В своих мемуарах Панаева замечает, что главы, действие которых происходит в Петербурге, написаны ею (см.: Панаева, с. 176). Это свидетельство также неубедительно. Роман объемом более 55 печатных листов был написан, как уже говорилось, в три-четыре месяца и сразу же по окончании отдан в печать. Если бы дело обстояло так, как об этом пишет Панаева, это означало бы, что на долю начинающей беллетристки пришлось бы до двух третей от общего количества глав романа.
«Писалось легко», — рассказывает Панаева в своих мемуарах (Панаева, с. 176). Но из ее писем видно, что литературную работу приходилось сочетать с обременительными хозяйственными заботами. Лето 1848 г. Панаевы проводили в Парголове. Приезжало много гостей, «…я хлопочу на даче о питании всех, — сообщала Панаева М. Л. Огаревой 5 июня, — потом пишу разные глупости, в ожидании, что это мне сколько-нибудь принесет денег» (Черняк, с. 350). К тому же слова «пишу разные глупости» могли относиться не только к «Трем странам света», но также и к обещанным подписчикам в следующем году роману Панаевой «Актриса» и роману Некрасова и Н. Станицкого «Озеро смерти» (будущее «Мертвое озеро»).
Панаева также называет себя автором «Пролога». Пролог состоит из двух главок. Первая — о роженице и акушерке, — вероятно, принадлежит Панаевой. Вторая, в которой изображен помещик Тульчинов, принявший в свой дом подкинутого младенца, имеет «некрасовский» отпечаток.
Из прямых указаний Панаевой на главы, принадлежащие ей в «Трех странах света», известно еще одно — письмо к М. Л. Огаревой от 21 января 1849 г.: «Скажи С<ократу>, что „Историю мещанина Душникова“ в романе „Три страны света“ я душевно ему посвятила» (Черняк, с. 338; цитируемое письмо ошибочно датировано здесь 1848 г.). Предполагать, что Панаева посвятила своему приятелю, С. М. Воробьеву, текст, ей не принадлежащий, нет оснований, тем более что она перепечатала его особо — в сборнике «Для легкого чтения» под своим псевдонимом. Впрочем, Панаевой здесь скорее всего принадлежит лишь письмо Душникова [52].
Сопоставление «Трех стран света» с произведениями, созданными Панаевой ранее, не выявляет ярко выраженного сюжетного сходства. Можно указать лишь на самые отдаленные соответствия некоторых героев и ситуаций. Так, в «Семействе Тальниковых» (1847) гувернантка наружностью и характером несколько напоминает девицу Кривоногову в «Трех странах света». Есть сходство в манере держаться между другой героиней той же повести — маменькой — и Сарой Бранчевской. Бабушка рассказчицы — жена бедного музыканта, похожа на бабушку Лизы. Сама рассказчица в наружности и поведении имеет нечто общее с Лизой. Отношения робкого Якова Михайловича и сестры рассказчицы Софьи отчасти напоминают роман Душникова и Лизы, а сцена прощания рассказчицы с ее братом Мишей в некоторых подробностях сходна со сценой прощания Полиньки и Каютина. Героиня рассказа «Неосторожное слово» (1848) неожиданно оказывается в карете с мужчиной; в рассказе «Безобразный муж» (1848) богатый старик уродливой наружности склоняет к супружеству бедную молодую девушку — ситуации, варьирующиеся в «Трех странах света», Отмеченные соответствия, однако, имеют слишком общий характер, слишком немногочисленны, чтобы основывать на них гипотезы о существенном авторском вкладе Панаевой.
Из реалий, отразившихся в романе, с жизненным опытом Панаевой могли быть связаны поездка в Казанскую губернию и заграничное путешествие, а также летний отдых в пригородах Петербурга. К 1848 г. из двух соавторов лишь Панаева (с мужем) побывала в Париже, — поэтому можно предполагать, что в детальном описании толпы участников маскарада перед зданием Большой Оперы (часть седьмая, глава VII) отразились личные впечатления писавшего. Тем не менее о принадлежности этого текста Панаевой с полной уверенностью говорить не приходится, ибо незадолго до этого тот же маскарад, с теми же подробностями, был описан в «Парижских увеселениях» И. И. Панаева (см.: ПСб, с. 251–252), и Некрасов вполне мог воспользоваться этим источником. Следует отметить также, что в Казанской губернии летом 1846 г. супруги Панаевы были вместе с Некрасовым, да и вообще круг жизненных впечатлений Некрасова и Панаевой в середине 1840-х гг. во многом сходен.
Само собой разумеется, что Некрасов, инициатор романа и несравненно более опытный автор, изначально взял на себя большую часть работы. При этом главы, предназначенные Панаевой, должны были позволять параллельную работу, т. е. быть относительно обособленными от текстов, над которыми работал Некрасов. Но в романе таких глав немного.
