раскуривающий новую трубку.
- Когда-нибудь и этот текст закончится. Его допишут, подредактируют, покажут корректорам, пустят в печать... - Женщина Пишущая, Подвид смотрит сквозь дым на дождевые капли, стекающие по оконной раме. - Его прочитают, не- и поймут, напишут на него рецензию, поставят вместе с ней на полку, отдатут кому надо и не очень, возможно, переиздадут, отложат, забудут, вспомнят посмертно... - Женщина Пишущая, Подвид пьет маленькими глотками чифирь из опаловой чашечки; звучит "Кофейная кантата" Иоганна Себастьяна Баха. - Мама, так есть. Когда-нибудь и я освобожусь от всех этих текстов, знатная дама смиряется со Смертью как с главным действующим лицом.
- Но почему тебе в голову не приходит дописать этот? Здесь же такое поле деятельности! Такое можно закрутить! Это я просто выдохся, а то бы... Знаешь, я просмотрел конец - ощущение, будто тот не окончен. Недоделан, понимаешь? Вообще, положа руку на сердце, он очень сырой. Над ним надо работать - потенциал-то есть! - автор-мужчина наливает себе виски с содовой, замечая захлопывающуюся перед его носом дверь. Бесконечно, всегда по кругу, прыгает он по кочкам букв: от "А" до "Я", от "Я" до "А" - и так далее, и тому подобное, продолжение в следующем номере.
- Нет-нет, - Женщина Пишущая, Подвид проходит сквозь китайскую стену слов. - Не то...
Новый абзац.
"Между тем Анна с неким Малчиком уже сходят с поезда на крымскую землю", - не важно, что предложение не очень-то согласовано, да и с кем его теперь согласовывать? Редактор уволен по собственному желанию; он пишет теперь сонеты. Женщина-автор отказывается от всех известных ей слов, покупает ярко-красный спортивный костюм и уезжает кататься на горных лыжах: ей просто необходимо сменить обстановку, иначе мэм не отвечает за последствия. Автор-мужчина пребывает в "творческом поиске", он ищет смысл на дне стакана и каждый день начинает "новую жизнь". В сущности, они тоже люди: "На свои - имеешь право!". Рекламка в метро на выгодных условиях... Что ж, попробуем еще раз: незаменимых и гениальных здесь нет! Каждый пятый сейчас что-нибудь пишет, не так ли, сэр? Между тем...
Анна с неким Малчиком уже сходят с поезда на крымскую землю. Портовый город предлагает себя: "Та дишевле ж нэ найдете! Почти ж у моря! Задаром отдаю!". Перед глазами мелькают непривычные надписи типа "Сигареты Boss - це класс!", "Солнце Любов Первак" и проч.
Через какое-то время Анна с Малчиком снимают дачу недалеко от воинской части: через утро утомленные солнцем и отсутствием женщин солдаты стреляют у нашей героини, облаченной в наглый оранжевый купальник, сигареты. Дача: просторная, вся белая, двухэтажная, с виноградом, нежно обвивающим решетку на окне первого этажа и плющом у входа, она напоминает Анне дворянские усадьбы 19-го, хотя, конечно же, на усадьбу не тянет. Хозяйка с сыном практически все время в городе; лишь иногда она привозит его на дачу "подышать". Когда немного близорукая Анна видит того впервые, он кажется ей глухонемым. За чаем, вечером, Анна интересуется, откуда доносится странный звук. "То ж Петя в мячик играет. До трех лет врачи ничего не находили, а вот поди ж ты - горе-то какое... Дауна у него. - Хозяйка отворачивается и подносит рукав платья к глазам. - Тридцать пять ему, да. Говорили ж мне, что такие, как он, больше двадцати редко живут, да - а Петенька вот... на пятнадцать лет уж перегнул. Он, знаете ж, добрый такой, понятливый... Да..." - через несколько минут скрипит калитка, и Анна отчетливо видит входящего в сад стареющего дауна: большой характерный лоб, маленькие боязливые глаза, не смотрящие никогда на тебя прямо, а только по сторонам или вниз; все лицо как бы придавлено тяжелой печатью - отметиной слабоумия, руки плотно прижаты к бокам; желтенькие веселые носочки резко контрастируют с прорезающимися морщинами, недетской лысиной и добротной растительностью на руках и ногах. "Петя, иди ж кушать, стынет! - зовет сына хозяйка, и тот послушно, будто ягненок, стеснительно подходит к столу. - Давай, бери ж ложку, вот она. Ешь, ешь. Да аккуратнее ж!".
