Как и следовало было ожидать, девчата наслали на них табельщика. Он шел по рядкам, довольно небрежно проверяя их работу, громко нахваливал: вот, мол, Павлина, вот, мол, и козочка - какая работящая! Вот, мол, счастливо замуж выйдет! Вот кому-то женка достанется!..
И не догадывался увлеченный парень, какую недобрую услугу делает своей похвалой погрустневшей Яринке.
Вскоре Павлина с Яринкой дошли до края поля и сели у канавы отдохнуть.
Табельщик сам пошел с баклажкой к бочке и напоил девушек. Особенно увивался около Яринки.
- Идите лучше, Грицко, а то и другим девчатам захочется, чтобы вы посидели возле них. Вот будет работа!..
Грицко подморгнул Яринке, отчего ей не стало веселей, сбил фуражку на затылок, встал и отряхнул свои гремящие штаны.
- Ладно, девчатки, станете во-он там! - и махнул рукояткой арапника. - А я ленивых подгоню.
И, высоко поднимая ноги, немного вперевалочку пошел навстречу тем, кто отстал.
- Может, вернемся, поможем тем? - потянула за рукав Павлину раздосадованная Яринка.
- Разве всем им поможешь? Да и не желают они помощи. Разве ты не видишь, что все это нарочно? Попривыкли у помещика: зачем, мол, перерабатывать, - вот и сейчас так.
- А разве не все равно?
Павлина усмехнулась и покачала головой.
- Ну и темнота ты, видать. В школу ходила?
- А как же! Штыре группы!
- Еще, верно, в букваре читала: "Мы не рабы. Рабы не мы"?
- "Теперь все свободны", - радостно закивала Яринка. - Читала, читала!
- Вот то-то и оно! Ну, не так сразу ты и поймешь...
Назад они шли уже не очень быстро. Яринка все время оглядывалась, не успевала за Павлиной. Мария на этот раз с ними не пошла. Осталась с группой своих девчат, что-то говорила им, часто показывая на Яринку с Павлиной. У Яринки горели щеки. Говорят - к оговору...
К полудню подруги дошли до межи. Яринка молча - не так усталая, как разбитая, - пошла к своей котомочке. Сейчас она сердилась на Павлину и отошла бы от нее, если бы могла нарушить неписаный закон товарищества. Осторожно, словно ожидая нападения сзади, съела яичко, запила несколькими глотками молока, стряхнула крошки с платка на ладонь и кинула их в рот, потом оглянулась назад.
Сходились вместе девчата, окончившие свои рядки, мыли возле бочки руки, некоторые умывались, перевязывали платки, садились подзакусить.
Яринке очень хотелось подойти к ним, ее даже позвала Павлина, но Яринка только поглядывала молча на нее, ждала: подойди, мол, возьми за локоть, поведи - и я тогда ко всем приклонюсь, самым сердитым найду доброе слово. Но Павлина не шла. Ее обступили совхозовские и поденщицы, она что-то говорила им, девчата, очевидно, не верили, поднялся шум. Но Павлина растолкала их всех и указала рукой на дорогу. Яринка тоже посмотрела туда.
Трусцой бежали гнедые лошадки, на подводе сидело несколько человек.
- Музыканты, музыканты! - закричали из толпы.
Но Яринка не узнавала в тех людях музыкантов. Те, каких она видела когда-то, либо торжественно шагали впереди пьяной свадебной толпы, а позади их парубки самозабвенно отплясывали вприсядку, или же, потные и красные, стояли в тени под грушей, а перед ними ходуном ходил весь мир. А эти мужики, что, сгорбившись и свесив ноги, сидят на ободранной телеге, такие будничные и обыкновенные, разве могут быть музыкантами?
И чем ближе подъезжали они, тем больше убеждалась Яринка, что никакие это не музыканты. Черноусый и черноликий, закопченный мужчина с глазом, закрытым кожаным кружочком, с темными узловатыми пальцами, растопыренными на коленях, разве сможет обнять, погладить, пощекотать нежное горло скрипки?
Худощавый, с длинным удивленным лицом, с обвисшими рыжими усами человек разве способен извлечь радостное воркование из сопилки?
А вон тот, третий, низенький и полнотелый, разве сможет выбить на бубне что-либо такое дробное, такое отчаянное, такое веселое, чтоб отлетали подметки? Ему бы сподручней, растопырив ноги, кружить дармоем*.
_______________
* Д а р м о й - большое решето, подвешенное на треноге, для отсеивания пустых колосьев и мякины от зерна.
Так никто из них, по Яринкиному представлению, и не мог попасть в музыканты. Но все же, скорей всего, это были они. Потому что к подводе, которая остановилась, уже сбегались девушки.
К Яринке подошла наконец Павлина, и это сразу их примирило. Яринка простила в душе ее невнимательность, она простила бы и большее, так нужно было ей сейчас не то что внимание, а хотя бы сочувствие.
