брелоки, на которых сейчас блестели солнечные лучи.
Демидин чувствовал нервное возбуждение, странный бездумный оптимизм. Он напоминал себе, что всё может оказаться сложнее, чем кажется, но ничего не мог с собой поделать – в его душе уже звучали победные трубы. Нет на свете такого руководителя, думал он, кого не убедили бы ошеломляющие результаты его опытов. Налицо неоспоримый, понятный любому идиоту прорыв.
Константин Сергеевич не был наивным мечтателем и понимал, что результаты встречи с руководством бывают непредсказуемы. Но слишком давно в нём копилась усталость от необходимости бороться за продолжение исследований, от вечной унизительной зависимости от милости начальства.
Он зашёл к себе в кабинет и промаялся два часа, оставшиеся до встречи со Звягинцевым, то бродя из угла в угол, то перебирая бумаги с результатами опытов. Странно, размышлял он, от какой чепухи могут зависеть события, способные изменить ход истории. Глуповатый Лаков, партийный бюрократ Звягинцев – и судьба целой страны. Константин Сергеевич иронически улыбался, но смешно ему не было.
Генерал Олег Борисович Лаков прибыл в комнату заседаний за пятнадцать минут до назначенного времени. Он прохаживался вокруг длинного стола неторопливой львиной походкой, окидывая хозяйским взглядом его блестящую поверхность, металлический поднос, чистые стаканы, бутылки с минеральной водой и стоящие вокруг стулья.
Личное присутствие генерала Лакова не было необходимым для того, чтобы обеспечить порядок в таких обыденных вещах, как стол, стулья и минеральная вода, но Олег Борисович, подобно опытному полководцу, предпочитал осмотреть поле битвы заранее. Ощутить его, прочувствовать предстоящую встречу с начальством. Восстановить чистоту восприятия. Жизнь наполнена возможностями, которыми нельзя пренебрегать.
Он уселся на один из стульев и, вдыхая лёгкий запах сосны и лака, исходящий от новой мебели, начал освобождать сознание от ненужных мыслей. За игровым столом сегодня незначительный полугений-полушарлатан Демидин и влиятельнейший, полезнейший Леонард Борисович Звягинцев.
Матч проводит генерал Лаков. С точки зрения Демидина – тупой партийный работник, разыгрывающий из себя солдафона. А с точки зрения Звягинцева – старый знакомый, тонко разбирающийся в жизни, готовый быть полезным человек. Олег Борисович погладил ладонями прохладную поверхность стола, прикрыл глаза и начал делать дыхательную гимнастику.
Когда Демидин вошёл в комнату для заседаний, он увидел Лакова, который прикидывался погружённым в чтение какой-то бумажки, наугад, конечно, выуженной из лежащей перед ним папки.
Не поднимая носа и не отвечая на приветствие, Лаков буркнул, что Леонард Борисович Звягинцев «задерживаются» и махнул в сторону свободных стульев. Демидин уселся напротив, раздражаясь на Лакова за это лакейское «задерживаются», а также и на Звягинцева, который наверняка занимается партийными глупостями вместо того, чтобы прийти вовремя и слушать о результатах важной научной работы.
Наконец, после получасового томления, зазвонил внутренний телефон и Лакову сообщили о прибытии гостя. Прошло ещё минуты четыре, и в сопровождении дежурного капитана в комнату вступил облачённый в мерцающий, как драгоценная чешуя, костюм Леонард Борисович Звягинцев.
Леонард Борисович перенял благостную манеру общения с подчинёнными, свойственную Горбачёву и ставшую почти обязательной для любого партийного деятеля, заботящегося о своей карьере. Идя по коридору, он как раз размышлял о том, что при всех своих недостатках Горбачёв всё ещё главный человек в стране. Ведь это ему пока ещё подчиняются армия, Министерство внутренних дел, а также сверхмощная машина КГБ.
