смогу я с ней дольше жить» – теперь всё чаще сверлила его мысль.
Наконец Сашку перевели в добычной участок. Бригадир – весёлый крепыш лет сорока. Первая смена оказалась ночной. Бригадир оглядел Сашку и улыбнулся:
– Надеюсь, не малосильный? Посмотрим.
Загрохотали цепи скребковые, началась работа. Сашка стоял «на лопате». Луч фонарика от его каски едва прошивал волны угольной пыли. Вот тут понятно стало Сашке, как приличные деньги зарабатываются. Он кидал уголь, согнувшись, чтобы не ударять голову о кровлю. Но силы при этой позе уходили слишком быстро. Не оглядываясь, он чувствовал на себе взгляды бригадира, который тоже грёб уголь позади него, раздевшись до пояса. Сашка тоже разделся; стало легче. Сплюнув чёрную слюну, он стал на колени. Однако колени вскоре заболели; тогда начал кидать лёжа, желая лишь одного – чтобы цепь порвалась или заклинило мотор. Но ничего не происходило, только сзади пыхтел бригадир и лязгал скребок.
В душевой, когда завершилась смена, Сашку качало, как от ветра. Зато бригадир дружески похлопал его по плечу и сказал:
– Молодец. Так держать. Скоро вработаешься – будет легче.
И в самом деле, к концу месяца Сашка выполнил норму и стал равноправным членом бригады. Ребята в бригаде были все весёлые, что заметнее всего проявлялось в мойке, которая сотрясалась от хохота и неуёмных шуток.
Тётка Полина передала новый адрес местопребывания брата Вовки, и Сашка начал посылать ему в месяц тридцать рублей. Хотелось бы повидаться: видимо, заговорила родная кровь. Но им встретиться предстояло не скоро.
На работе произошли перемены: только Сашка втянулся в работу, как послали его в разведывательную проходку напарником к молчаливому литовцу. Сверло – тридцать килограмм, штанга – около восемнадцати; орудовать такой тяжестью было трудно. Бурение, отдых, пока взрывники работают, снова бурение.
В это же время произошло событие, ожидаемое на фоне его душевного состояния: он познакомился с телефонисткой Аней. Случилось это за десять дней до назначенного суда, который должен был рассмотреть дело её мужа Стаса, избившего её на работе. Этот Стас спьяну едва не врезал главному инженеру, который пытался заступиться за телефонистку.
Сашка, услышав однажды её голос в трубке, – она искала бригадира, – захотел посмотреть на её лицо. И только увидел, сразу же стал искать возможность нырнуть в её служебную комнату. Курносенькая маленькая блондинка, трудно было представить её матерью, у которой дочь подросток. Пока дочь живёт у матери её, в Рязани. Влюбчивое Сашкино сердце было завоёвано. Теперь он каждую минуту думал о ней, и стал избегать Любиных ласк. При этом, он уверял себя, что не будь измены жены, вряд ли бы допустил в сердце это чувство. Думая так, он решил развестись с Любой и уехать с Аней на материк. Она подавала ему подобную надежду, глядя на него с долгой, нежной внимательностью. Если её мужика осудят, повод для развода будет хороший.
Он пришёл на суд и сел рядом с Аней. Судьёй была моложавая женщина. Она вела речь долго, поглядывая на опустившего голову Стаса. Речь её, в конце концов, сводилась к тому, что в случае примирения супругов и согласия жены взять мужа на поруки, подсудимого она его освободит в зале суда. Анна, закусив губу, посмотрела на Сашку, потом тихо спросила:
– Подскажи, что делать?
– Мирись: спасай мужика. Ну а там видно будет… – не мог по-другому он сказать.
Анна встала, лицо её заливал румянец:
– Я не хочу его на поруки брать, изверг он! Товарищ судья, я боюсь его… – она заплакала.
Стаса увели, а она продолжала плакать, сидя в зале. Сашка оставался сидеть рядом с ней, бормоча что-то утешительное; потом, взяв её за руку, и повел из зала.
Она жила вблизи шахты, на втором этаже трёхэтажного дома. На первом этаже жил её отец. К нему и зашли. Отец был дома. Расспросив, что было на суде, он предложил отметить освобождение дочери от мук.
– Разводись, Анька: думаю, из тюрьмы он ещё злей придёт. Такого дурака не исправить, – сказал, ставя на стол графин с вином.
Она не пригласила его домой. Когда вышли за дверь, потупив голову, сказала:
– Иди домой, Саша, я не приглашаю тебя, понимаешь, устала, и нельзя сегодня.
Дома произошёл разговор с Любой. Разговор подобный назревал давно и откладывался лишь на время. Она начала первой:
– Саша, я знаю всё. Но она замужняя, правда, мужа её посадили, но ведь это ненадолго. Скажи прямо, с её помощью ты мстишь мне?
– Ладно, скажу: она мне нравится.
– А я? Ты же простил меня, – в глазах у Любы заблестели слёзы.
– Мне это казалось…
– Что ты сказать этим хочешь?
– Да только то, что передо мной не исчезает картина, как бригадир трусики с тебя стягивал.
– Что ж это такое, Саша? – с рыданием ответила она. – Хорошо… Я всё поняла. Я не могу больше такое терпеть. Вернусь к себе. Одумаешься – позови.
Она сложила тряпьё в чемоданчик, постоянно всхлипывая, и ушла, оглянувшись у двери. Когда она ушла, он достал из чехла аккордеон, который купил недавно, и стал наигрывать, заполняя тишину одиночества грустью, облечённую в звуки.
На другой день Аня снова не пригласила его к себе – посидели у отца, выпили вина. Разговорившись, отец стал расхваливать дочь и пообещал, что в случае, если найдётся порядочный муж, то он подкинет деньжат и перепишет на неё дом с садом в Ярославле. Сам он в этом случае отправится в Рязань заключать мировую с супругой.
Аня пригласила его на третий день. Сашке её квартира показалась похожей на храм, где Аня как будто излучала свет. Они сидели за чаем, он тыкал ложечку в вазу с вареньем и, не отрываясь, смотрел, смотрел на неё. Она, кажется, говорила про варенье, про работу, но он не слушал. Иногда она задерживала взгляд на нём, и тогда темнели глаза её. Шло время, а он продолжал сидеть, витая в атмосфере рая. Вздрогнул, когда она взяла его руку.
– Ты на меня глядишь, как будто не видишь, – шепнула она, озарив Сашку синим огнём.
Он сжал её тонкие руки не сильно, трепетно и сказал:
– Аня, я в тебя влюбился, никогда со мной такого не было. Смотрю, а ты словно и не женщина, а воображение, да, ты – моё воображение, которое передо мной сидит.
– Милый Сашенька, – на глазах у Ани появились слёзы. – Ты моё счастье! Я никогда не думала услышать это… За такие слова умереть не жалко. Спасибо, спасибо тебе…
Полетели ночные часы, а они сидели у стола, на
