- Вы говорите - сняли с работы? - переспросил Евгений Степанович.
- Мне как-то больно подумать, что вас могли бы...
Честный служака, почтенный человек! У меня к вам особое бережное чувство есть, скажу откровенно.
- Милый мой, да разве я не вижу? - пробормотал Евгений Степанович. Поверьте, я очень ценю ваше отношение, но меня беспокоят все эти отписки. Как будто мы уж слишком злоупотребляем ими за последнее время. Ведь, если говорить по совести, мы сами виноваты во многом. Вот на мель садимся у причалов... Кто же виноват? А историю с водяным балластом помните? Да что говорить!
Касацкий мигом успокоился и присел к столу.
- Да, да, я согласен, - сказал он нетерпеливо, - у кого же не бывает промахов? Но сейчас как будто намечается перелом. Старший механик не пустил свободных людей на берег и перебрал двигатели. Он не имел права лишать людей отдыха, но на это надо закрывать глаза.
- Он мне докладывал.
- И наверное, смотрел на вас волком. Дескать, презираю вас, но вынужден разговаривать. Не нужно обращать на это внимание, он человек со странностями. Я, например, всячески даю ему понять, что я вовсе не осколок прошлого, каким он считает меня, а в доску свой парень. Ха-ха! Да так оно и есть, конечно. Для меня, дорогой Евгений Степанович, соревнование было своего рода откровением. Удивительно универсальный метод обработки любого человеческого материала. Пущены в ход все дальнобойные орудия человеческой морали, даже такие вечные, как "слава" и "доблесть".
В самом слове "вызов" есть что-то старомодное, но красивое и сильное. Право же, мне кажется, что сейчас у наших людей новое, осмысленное выражение появилось на лицах. Одним словом, я - за.
Евгений Степанович слушал молча. Им уже овладело то неопределенное, пассивное состояние духа, какое бывало у него во время разговора с помощником. Он мог только следить за неожиданными поворотами мысли собеседника, и за этими поворотами, как в нескончаемом лабиринте терялись его собственные ощущения.
- Так вы думаете, что наступил перелом? - спросил он задумчиво.
- Несомненно. И надо сделать все возможное, чтобы развить успех. Многое зависит от береговых организаций. У диспетчеров есть свои любимцы, вроде "Агамали". Образцовое судно получает все в первую очередь. Значит, надо создать "Дербенту" репутацию образцового судна. Если послать пароходству телеграмму, как я сказал...
- Что же, я не против. Давайте составим, - согласился Евгений Степанович, он чувствовал раскаяние за горячность, и ему хотелось поскорее уступить, чтобы загладить вину перед помощником.
- Напишем коротко и достойно, - сказал Касацкий, вынимая блокнот. - На основе соцсоревнования и ударничества нам удалось повысить коммерческую скорость... Так будет искренне и без всякой назойливости. Правда?
Он дописал телеграмму и протянул ее Кутасову. Прошелся и остановился перед иллюминатором, покачиваясь на каблуках. Капитан морщил лоб, читая телеграмму.
- Хорошо, - сказал он наконец, - так будет действительно вполне достойно.
- Еще одно, - сказал Касацкий, зевая, - кто-то предложил ликвидировать четырехкратный запас горючего для дизелей. Басов считает, что если убрать с танкера лишнее горючее и разный хлам, то можно увеличить полезную грузоподъемность судна на триста пятьдесят тонн. Хорошо придумано. Я хотел вас предупредить, чтобы вы не вздумали противиться.
- Позвольте, - удивился Евгений Степанович, - вы хотите убрать запас горючего?
- Оставить только на один рейс, Евгений Степанович...
- Да, как это, помилуйте?
- Ну, так я и знал, - усмехнулся Касацкий, - скажите лучше: зачем мы возим четырехкратный запас?
- На всякий случай. Мало ли зачем. Все так делают...
Касацкий зевнул.
- Рейсового запаса более чем достаточно даже при штормовой погоде, сказал он мягко, - а триста пятьдесят тонн за рейс - это составит в месяц три тысячи, а за навигацию около двадцати тысяч сверх плана. Дело ясное.
- А не опасно?
- Безусловно опасно. Рискуете получить премию и благодарность от Годояна. Ну, договорились?
- Пожалуй.
- Басов говорит, что можно значительно перевыполнить план, если мобилизовать все скрытые средства, - сказал помощник задумчиво. - Похоже, что он прав. Во всяком случае, он уже откопал одно средство. И пожалуй, сделает большую карьеру этот, невзрачный чудак, вот увидите.
Последняя баржа была подана с опозданием на два часа. Буксир подтащил ее к борту "Дербента", вспенил винтами воду, свистнул пронзительно и затих. На палубе баржи неторопливо ворочались угрюмые, заспанные люди в тулупах, растягивая наливной шланг. С борта танкера за ними наблюдали моряки.
