— заметил человек, слегка усмехнувшись, и третий вздрогнул, словно разговор прикоснулся к каким-то интимным моментам совместной жизни.
— Не в лопатках дело, а в телесном взаимодействии, — быстро стал объяснять он, — в совместно выполняемых действиях, — неважно, сотрудничество это или противоборство. И тогда что-то передается от тела к телу — не слова, а какое-то понимание, понимание чего-то существенного… Я бы даже предложил устроить — когда сделаем остановку где-нибудь у ровного берега — общее состязание по борьбе, — чтобы каждый с каждым мог проверить себя в единоборстве. Тогда мы все по-настоящему узнаем друг друга и меньше будет вероятность того, что кто-нибудь поднесет сюрприз в критическую минуту.
— Сомнительная идея. Не похоже, чтобы такая была без заднего смысла, а? — Человек посмотрел испытующе.
— Задний смысл не в том, чтобы состязаться и выявить победителя, а чтобы вовлечь людей во взаимодействие.
— Этот смысл не тянет на то, чтобы быть задним, — возразил человек и, помедлив, добавил: — Разве мы не вовлечены уже? Мы плывем вместе, едим вместе, некоторые играют друг с другом в кости, что еще после этого надо?
Человек Ю замолчал, потянулся, зевая, его лицо запрокинулось. Третий тоже зевнул, повторил движение человека. Голова знакомым уже образом закружилась. Те же самые облака в небе он теперь видел, что человек Ю, или нет? В том же или другом развороте? И какие там облака видел человек Ю? Третий запрокинулся через борт дальше, чтобы увидеть — над облаками — линию берега — вопрос, какого? И услыхал голос:
— Не помешал ли я вашему общению?
Это был Фа четвертый.
И все прекратилось, еще не начавшись.
«Может быть, привычные взгляду вещи, — думал Эф третий, — становятся красивыми, если на них смотреть необычным способом».
Он придумывал необычные способы смотреть: лежа на спине, с головой, запрокинутой через край борта, или в наклоне — через расставленные врозь ноги, или (взгляд как в трубу) сквозь бочонок с выбитым дном, или через отражение в воде в тихую погоду (загораживая оригинальный образ ладонью). В лезвии ножа, который Эф носил за голенищем, тоже многое могло отразиться. Лицо человека Ю, например, или Фа четвертого. При этом свой нож Эф естественным образом держал так, что край лезвия часто приходился на горло отражения.
— Что это значит? — неожиданно спросил Фа, — прошу объяснить, что означают эти ваши манипуляции с ножом.
— Ничего такого, — сказал Эф, — мне просто захотелось посмотреть, как мой нож блестит на солнце.
— Мой тоже блестит не хуже, не угодно ли убедиться? — Фа достал свой нож, который носил у бедра в чехольчике, и показал.
— Не буду спорить, — примирительно сказал Эф.
— Рад слышать. — Фа повертел ножом, пустив от широкого лезвия блик чуть не в глаза третьему, и вернул нож на место. — Дело в том, что в том городе, откуда я родом, тот жест, который вы себе позволили, имел бы вполне определенное значение.
— Но в моем городе он не имеет такого значения.
— Надеюсь, — сказал Фа. — Но все же я сомневаюсь, не следует ли мне в данном случае поступить по обычаям моего города, поскольку жест, может быть формально и не являющийся вызывающим, может являться таковым по сути.
— Могу вас заверить, что ничего такого я не имел в виду, — успокоил его Эф.
— Допускаю, что вы ничего не имели в виду сознательно, — возразил Фа, — но допускаю также, что бессознательно вы хотели выразить свое определенное отношение, каковое и выразили посредством жеста, который, независимо от того, есть ли у него формальное значение, может быть истолкован вполне определенным образом.
— Никакого отношения нет, которое мне хотелось бы выразить, — сказал Эф, — но если вам нравится представлять дело определенным образом, я, в конце концов, не буду возражать.
— Послушайте меня, — сказал человек Ю. — Есть две истории о путешествиях. В первой из них путешественники проходят через ряд испытаний и каждый из них поочередно оказывается полезен. Вся команда приходит к цели. Во второй истории они тоже встречают ряд препятствий, но на каждом из них команда кого-нибудь теряет. До цели удается дойти только одному. Возможно, что одна из этих двух историй — наша: лучше, конечно, если это — первая из двух. Но этот ваш спор похож на начало какой-то третьей истории, которую — подумайте — стоит ли начинать?
— Если идет к этому, то не стоит. — Фа улыбнулся и положил руку на колено человека Ю.
«Может, у него в городе приняты такие прикосновения между людьми, — ревниво подумал Эф, — а может быть, там вообще все извращенцы, я слышал о таких местах». Ему захотелось что-нибудь сказать от себя — тоже с улыбкой — и положить руку на второе колено человека.
— Думаю, что от жары и солнечного блеска мне померещилось лишнее, — сказал Фа,— беру обратно те свои слова, которые допускают возможность превратного истолкования, задевающего вас в том или ином смысле.
Он протянул третьему руку, и Эф пожал ее, чувствуя свою неспособность ответить адекватно затейливой фразой.
Солнце слепило глаза, отражаясь в волнах. Эф зажмурился от попавшего в глаза света и увидел под веками движение смутных образов — как обрывок сна наяву — словно он в странном каком-то месте, среди зеркал и стекол медленно кружил, переступая ногами, и нож был в руке, и противник напротив — это был Фа — тоже с ножом, и его собственное многократное отражение в зеркалах, и отражение противника. Все пропало, когда он открыл глаза.
Люди длинной воли входили в очередной город (номер десять). Как всегда, раздавали направо и лево пинки и розги. После дурного приема в предыдущем городе (номер девять) пинки были особо увесистыми, а розги особенно крепкими, и народ был счастлив. «Жив бог!» и «Радуйтесь!» — кричали в толпе. Эф шел с краю процессии, стараясь держаться в тени, Фа четвертый, солдат Аш и человек Ю шли рядом.
Прошлым вечером они причалили в виду города десять, на берегу залива, где из Второго Срединного озера вытекала река Вторая Глубокая. Путь корабля лежал с поворотом направо, на запад, вглубь залива. Город оставался в стороне от пути, но в нем можно было передохнуть и запастись