При отсутствии документальных источников бесспорные выводы относительно авторской принадлежности текстов исключаются. Однако предположительная атрибуция — на основании косвенных признаков, указывающих на принадлежность одному и тому же автору отдельных глав и — соответственно — определенных сюжетных линий, сцепляющих целый ряд глав, по-видимому, возможна.
В сюжетных линиях каждого из героев, играющих важную роль в романе, прослеживаются некрасовские мотивы.
Линия горбуна (первая подглавка «Пролога»; [53] часть первая, главы IV, VI; часть вторая, главы I–III, VI, VII; часть третья, глава V; часть четвертая, глава IX; часть шестая, главы VI, X; часть седьмая, главы I–IX, XI) соединяет в себе два сюжета — преследование Полиньки и разорение Кирпичова. Оба сюжета, как уже отмечалось в литературе (см.: ПСС, т. V, с. 612), ранее были развиты в некрасовском «Ростовщике» (1841) — рассказе, в котором старик ростовщик домогается близости молодой и беззащитной особы и, сам того не подозревая, разоряет и доводит до гибели собственного сына. Варианты последнего мотива — сын не узнает матери, сын и дочь не узнают отца — встречаются в «Повести о бедном Климе» и в «Жизни я похождениях Тихона Тростникова» (см.: наст. изд., т. VIII, с. 50–55, 279–280). Этими аналогиями сходство не ограничивается (ср. рассказ Кривоноговой о том, как она выжила умиравшего жильца-бедняка (часть вторая, глава I), сцену западни (там же, глава III; часть третья, глава V), а также сцену столкновения румяного кавалера с неловким прохожим (часть первая, глава V) с соответствующими эпизодами названных выше произведений). Указывалось и на сходство между умирающим купцом Назаровым и героем стихотворения «Секрет» (1846) (см.: ПСС, т. VII, с. 830).
Главы, повествующие о Кирпичове (часть первая, глава V; часть вторая, главы IV–VI; часть шестая, главы I–IV; часть седьмая, глава X), несомненно принадлежат Некрасову, до тонкости знавшему мир петербургской книжной торговли (см.: ПСС, т. VII, с. 830). О Некрасове как авторе говорят и сюжетные переклички. Так, в главе V части первой встречаются персонажи, реалии, ситуации, перешедшие из «Жизни и похождений Тихона Тростникова»: немка, владелица дамского магазина (ср. также стихотворение «Убогая и нарядная» (1857) — наст. изд., т. II, с. 39); кавалер, пытающийся очаровать девицу стихами, написанными другим (см.: наст. изд., т. VIII, с. 134–135, 148–149). В главе X части седьмой фигурирует излюбленный персонаж позднейших некрасовских стихотворений — ванька с измученной клячей (например, «О погоде» (1858–1865)) (см.: Евгеньев-Максимов, т. II, с. 137, 152).
Главы, в которых прочерчена сюжетная линия Полиньки (часть четвертая, главы III, VIII; часть шестая, главы VII–IX), вводят в мир ранней некрасовской прозы. Здесь и петербургские утлы, и уличный музыкант, и старуха старьевщица. Здесь же и беспрецедентное в русской литературе по своей жесткой реалистичности описание крестьянской семьи. Наблюдается явное сходство между Дарьей (в молодости) и Матильдой («Жизнь и похождения Тихона Тростникова»): и та и другая (сироты, превратившиеся по воле своих опекунш в содержанок; обе прогоняют стариков, которым они достались; обе влюбляются в бедных молодых людей свободной профессии. Есть сходство и между историями Полинькиной матери, Кати, и Александрины из рассказа Некрасова «Жизнь Александры Ивановны» (1841): девушка из бедной семьи становится любовницей молодого аристократа и, брошенная им, умирает от нужды и горя. Кроме того, Александрина оказывается незаконной дочерью графини. Отголосок этого мотива мы находим и в сюжетной линии Полиньки: Бранчевская подозревает, что Полинька ее незаконнорожденная дочь.
В главах, посвященных Тульчинову (вторая подглавка «Пролога»; часть третья, глава VI; часть четвертая, главы I, II; часть шестая, глава X), особенное значение для атрибуции Некрасову имеют эпизоды главы I части четвертой: рассказ молодого человека, напоминающего своим обликом и суждениями отчасти Белинского, отчасти самого Некрасова (см.: ПСС, т. VII, с. 830), о страхе перед голодом, сохранившемся с юности; изображение голодного мальчика, которого праздные господа угощают ветчиной с сахаром, — сюжеты типично некрасовские. Существенно и то обстоятельство, что образ Тульчинова напоминает тип «новейшего Фальстафа» из стихотворения «Признания труженика» (1854).
