Принцесса Шиповничек - Джейн Йолен

В трубке молчание. Ни слова. Только тяжелое дыхание.

– Мистер Гольдман! Харви!

Тишина.

– Вы тут? Я неправильно произношу?

– Кульмхоф… – прошептал Харви. – Боже мой!

– Что это значит? – спросила Бекка. Голос у нее почему-то срывался.

– Самый страшный угол ада.

– Что, простите?

– Вы спросили, где это, Ребекка, и я ответил. Кульмхоф – это даже не концентрационный лагерь. Просто место… уничтожения.

– И моя бабушка там была?

– Невозможно, моя дорогая. – Теперь Харви говорил как глубокий старик. – Ни одна женщина не вышла оттуда живой.

Принц протянул руку к колючим кустам, и тотчас кости всех принцев, пришедших сюда до него, поднялись и начали петь.

– Что они пели, Гемма? – спросила Бекка.

Раньше она никогда не задавала этого вопроса. Они с Геммой возвращались домой со школьной экскурсии. Остальные ребята в автобусе толкались и швырялись вещами. Геммину сказку слушали только Бекка да еще один мальчик, Барни, у которого была экзема, поэтому никто не хотел с ним играть.

Гемма задумалась на минутку. Потом запела:

Голос сорвался, и она отвернулась к окну.

Слова песни звучали так грубо и страшно, и Бекка побоялась спросить, что они значат. Но Барни оказался посмелее.

– Миссис Штейн, это чепуха или как?

Гемма посмотрела мальчику прямо в глаза:

– Или как.

– Гемма, дорасскажи сказку. – Бекка вдруг ужасно испугалась. – Настоящую сказку.

– Не люблю непонятных сказок, – заявил Барни. – Папа говорит: чего не понял, спрашивай.

Барни и в школе всех донимал вопросами.

– Ну, так что тебе непонятно, Барни? – осведомилась Гемма.

– Что значат эти смешные словечки? Они что-нибудь значат?

Гемма кивнула и снова отвернулась к окошку.

Тут и Бекка осмелела.

– Правда, что это значит? Расскажи!

Гемма вздохнула:

– Это старая песня. Старая песня из старой сказки. Вот что в ней говорится:

– А кто такой хапер… – Барни запнулся.

– …менш? – закончила Бекка.

– Похититель, – отрезала Гемма.

– Похититель? – возмутился Барни. – В «Спящей красавице» нет никаких похитителей!

Гемма сурово взглянула на мальчика.

– Что тебе известно о сказках? Что тебе известно о принцессе Шиповничек?

Под ее испепеляющим взглядом он отвернулся и больше на них не смотрел. До самого дома Гемма не произнесла ни слова.

– Он сказал, что Кульмхоф – один из первых лагерей смерти, – рассказывала Бекка за ужином. Тарелка перед ней стояла нетронутая.

– Ешь, Бекка, – велела мама, хотя сама тоже не притронулась к еде.

– Когда лагерь открылся? – спросил отец.

– В сорок первом, по его словам. У него голос срывался, но, по-моему, не от страха, а от ярости. Он был взбешен. По-настоящему взбешен. И ничего не мог с собой поделать. – Бекка уныло посмотрела на свою полную тарелку. Вообще-то она очень любила мясо в пивном соусе. – Евреи, цыгане – вот кого уничтожали в Кульмхофе.

Доктор Берлин откашлялся.

– Это было так давно. Мы ничего не можем изменить…

– Там была Гемма.

Миссис Берлин обняла дочь. Мамины руки были горячими как огонь. Прожигали насквозь.

– Мистер Гольдман ведь сказал, что ни одна женщина не спаслась, так что Геммы там не было. – Мама перешла почти на шепот.

Бекка не обратила внимания на ее слова.

– Он сказал, Кульмхоф примерно в пятидесяти милях к северо-западу от Лодзи. Это в Польше.

– В Польше… – эхом отозвалась мама.

– Тут у нас большая польская община, – сказал доктор Берлин. – Теперь понятно, почему Гемма выбрала это место.

– Ни одна женщина из Кульмхофа не спаслась, – прошептала Бекка. – Но почему тогда она выбрала жизнь среди поляков, здесь, в Америке, если…

– Возможно, в Кульмхофе погибла ее семья, – предположил доктор Берлин. – А живя среди поляков, она, быть может, надеялась получить весточку от родных?

– О какой семье ты говоришь? – воскликнула миссис Берлин. – У нее не было никого, кроме меня. По крайней мере, я всегда так думала.

– Пока не появились мы, – добавила Бекка. Она вспомнила, как часто Гемма повторяла: «Это мои внучки». Она громко и гордо заявляла это каждый раз при переходе девочек из класса в класс, на вручении дипломов, на любом спортивном состязании – от чего бедным внучкам становилось страшно неловко.

– Это многое объясняет, – заявил доктор Берлин, отодвигая тарелку.

– Ничего это не объясняет, – еле слышно возразила миссис Берлин.

Бекка дождалась возможности вставить слово и сказала тоже почти шепотом, как мама:

– Есть место, где можно все это выяснить.

– Нет! – Доктор Берлин решительно покачал головой. – Нет и нет!

– В Кульмхофе, если он еще существует. В пятидесяти милях от Лодзи, – Бекка повторила слова Гольдмана и вспомнила его ужасное молчание в трубке.

– Немыслимо! – возразил отец.

– Я обещала Гемме. Я поклялась, что отыщу наше наследство.

– Концлагерь – это не наследство!

– Зачем тебе лишние трагедии и чужие тайны? – тихо спросила мама.

– Я обещала. Поклялась, – повторила Бекка. Она мрачно улыбнулась и встала из-за стола. – И правда же, это все как в сказке?

Родители начали яростно спорить даже раньше, чем она вышла из комнаты.

Бекка думала об этом весь вечер, пока не уснула. И ей снились киношные концлагеря: худые, оборванные люди – ребра можно пересчитать; груды тел в общих могилах, сваленные друг на друга, как в аду; дети за колючей проволокой с тусклыми, как стершиеся монеты, глазами.

Встала она рано, измученная, невыспавшаяся, и раньше всех пришла в редакцию. Стен появился, когда она изучала атлас, обдумывая, как добраться до Лодзи.

Даже не поздоровавшись, он подошел и встал у Бекки за спиной. Ее палец в очередной раз пересекал польскую границу.

– Проснулась страсть к голубцам?

Бекка улыбнулась и слегка отстранилась, будто даже его тень легла ей на плечи тяжелой ношей. Повернувшись, она серьезно посмотрела ему прямо в глаза.

– Я звонила Гольдману.

– Да, ты собиралась.

Он не подгонял, просто спокойно ждал.

– Он сказал – Кульмхоф это лагерь смерти.

– Боже!

– И ни одна женщина не вышла оттуда живой.

Его рука машинально потянулась к волосам.

– Значит, ее там не было. Может, у нее была семья или…

– Я еду, – коротко сказала