Докладывая начальству о втором томе романа (части пятая-восьмая), Федоров указал на «весьма любопытные очерки Новой Земли и Камчатки», но и в этом томе нашел эпизоды, «несогласные с нравственным чувством». Так, отрицательную оценку получила часть шестая, в которой «сцены художника и двух натурщиц (т. 2-й, стр. 86-103), так же как и многие другие в этом романе, отклоняются от благопристойности». «Лицо натурщицы Дарьи отвратительно. Она уходит с художником за перегородку; после просит застегнуть ей платье… После представлена пьяной и говорит: „Мать ваша и ты так меня приняли, что я чуть вас всех не убила“».
Не укрылось от Федорова и то обстоятельство, что второй том романа одобрен к печати в 1849 г., «хотя на обертке книги и выставлен 1851 год». Федоров знал, что этот том в издании 1851 г. не перепечатывался, а комплектовался из нераспространенных экземпляров издания 1849 г. Нарушения цензурных правил здесь не было. Тем не менее выходило так, что второй том в издании 1851 г. получил цензурное разрешение раньше, чем первый. По этому поводу Федоров написал: «…это на будущее время едва ли может быть допускаемо, дабы не дать возможности появиться сочинениям, не соответствующим требованиям цензуры в настоящее время».
Неизвестно, какая судьба постигла бы «Три страны света» и его авторов, если бы не вмешательство высшего начальства. Статс-секретарь М. А. Корф, занимавший руководящий пост в Комитете 2 апреля, признал донесение Федорова неосновательным: «Не только в нашей письменности, но и в заграничной часто встречается напечатание первого или первых томов после следующих, и я не вижу в этом ничего, подлежащего замечанию, если и первый, и последний пропущены цензурой. Романы пишутся не для девушек, а грязные картины и картины сладострастия встречаются на каждом шагу не только в древних классиках, но и в ветхозаветных книгах Св. Писания. Всякое произведение письменности должно, смею думать, обсуживать по его роду и цели, а роман — не учебник и не школа нравственности…» (ЦГИА, ф. 1611, оп. 1, ед. хр. 143, л. 303).
Некрасов, видимо, имел в виду в первую очередь Корфа, когда в поэме «В. Г. Белинский» (1855) писал о Комитете 2 апреля:
По счастью, в нем сидели люди
Честней, чем был из них один,
Фанатик ярый Бутурлин…
(наст. изд., т. IV, с. 8–9). [32]
3
Незадолго до смерти Некрасов писал: «…повести мои, даже поздние,[33] очень плохи — просто глупы…» (ПСС, т. XII, с. 24).
С оценкой Некрасова нельзя не считаться. Достаточно вспомнить, с какой целью и в какие сроки был написан огромный роман, чтобы понять, что Некрасов не преувеличивает. Было бы, однако, ошибкой всецело основывать на этой оценке суждение о романе. Известно и другое высказывание писателя. По воспоминаниям Н. Г. Чернышевского, в романе не было «ничего такого, что казалось бы впоследствии Некрасову дурным с нравственной или общественной точки зрения» (Чернышевский, т. I, с. 749)[34]. Несмотря на уступки цензуре, торопливость в работе и журнально-коммерческие расчеты, роман носил несомненный отпечаток передовых идей своего времени.
«Три страны света» прежде всего роман-путешествие. Странствования Каютина по России — от Новой Земли до Каспия, от Нижегородской губернии до русских владений в Америке — образуют сюжетную канву произведения. Подобный замысел был созвучен мыслям Белинского, писавшего в предисловии к «Физиологии Петербурга» (1845): «У нас совсем нет беллетристических произведений, которые бы в форме путешествий, поездок, очерков, рассказов, описаний знакомили с различными частями беспредельной и разнообразной России, которая заключает в себе столько климатов, столько народов и племен, столько вер и обычаев <…> Сколько материалов представляет собою для сочинений такого рода огромная Россия!» (Белинский, т. VIII, с. 376–377). Некрасов отозвался на этот призыв романом, целью которого было «показать на деле ту часто повторяемую истину, что отечество наше велико, обильно и разнообразно и представляет для путешественника не менее любопытных в своем роде и достойных изучения предметов, как Англия, Франция и т. под.; другими словами: возбудить в соотечественниках желание путешествовать по России и изучать ее» (ПСС, т. X, с. 40).