- А я сижу и думаю: вспомнишь ли ты про меня. Плакать хотелось... сказала она с детской откровенностью. - Вот и Марушка Гринчишина даже не глядит в мою сторону.
Павлина молча обняла ее за плечи, снисходительно и ободряюще улыбнулась, - она уже вышла из того возраста, когда человек не может жить без наставника.
- Пошли, пошли, сейчас начнут играть. А ты не волнуйся, я о тебе хорошего мнения. Не брошу тебя. И танцевать будем вместе.
- Да я плохо... Только учусь... - Яринка покраснела: училась этой науке с такими же девчушками-подростками где-нибудь на выгоне, где пасутся гуси, подальше от людского глаза, и наигрывали сами себе на губах.
И вот уже расступились девушки в круг на дороге, и музыканты уселись рядышком на телеге. И оказалось, что черноусый и чернолицый кузнец Сидор Коряк, который любил "казацкую справу", играл именно на скрипке. Рыжеватый мужчина с обвисшими усами - не угадала Яринка! - отбивал на цыганском бубне, а низенький вытащил из-за пазухи сопилку.
Верховодил кузнец. Он поднял вверх облупленный смычок - и музыканты застыли. И вдруг ударил кузнец смычком по струнам и к себе дернул. И скрипка вскрикнула, застонала живым своим голосом, таким наболевшим и нетерпеливым, как у невестки-молодицы, у которой на руках куча пискунов. А за нею шепелявая сопилка заворковала, зажужжала беззубым ртом, как сварливая свекруха, и бубен забормотал, забухал, как возмущенный свекор, да будет вам! да будет вам! А бубенчики на нем - как малые дети, которые и сами звонкими голосочками присоединились к семейному гвалту.
Так казалось поначалу.
А затем все забыли, что ссорятся, - нет, это не ссора, люди добрые, не брань, так вот мы вместе гомоним, так любим друг друга, так весело живем, припеваючи!..
И девчата поняли счастливую семейку. Встали парами и тоже засуетились, засновали туда-сюда, притопывая в такт, как дети в шумной и счастливой семье. И печалились - тогда шли медленно, словно понурившись, и радовались - тогда неслись так, что захватывало дух!
Яринка с Павлиной тоже вошли в круг. Глаза у Яринки были широко открыты от упоения и любви ко всем. Кружась в танце, посматривала во все стороны, отыскивая тех, кто мог ее любить. Все в ней пело, каждая жилка дрожала. Вся была в таком состоянии, что ей казалось, будто она еще не родилась и в то же самое время - прожила тысячу лет. Мир был теплым, золотым и сладким, как свежий мед.
Хорошо ли она танцует, Яринка не думала. Она лишь покорялась ритму, и больше ей ничего не нужно было. Лишь бы играли без умолку музыканты, только бы тело не утратило ощущения полета.
Единственный на всех парубок - табельщик Грицко - высился над танцующими, как случайный подсолнечник посреди голубого нежного льна. Подбоченившись, Грицко упрямыми оловянными глазами следил за девчатами. А когда в кругу появилась Яринка, он не мог оторвать от нее взора. Парень немного стыдился своего чувства - ребенок же она! - но ничего поделать с собою не мог.
Ощущал язвительные и завистливые усмешки взрослых девчат, но только хмурил реденькие рыжеватые брови, и от этого его некрасивое продолговатое, поклеванное оспой лицо становилось еще более серым.
Но вот табельщик не выдержал и, когда заиграли следующий танец, подошел к Яринке, голенастый, как журавль, и, ни слова не говоря, протянул к ней руки. Яринка застеснялась, спрятала лицо в кофту - ай, дядька! потом, исподлобья глянув на всех, несмело шагнула к нему.
Танцуя, Грицко топал своими коваными башмаками, откидывал ноги назад так далеко, будто брыкался, а Яринка, поднявшись на цыпочки, только осторожно переступала босыми ногами.
На этот раз музыка не пьянила ее. Казалось, земля жгла ей ноги, чудился шепот, перехватывала недобрые взгляды. И действительно, за ее спиной шептались:
- Ишь, лягушонок, а туда же!.. Мать с наймитом каганец гасят, а эта еще и без пазухи, а к парубку льнет!..
Словно ударил кто Яринку. Она передернулась, резанула по толпе ненавидящим взглядом, вырвалась из мягких объятий Грицка и, закрыв лицо руками, выбежала из круга. Рыдания сотрясали ее склоненные плечи. Не за себя было досадно, - она знала, что ей завидуют, утопили бы в ложке воды, чтобы не росла, чтобы не красовалась на их беду. А вот за мать - что им мать сделала плохого?
И впервые Яринка ясно почувствовала, как ненавидит Степана, - откуда только ты взялся на наши головы, зачем принесла тебя нечистая сила, за что навел на нас черную зависть и оговор?!
