- Это ты передал сейчас? - спрашивал он тихо. - А теперь он говорит? Что он ответил?
- Поди ты к черту, - зашипел Володя, - я спутаюсь!
Из-за края моря простучал наконец небрежный ответ:
"Согласны, если вы не шутите. Наши условия: перевезти двадцать пять тысяч тонн сверх плана, сократить простои, выполнять ремонт на ходу. Кончаю".
В рубке поднялся шум. Телеграмма переходила из рук в руки. Алявдин покачал головой.
- Будет хорошо, если мы покроем задолженность. Двадцать пять тысяч сверх плана. Извините, это бред.
- Однако вот они предлагают, - сощурился Котельников, - для них это не бред.
- У нас машины другие.
- Машины одной серии. Головы у нас другие, вот что!
- Насчет голов позвольте мне сказать, - выдвинулся до сих пор молчавший донкерман Пронин. - Вы знаете, кто регулировал двигатели "Агамали"?
- Откуда мне знать?
- А я знаю. Наш механик, Александр Иванович, регулировал. Он ведь в доках работал раньше.
- Путаете вы что-то. Не может быть!
- Нет. Это мне доподлинно известно. Он самый.
Гусейн торжествующе улыбнулся.
- Вчера мы подняли обороты левого двигателя до ста двенадцати, - сказал он, оглядываясь, - все видели?
Басов говорит, что можно получить все сто пятнадцать.
Он схватил со стола телеграмму и быстро вышел. Матрос Хрулев проводил его глазами с недоброй усмешкой.
- Землю роет, - сказал он, подмигивая Алявдину, - теперь, надо думать, к механику побежал, выгибаться. Подлизывается, бичкомер! А его ведь за хулиганство судили, вы знаете?
- За пьянку, - угрюмо поправил Котельников. - Зачем болтаешь зря? Поганый у тебя язык, Хрулев, что швабра палубная!
Гусейн приоткрыл дверь в каюту Басова. Старший механик сидел за столом, подпирая кулаками виски.
- Зубы болят? - спросил Гусейн, осторожно закрывая дверь.
- Нет, зубы в порядке, - сказал Басов, потягиваясь, - что это ты вздумал? Просто заснуть никак не могу. Ночь не спал, а вот не спится.
Гусейн присел на кончик стула и развернул телеграмму, но почему-то сложил ее опять.
- Тоскуете, значит, - спросил он участливо, - я давно замечаю. О чем бы это?
- Всякое в голову лезет, - отозвался механик скучным голосом. Он поднял голову и вдруг усмехнулся не то над собой, не то над вопросом Гусейна. Жену на берегу оставил, - добавил он неожиданно.
- Молодая небось? - оскалил зубы Гусейн.
- Молодая... Так ведь и я не старик. Знаешь что? Говори мне "ты" без стеснения. Мы не на работе.
Гусейн с удовольствием уселся поудобнее на стуле и скрестил ноги.
- Эка грусть, подумаешь, - сказал он беспечно, - кончится навигация поживешь дома. Детей нет еще? Будут и дети.
- Не так все просто, Мустафа.
- Неужели не поладили?
- Не поладили. Меня сюда послали. Ей это не подходит, Мустафа.
Гусейн перестал улыбаться.
- Эх, жизнь! Я вот про себя скажу, - прорвался он неудержимо, познакомился я, брат ты мой, с девушкой. Она очень славная, душевный человек, я тебе скажу. Институт кончает. Да ведь как знакомство вести, когда за месяц всего два раза свидеться пришлось. То ночью придем в порт, а то рано утром, когда ей некогда.
На пристань я ее не зову - вдруг опоздаем или не смогу я уйти с танкера. На пристанях ребята зубастые, начнут задевать: вам, мол, скучно, да не проводить ли вас, то да се. Обидеть ее могут, очень свободно. Встречаемся мы с ней на бульваре, и разговоры у нас чудные бывают. Интересуется она, как живут моряки и почему мы не выполняем плана перевозок. Чувствую я, что она хочет от меня чего-то и как будто ждет от меня большого дела. Ты, говорит, горяч и настойчив, у тебя много бесстрашия.
- Умная, - сказал Басов. - Что же ты ответил?
- Трепался, конечно. Станем, мол, и мы знатными, погоди с недельку. Вот и выходит, что ничего у нас с ней не будет. На берегу много людей. Есть и горячие и настойчивые - только выбирай. Может быть, она уже встретила кого-нибудь, пока я был в море. Да и сама она на серьезное дело способна. На строительной практике десятником была. Меня, говорит, сезонники очень уважают, ей-богу! Слушал я ее, и мне стало грустно.
Пути наши разные, Александр Иванович.
- Тебя послушать, так все моряки холостыми ходить должны, - улыбнулся Басов. - Это вздор. У Котельникова вот жена и ребенок, у боцмана дети в школу ходят. И какие славные ребятишки, ты бы посмотрел!
- Про себя-то забыл? Агитируешь!
Басов встал и прошелся по каюте.