Главным героем романа выступает молодой дворянин, обратившийся к промышленной деятельности. Выбор героя отвечает идее, которую в кругу друзей незадолго до смерти развивал Белинский: «…внутренний прогресс гражданского развития в России начнется не прежде, как с той минуты, когда русское дворянство обратится в буржуази» (Белинский, т. XII, с. 468)[35]
Руководитель Каютина в странствованиях и промыслах — Антип Хребтов — уникальная фигура не только в романе, но и во всей прозе Некрасова. Это идеальный тип мужика, каким его представлял себе Некрасов: трудолюбие, смекалка, отвага, скромность, сообщительность, добродушный юмор. В характеристике Хребтова выразились одновременно и некрасовское народолюбие,[36] и важнейшая идея романа — мысль о сближении образованного дворянства с народом,[37] созвучная провозглашенному «Современником» призыву «обратиться на самих себя, сосредоточиться, глубже вглядываться в свою народную физиономию, изучать ее особенности, проникать внимательным оком в зародыши, хранящие вековую тайну нашего несомненно великого исторического предназначения» (ПСС, т. XII, с. 121).[38] Неслучайно и среди эпизодических персонажей романа выделяются представители вольной, неземлевладельческой Руси — архангельские поморы и новгородские лоцманы (см.: ПСС, т. VII, с. 839–840).
Любовные эпизоды в романе заключают в себе комплекс идей, не менее важных для руководителей «Современника». Мысли о праве человека на счастье (история горбуна) и трагических следствиях сословных предрассудков (история Душникова) родственны идеалам утопического социализма.
Особо должны быть отмечены экскурсы в прошлое персонажей. В них с наибольшей отчетливостью выражена «программа» романа. Барский дом, помещик, взявший в наложницы крепостную, издевательства дворни над незаконнорожденным (прошлое горбуна); мастерская басонщика, побои и непосильный труд (прошлое Карла Иваныча); швейная мастерская, приставания хозяина к девочке, придирки и брань хозяйки (прошлое Полиньки); каморка на Васильевском острове, бедствующий художник, его сестра, ставшая натурщицей для того, чтобы он мог писать, его мечты об Италии и смерть от чахотки (история Полинькиных родных) — в этих картинах всеобщей нищеты и бесправия намечены контуры широкого социального полотна.
4
В романе явственно ощутимы недавние впечатления некрасовской молодости: скитальческая жизнь в Петербурге в конце 1830 — начале 1840-х гг.,[39] знакомство с журнальным и книжным миром столицы, поездки в провинцию.
Некрасовский Петербург в романе — это Невский проспект и улочки окраин и захолустий — Московской части, Васильевского острова, Петербургской и Выборгской сторон: адреса и маршруты Некрасова в первые годы проживания в столице.
В эпизодах, где действие происходит на Невском проспекте, указываются столь очевидные топографические приметы, что петербургские читатели «Трех стран света» не могли не соотносить их с определенными домами и лицами.
Магазин дамских уборов и швейная мастерская при нем в доме за Аничковым мостом; огромный двор, населенный мастеровыми; напротив дома трактир — все приметы соответствовали зданию на углу Невского и Фонтанки, где помещалась шляпная фабрика.
Но это лишь видимость точного соответствия, дразнившая воображение читателя своей кажущейся реальностью. Адрес, названный в тексте романа, не предназначался для точного опознания. Вымышленные фамилии владелицы дома и содержательницы магазина и мастерской могли ассоциироваться и со зданием, находившимся также возле Аничкова моста, но на другом углу Невского и Фонтанки, где был еще один дамский магазин с мастерской.
По утверждению А. М. Скабичевского, «все подробности о книгопродавческой фирме Кирпичова и Ко представляются фотографическими снимками с одной из известнейших в то время книгопродавческих фирм» (Скабичевский, с. 394). Считается, что в образе Кирпичова изображен В. П. Поляков, издатель журналов, в которых сотрудничал молодой Некрасов. Но «видный мужчина» и мот Кирпичов не похож на невзрачного Полякова, хорошо знавшего свое дело и не склонного к кутежам.
По адресу, указанному в романе, — Невский проспект, против Казанского собора, — располагались книжные лавки с библиотеками для чтения А. Ф. Смирдина и В. П. Печаткина (к последнему перешли книги разорившегося М. Д. Ольхина). Ни один из этих книготорговцев, однако, не был единственным прототипом героя. В истории Кирпичова соединились факты из биографий ряда книготорговцев — Смирдина, Ольхина, А. И. Иванова, А. А. Плюшара.