- Там на рейде чиновники сидят, чернильное крысы! - волновался Володя Макаров. - Им наплевать на то, что мы потеряли два часа. Так мы ничего не добьемся. Их нужно как-то ударить...
- Напишем заявление начальнику Каспара, - сказал Котельников рассудительно. - Он их подтянет.
Гусейн посматривал на говоривших, судорожно дергая бровью. Его нестерпимо раздражали медлительные движения людей на барже и их безучастные лица.
- Вы всегда так ходите? - крикнул он вниз. - Эй вы, с броненосца!
- Не задирай их, - посоветовал Котельников, - они назло будут тянуть канитель.
Но Гусейн не унимался:
- Скажите вашим начальникам-раздолбаям, что мы жаловаться будем. Мы управу найдем!
- Зря ругаетесь, - ответили снизу, - мы люди маленькие.
Гусейн отошел от борта. Бесцельно сокращать время стоянок и экономить минуты, когда результат всех этих усилий может пойти насмарку из-за простой невнимательности диспетчера на берегу. Моряки "Дербента" заинтересованы в успехе соревнования, но успех этот зависит и от диспетчера, и от мохнатых людей с баржи, и от пристанских рабочих в порту, и Гусейн старался не глядеть на то, что происходило на барже, старался сдержать закипавшее в нем глухое раздражение, которое казалось еще тяжелее оттого, что сердиться, в сущности, было не на кого.
По выходе с рейда он успокоился немного: "Дербент" делал двенадцать узлов. Потом была вахта, и она прошла сравнительно спокойно, - двигатели оборотов не сбавили, топливо подавалось исправно. Все же иногда колола назойливая мысль: может быть, все это напрасно?
Пообедав после вахты, он спал. Но проснувшись, сквозь глазок иллюминатора увидел плотную молочно-белую муть.
Туман всегда наполнял Гусейна горькой тоской и поднимал со дна души отболевшие как будто печали. Он вышел на палубу; огни, вспыхнувшие на мачтах, горели мутно, словно обернутые белой шелковой тканью. Глухо звучали голоса и шаги. У подошедшего Володи был хриплый голос и лицо казалось зеленоватым.
- Послушай, что сделали наши командиры, - сказал Володя, - этакая глупость! А туман-то, туман!.. Теперь уже обязательно опоздаем.
Гусейн не удивился ни печальному лицу Володи, ни его словам. Что хорошего может произойти при таком тумане? Он вдыхал густой, удушливый воздух и сплевывал за борт сладковатую слюну.
- Отправили, слышь, телеграмму, - говорил Володя, - "на основе соревнования и ударничества..." Спекулируют, подлецы!
- Черт с ними, - промолвил Гусейн равнодушно, - туман идет лавой. Вот и скорость убавили, я слышу.
- Обидно, - сказал Володя, - на чем спекулируют! Ну, пойду я...
Гусейн остался один. Вокруг все двигалось медленно и бесшумно. Серые клочья тумана ползли по палубе, цепляясь за люки, взбираясь по ступенькам трапов, и от них пахло затхлой сыростью и еще чем-то удушливым, напоминающим отработанный газ.
Рявкнула сирена "Дербента" коротким, простуженным гудком, и ей откликнулось тонким воем встречное судно, мигнув в тумане зеленым глазом. Гусейн присел на корточки и обхватил руками колени.
- Плохо, - сказал он тихонько, и голос его прозвучал слабо и глухо, испохабили соревнование своими телеграммами... подлецы, подлецы! И на берегу такие же... - Он нетерпеливо перебирал в уме все случившееся за последние дни, надеясь найти еще что-то, самое плохое, что переполнит его и разрешит предаться отчаянию.
"Туман задержит, здорово задержит... и Женя на бульвар не придет. Туман и позднее время - ни за что не придет! Сколько уж мы не виделись? Да и на что я ей сдался? А Басов агитирует. На что он надеется, когда на берегу лавочка и все покрывают друг друга и не найдешь концов?.. Отписки, фальшивые донесения. А может быть, Басов ни на что не надеется, и он такой же, как астраханский диспетчер, такой же, как Касацкий и Алявдин, только гораздо хитрее?.. Порт близко. Там остров, теперь огни пойдут, огни... Пивка бы хлебнуть теперь! Самое время..."
Он подошел к борту и, положив руки на перила, повернул лицо навстречу плывущему из тумана зареву портовых огней. Так стоял он, поминутно сплевывая сладкую слюну и вздрагивая от сырости, пока не загремели брошенные сходни. Тогда он сбежал на пристань и пошел не оглядываясь, облегченно размахивая руками, словно покидал танкер навсегда.
