Впоследствии биографы объявят Марию Горанову первой любовью Ботева. "История не сохранила никаких данных об этой любви поэта", - будут сожалеть они.
Но ее, думаю, и не было!
"Мечты о личном счастье не сбылись", - напишут все те же биографы.
А Ботев... Он и не мечтал о личном счастье! Изобразить Ботева в роли отвергнутого возлюбленного? Да если бы Христо любил Марию Горанову, она стала бы его! Красив, одухотворен, красноречив - никакая девушка не смогла бы пренебречь его любовью. Горанова же вскоре по приезде в Карлово не замедлила найти себе мужа, пожилого, но богатого хлебного торговца.
Биографы пошли еще дальше, без каких-либо оснований предположив, что и стихотворение "Моей первой любви" тоже вдохновлено Горановой.
Мое же мнение, что это стихотворение написано под впечатлением разлуки с Эвелиной Рудзиевской.
Ты чудно поешь - молода ты,
Но слышишь ли леса напевы,
Рыданий бедняцких раскаты?
Томится по голосу гнева
Душа и стремится с любовью
Туда, где все залито кровью...
В этих строках история отношений Христо Ботева с Эвелиной Рудзиевской. Именно она, убежден, была его первой любовью!
Однако стихи стихами, - отчуждение жителей Калофера, которое возникло после празднования дня Кирилла и Мефодия, лишало Христо уверенности, что он сможет прижиться в городке. Ботьо все чаще заговаривал с сыном об отъезде:
- Без тебя нам будет спокойнее. Сумеешь вернуться в университет хорошо, не сумеешь - иди в учителя... Ищи свое счастье.
Ботьо отдал сыну последние деньги, отдал золотые часы, единственную ценность, которую он сберег.
Деньги Христо вернул матери, а часы увез и никогда с ними не расставался.
Короткая жизнь, необыкновенные и удивительные приключения
Павла Петровича Балашова, российского помещика, ставшего свидетелем
и участником исторических событий и решившего письменно запечатлеть их
для последующих поколений. Написано им самим
(Продолжение)
Я завтракал со своими хозяйками, ел домашние лепешки и запивал их чаем. Не мог я привыкнуть к излюбленному в Румынии кофе. А мои хозяйки прихлебывали квашеное молоко, любимое ими не меньше кофе. Недавнее ночное происшествие сблизило нас троих. Даже Величка утратила со мной обычную застенчивость и, как мне казалось, проявляла ко мне теперь несколько повышенный интерес - но это так, к слову.
У меня было много свободного времени. И я часто сидел дома - то за книгами, то за письмами. Мои хозяйки ни о чем не спрашивали, но, думаю, предполагали, что я уехал из России по политическим мотивам и теперь томлюсь бездельем поневоле, ожидая лишь момента для возвращения на родину.
В тот день завтрак наш был прерван неожиданным звонком. Йорданка пошла открывать дверь, и в комнате появился Ботев. Величка тут же исчезла, а гость, приглашенный Йорданкой к столу, последовал этому приглашению и придвинул к себе тарелку.
- Ну как, Павел? - обратился Ботев ко мне, зачерпывая ложкой простоквашу.
Он привык уже ко мне и, следуя болгарскому обычаю, называл меня иногда просто по имени.
- Что как, Христо?
- Как настроение?
- Отличное.
Я понял, Ботев пришел неспроста. Он был у меня нечастым гостем, и вопрос его, подумалось, содержал в себе скрытый смысл.
Ботев взглянул на Йорданку. Деликатная хозяйка тут же нашла предлог оставить нас вдвоем.
- Вам нетрудно будет оставить на некоторое время Добревых? - последовал вопрос ко мне.
Я уточнил:
- Добревых или Бухарест?
- И Бухарест, конечно.
Ботев смотрел на меня пытливо, а я на него - вопросительно.
- Уезжаю в Браилу. Учителем в тамошнюю школу, - объяснил он. - Решил спросить, не хотите ли вы тоже перебраться в Браилу?
Похоже, за его словами что-то скрывалось. Кажется, меня вовлекали в какую-то деятельность.
- Что я там буду делать?
- То же, что и здесь, - ответил Ботев. - Вести жизнь любознательного путешественника.
- А это может принести пользу?
Я не сказал - чему, мы понимали друг друга.
- Может, - коротко сказал Ботев.
- Христо, можете считать меня в своем распоряжении, - ответил я не раздумывая.
Тут вошла Йорданка с блюдом дымящейся фасоли, заправленной луком и помидорами.
- Не знаю, огорчу ли я вас, матушка, - обратился к ней Ботев, - но ваш постоялец уезжает сегодня из Бухареста.
"Сегодня! - подумал я. - Он, однако, спешит".
- Надолго? - поинтересовалась Йорданка.
- Надолго, - ответил Ботев.