- Я пошутил; Мустафа, - сказал он виновато, - у меня нет жены, я один. Ты спросил насчет зубов, и мне стало смешно. Глупо пошутил, извини...
- Ом-манул, значит, - протянул Гусейн, смачивая языком самокрутку, ну, ладно, шути на здоровье. - Он развернул телеграмму. - Прочти-ка, что "Агамали" ответил.
Он терпеливо ждал, пока механик читал телеграмму.
- Двадцать пять тысяч тонн сверх плана, - сказал Басов, - тяжелое обязательство. Но я думаю, что оно нам по плечу, если мобилизовать все средства, разумеется.
- Какие средства?
- Скорость хода и грузовых операций. Может быть, есть и другие средства.
Гусейн задумался.
- Нельзя ли увеличить грузоподъемность "Дербента"? - спросил он.
- Нельзя, Мустафа, "Дербент" не резиновый.
- Ты не шути... Сколько мы забираем горючего на стоянке? С запасом на четыре рейса?
- Ну, на четыре. Но при чем здесь горючее?
- Если запастись горючим только на один рейс - тогда полезного груза мы можем взять на триста тонн больше.
- Ах, черт! - вскрикнул Басов. - Правда! Мне это не приходило в голову. Зачем же мы возим четырех кратный запас?
- Не знаю. Такое правило. На случай всемирного потопа, должно быть.
- Ну, это дудки. Надо возить не балласт, а груз. Как никто не додумался до этого? - Басов остановился. - Нельзя ли еще что-нибудь снять?
- В канатном погребе много цепей, якорей запасных и всякого хлама, сказал Гусейн задумчиво, - потом остается кладовая машинного отделения и мастерские. Если собрать весь железный лом и старье на судне, это составит тонн пятьдесят.
- Итого лишних триста пятьдесят тонн за рейс?
- Ишь ты, - просиял Гусейн, - а ты говорил, будто нельзя увеличить грузоподъемность!
После регулировки второго двигателя "Дербент" покрыл расстояние до Астраханского рейда за тридцать часов. Но на рейде произошла неожиданная заминка. К приходу судна буксир привел только две баржи, третья вышла из строя.
В радиорубке Володя Макаров тщетно надрывал горловые связки, вызывая рейдового диспетчера. "Послали за запасными в Астрахань", - следовал поминутно однообразный бесстрастный ответ, вызывавший у радиста припадки бессильного бешенства.
Налитые баржи уходили на север. Грузовой шланг на "Дербенте" был вытянут и свисал над палубой гигантским ржавым хоботом. Над танкером с визгом носились чайки, отнимая друг у друга серебряную рыбную мелочь. Море, бледно-зеленое у бортов корабля, к горизонту синело, сливаясь с эмалью неба. Вахтенные моряки уныло прохаживались по палубе, поглядывали на север, откуда должны были появиться новые баржи.
Штурман Касацкий, наскучив ожиданием, побежал разыскивать капитана.
- Вообразите, - заговорил он, появляясь в дверях кают-компании, - на этот раз мы сэкономили пять часов в пути... Надо бы козырнуть перед пароходством, ей-богу!
Евгений Степанович сидел за столом, помешивая ложечкой в стакане. На блестящей выпуклой поверхности судового чайника он видел свое лицо, безобразно раздутое и сплюснутое, с чудовищными пунцовыми опухолями вместо щек. И, разговаривая с помощником, все косился на чайник, не в силах отвести глаз от причудливой личины.
- Не худо бы радиограмму послать пароходству, - продолжал Касацкий, скажем, хоть так: "На основе соцсоревнования и ударничества..."
- Оставьте... - перебил Евгений Степанович с отвращением, и лицо в чайнике метнулось и покрылось рябью морщин, - фабрикация фальшивых бумажек... Стыдно, Олег Сергеевич!
- Душа моя, да ведь это чистая правда, - улыбнулся Касацкий, - почему же не извлечь из этого пользу? Давно ли мы нервничали оттого, что мы на плохом счету, а теперь - "оставьте"... Впрочем, как хотите.
- Я не хочу никого дурачить, и довольно с меня этих телеграмм. Капитан возбуждался все более с каждым своим словом, как человек, внезапно отважившийся высказать вслух свои мысли. - Поймите же наконец, что все эти трескучие донесения - просто ложь, гадость, неприлично! Соревнование только началось, и мы с вами тут ни при чем. Поймите!
Как это всегда бывало с ним в редкие минуты гнева, Евгений Степанович нетерпеливо ожидал возражений, которые как бы поддерживали его, подтверждали справедливость его возмущения. Но Касацкий умолк, и лицо его изображало испуг и кроткое недоумение.
- Мне не приходило в голову, что вы можете так истолковать все эти пустяки, - сказал он печально. - Может быть, я пересолил немного, стараясь изобразить дело в лучшем свете. В управлении пароходства сильно обеспокоены неудачным началом навигации. Кого-то из капитанов уже сняли с работы, я слышал. А я бы не хотел другого командира, скажу вам откровенно.
