в пятницу, обрабатывая накладные на компьютере, я вдруг почувствовал сильное желание выпить. Не потанцевать и повеселиться, а именно выпить. Я позвонил Вовке, тот слег с температурой. Я пожелал ему скорейшего выздоровления и поехал в «Чистое небо» один. Сходу заказав двойную «отвертку» и вытянув ее минут за пять, я принялся за следующую. Ее пил уже медленнее, потягивая и сигарету. Стало хорошо. После третьей двойной я впал в алкогольную нирвану. «Полдвенадцатого, а мне уже нормально», – проползло в голове. Сходив в туалет, я снова прилип к барной стойке. Полночь. Четвертая двойная и сигарета. Я тянул лицо в пьяной улыбке, понимал, как глупо выгляжу, но мне было плевать и очень хорошо от алкоголя. Заняв в толчее клуба единственно спокойное место в арке грота, к часу ночи я выпил еще две двойных. Во мне плескалось более полулитра водки. Я опьянел и, покачиваясь, стал слоняться по клубу бессмысленными маршрутами. Эйфория перешла в состояние отупления и безразличия. Седьмая двойная меня добила. «Лишняя», – мутно осознал я, глядя в ополовиненный стакан. Без двадцати два. «Скоро закрытие, надо валить сейчас, а то через полчаса народ передушится у гардероба», – подумал я, встал, кривясь и давясь, сделал два глотка из стакана, отпихнул его в сторону и, придерживаясь стенки, пошел к выходу. Со мной кто-то попрощался перед самым гардеробом, я в ответ что-то буркнул. И у гардероба тоже кто-то попрощался? Сознание пребывало в вязком тумане. Я, скорее всего, тоже попрощался. «Я вежливый, всегда отвечаю, да, да», – шевелил мыслями пьяный мозг. Не сразу найдя рукава куртки, я все же надел ее и, держась за перила, пошел наверх по ступенькам, еле переставляя ватные ноги. Охранники изнутри у выхода. Они попрощались со мной? Я толкнул дверь, в лицо мне ударил холодный влажный воздух. Я сделал шаг через порог и вдохнул полной грудью. Воздух казался мне необычайно чистым и свежим. Я снова и снова вдыхал его и не мог надышаться. Рядом привычно орала пьяная толпа. Я отошел в сторону. Агрессивный ор меня душил, хотелось тишины. От кислорода голова закружилась сильнее. Наконец, я ощутил уличный холод. Он пробрался под куртку через распахнутый ворот и отрезвил меня. Я закурил, застегнул куртку, поежился и пошел вихляющей походкой к гостинице. Машина Эдика стояла на привычном месте. От жара печки в салоне по пути домой меня развезло. После отъезда Эдика я еще несколько минут стоял подле своего подъезда, нарочно расстегнув куртку и ощущая, как жадно проникший под нее ноябрьский холод возвращает меня в чувство. Дома, едва раздевшись, забравшись в кровать под одеяло и согревшись, я ощутил первый приступ рвоты. Меня начало мотать и крутить в кровати. Я сполз на пол и, шатаясь, добрался до туалета. Через какое-то время, едва не уснув подле унитаза, я вернулся в комнату. Меня кружило и бил озноб. Ужасное состояние. Родители спали в своих комнатах, в квартире стояли тишина и мрак, а я сидел на полу. При одной мысли о кровати меня снова затошнило. Унитаз. Снова пол в комнате. Озноб заколотил с новой силой. «Трезвею», – вяло обрадовался я. Придремав полусидя на полу подле кровати, я взобрался на нее уже в полусонном состоянии и, не успев ощутить головокружения, уснул.
Очередную поставку из Краснодара мы ждали к десятому декабря. Но дряхлый «МАЗ» сломался, на сутки позже к нам отправили другую фуру, и все пошло наперекосяк.
Снег повалил ночью. Несколько минут перед сном в темноте комнаты я смотрел на падающие стеной хлопья снега со смешанным чувством восторга и досады.
«Придется чистить», – обреченно понял я и лег спать.
За ночь город завалило напрочь. Дорожная техника, расчищая улицы, с утра уже урчала во всю. Пять градусов ниже нуля и ни ветерка. Идеальный зимний день. Впереди выходные, отдых. Если бы! За полчаса отрыв на стоянке «газель», мы выехали на склад и по пути купили две снеговые лопаты. Все дороги на нашем пути уже были расчищены, и даже на грунтовке от переезда до ворот завода успел побывать грейдер. Сам завод лежал под нетронутым плотным белым покровом. Мы даже не рискнули проехать на «газели» к складу. Взяли лопаты и, утопая в снегу по колено, стали торить дорожку вниз.
– Да уж! – произнес я, оказавшись у склада и обозревая объем предстоящих трудов.
Работа закипела. Описывать ее бессмысленно. Нудная, тяжелая работа, кажущаяся поначалу невыполнимой. Сначала расчистили место перед воротами. Отвалы снега у стен склада выросли угрожающе быстро. Я разогрелся и даже чуть запыхался. Отец закурил. В следующие полчаса расчистили еще примерно столько же. «Дыра какая-то, угораздило же нас сюда залезть», – злился в мыслях, понимая, что, по сути, напрасно. Никому кроме нас до расчистки территории завода дела не было. Забытое и брошенное место. «До поворота около тридцати и вверх до проходной сто пятьдесят», – содрогнулся я, глядя на дорогу, которую предстояло расчистить от полуметрового снега. Решили чистить только колею. Час и мы у поворота. Время перевалило за два часа дня. Я удивлялся нашему энтузиазму. Два человека на отшибе города на почти безлюдном заводе чистят дорогу от снега, делают работу, которую не должны выполнять ни по каким договорам. Но выполняют. Другие бы на нашем месте оборвали все телефоны арендодателей в напоминаниях о том, что завод их собственность и что по договору аренды они, собственники, обязаны организовать чистку снега на территории. И это верно. Но мы не звонили. Знали, бессмысленно. Хотите, чтобы дело делалось, делайте сами. Многие бы отложили поставку на время, пока вопрос уборки снега решился бы как-то и кем-то. Мы не отложили. Семейная черта – ответственность, обязательность, исполнительность. Надо, значит надо. Иногда в схожие моменты сам себе я казался дураком. Слишком исполнительным и работоспособным. Появлялось желание стать другим, более разболтанным и беспечным. Меньше думать и делать за других. Я не мог. Злился на свое воспитание, понимая, что чрезмерность плоха и в хороших качествах характера. «Мера, во всем должна быть мера», – думал я, освобождая очередной метр и уныло поглядывая на ровный слой снега в начале дороги. Через час с усталостью пришло и безразличие. Монотонно откидывая снег, я уже не помнил зачем, но знал, что надо.
– Все! Хорош! – сказал я, когда мы закончили с дорогой между зданиями, оставив до проходной около двадцати метров снежного поля.
– И как он сюда доедет? – засомневался отец.
– Доедет! Груженый, от проходной разгонится, под уклон до колеи пробьет сам.
– Ого! Как же я тут проеду!? – уставился в обед следующего дня