Но Горбачёв пренебрегает этими важнейшими инструментами управления, сосредотачиваясь на общении с народом и с депутатами. Особенно жаль было КГБ, но Леонард Борисович чувствовал, что на ближайшие несколько лет КГБ – тонущая организация и находиться к ней близко будет опасно. Скоро, скоро уйдёт она на дно, как «Титаник», и многих неосторожных может затянуть в бездну ужасный водоворот.
А ведь и Коммунистическая партия утонет без КГБ, страшно об этом подумать, а ведь утонет. Несмотря на то что Горбачёв и является пока что самым влиятельным человеком в стране, драгоценная влага, пьянящая сердца человеков, – власть понемногу покидает его и Кремль, ручейками растекаясь по кулуарам очередного Съезда народных депутатов, журчит мимо болтливых демократических лидеров и потоком, уже целой рекой народной надежды течёт к загородной дачке Бориса Николаевича Ельцина. К забулдыге Ельцину ещё придётся привыкать, думал Звягинцев, входя в комнату для заседаний.
Завидев входящего Звягинцева, Лаков и Демидин вскочили, а Лаков радостно вскрикнул:
– Здравствуйте, дорогой товарищ Звягинцев!
– Здравствуйте, товарищи, – отвечал Звягинцев, поздоровавшись с Лаковым за руку, и мелькнув в сторону Демидина благосклонной отеческой улыбкой.
– Это товарищ Демидин, наш талантливый учёный. Работает над проблемами психотехнической оптики, – сказал Лаков.
– Психологической оптики, товарищ генерал, – поправил его Демидин.
– Тебе никто слово не давал, – шутливо насупился Лаков.
– Отчего же, Олег Борисович, – тоже шутливо вмешался Звягинцев. – Демократия в том и состоит, чтобы каждый советский человек мог открыто поправлять другого советского человека.
– Святая правда, товарищ Звягинцев, – сказал Лаков.
– Обсуждение – опора демократии, – развил свою мысль Звягинцев. – Демократия позволяет видеть перспективу.
– Не пожалеем себя ради перспективы, – сказал Лаков, ласково заглядывая в чистые глаза Леонарда Борисовича.
«Ты-то не пожалеешь», – улыбаясь, подумал Звягинцев, и спросил:
– Всё так же рвётесь к работе, товарищ Лаков?
– Рвусь, товарищ Звягинцев! Только скажите, что делать. Жена говорит: «Побереги здоровье», а я не могу без работы. Таким, видно, и помру.
Лаков вздохнул.
Леонард Борисович тоже вздохнул.
«Что за чушь они несут», – подумал Демидин.
Лаков хотел вздохнуть ещё разок, но решил не переигрывать и предложил:
– Разрешите приступить к докладу.
– Пожалуйста, – разрешил Звягинцев.
– Приступайте к докладу, товарищ Демидин, – обернулся к Демидину Лаков, словно переводя с орлиного языка руководителей на воробьиный язык старших научных сотрудников.
Наконец Демидин начал описывать свои открытия. Звягинцев слушал не перебивая и всё ещё улыбаясь, хотя его улыбка стала чуть более отрешённой. А Демидин тем временем распалялся, рассказывая о своих достижениях: о проникновении в тайны чужого сознания и о полётах.
Поглядывая на Звягинцева, Демидин не мог оценить его реакцию. Понимает ли он, насколько поразительно то, о чём ему сейчас рассказывают? Что он думает об открывающихся возможностях?
Ничего нельзя было угадать по сиятельному лицу Леонарда Борисовича, улыбка которого была несравненно загадочнее той, что прославила средневековую итальянскую женщину, а ведь Леонард Борисович не просто загадочно улыбался, но ещё и излучал видение неких перспектив, стратегическое мышление, начальственную справедливость, а если понадобится, то и строгость.
Демидина он слушал вполуха, думая о том, что пора найти кого-то, кто бы познакомил его с Ельциным, и о том, что страна катится в тартарары. А они здесь, в КГБ, всё ещё живут как в космосе и разрабатывают никому не нужные штучки-дрючки. Вот уж на кого ставить нельзя, так это