- А куда?
- В Браилу.
- Значит, съезжаете от нас? - обратилась ко мне Йорданка.
- Я еще вернусь в Бухарест? - спросил я Ботева.
- Вполне возможно, - ответил он.
- В таком случае я оставлю комнату за собой, - сказал я Йорданке. - Не беспокойтесь, я заплачу вперед.
Мы с Ботевым прошли ко мне в комнату.
- Что мне с собой взять? - осведомился я.
- У меня к вам просьба, - сказал он после некоторого раздумья. - Не могли бы вы прежде съездить в Одессу, а уж оттуда направиться в Браилу. Надо доставить один багаж, а послать некого. Других ждет провал, у вас одного хороший паспорт, вас не будут даже досматривать.
Я готов был выполнить поручение. Признаться, меня очень интересовало, что именно поручалось мне доставить. Но Ботев ничего не сказал, лишь предупредил:
- Не торопитесь. Подумайте, прежде чем согласиться. У вас меньше риска, чем у других, кому можно поручить это дело. Но вы должны знать: если попадетесь, вам грозит Сибирь.
- Я готов. - И не удержался, спросил: - А что... за багаж?
- Вы его получите, - уклончиво сказал Ботев. - А пока соберитесь, к вечеру я зайду за вами. Вы знаете Зиновьева?
Речь шла о русском после в Румынии. Встречаться с ним мне не приходилось.
- Слышал.
- Зайдите к нему, скажите, что вам нужно съездить в Одессу. Допустим... вам нужно там получить деньги. В сущности, разрешения его не требуется. Со своим паспортом вы можете беспрепятственно съездить в Одессу и вернуться. Но вы спросите - не нужно ли вам отметиться. Пусть знает, что вы едете по своим делам, - все лишняя гарантия, что за вами никто не увяжется.
Русское посольство находилось на Французской улице - белый особняк с зеркальными стеклами в окнах и со швейцаром в ливрее.
- Господин посол принимает?
- Как о вас доложить?
Хорошо, что я захватил с собой изготовленные еще в Москве визитные карточки.
Меня провели в комнату, уставленную мягкими, обитыми розовым штофом стульями, больше похожую на гостиную, чем на кабинет. Посол даже поднялся мне навстречу. Выглядел он довольно бесцветным господином. Хотя бесцветность эта была несомненно показной. В Румынии переплетался такой узел интересов Российской империи, что человека малоспособного вряд ли назначили бы сюда послом.
Я отрекомендовался еще раз:
- Павел Петрович Балашов, помещик Орловской губернии, изучаю славянский вопрос.
Зиновьев вздохнул, должно быть, я был не первым славянофилом, докучавшим в этом городе русскому послу.
- Чем могу служить?
Я залепетал что-то о деньгах, следуемых мне по векселям, которые необходимо подать в Одессе ко взысканию.
- Ну и поезжайте, голубчик. Взыскивайте свои деньги, для этого вам не нужно никакого разрешения.
Мы расстались вполне довольные друг другом.
Вечером под моими окнами появился фаэтон. Ботев приехал за мной на извозчике.
Обычно он мало следил за своей одеждой. Но на сей раз - в светлом костюме, в шляпе с высокой тульей, в пальто и с тросточкой в руке - Ботев выглядел совершенным франтом.
Кажется, он остался доволен произведенным впечатлением.
- Ничего не поделаешь, обстоятельства требуют, - объяснил он свое преображение. - Вы готовы?
Вошел он с двумя одинаковыми дорожными чемоданами из свиной кожи.
- Один - ваш, другой - мой.
Бросилось в глаза, что один из них удивительно легок, второй чрезвычайно тяжел.
- Который же мой?
- Сперва - этот, - Ботев указал на легкий чемодан. - Что у вас с собой?
Я указал на саквояж (большая часть вещей оставалась "залогом" моего возвращения) и пошел прощаться с хозяйками.
Йорданка протянула мне руку.
- Ездите, сколько надо, ваши вещи будут в полной сохранности.
- А где Величка?
Величка стояла тут же за дверью. Она покраснела, когда я к ней подошел, потупила глаза, да и я не знал, что ей сказать.
По пути на вокзал Ботев поинтересовался:
- Были у Зиновьева?
Я рассказал о своем посещении посла.
- Правильно поступили, что послушались, - похвалил Ботев. - В делах не надо пренебрегать мелочами.
На вокзале, несмотря на наш респектабельный вид, он не позволил взять носильщика. Мой легкий чемодан и нести было нечего. Но и свой, непомерно тяжелый, Ботев нес как пушинку.
Я не знаю, были ли у Ботева деньги. Однако у билетной кассы он негромко, но твердо сказал:
- В первом классе.
Должно быть, так было нужно. При этом денег мне он и не пытался предложить, возложив все расходы как само собой разумеющееся на меня.
