- Да, - ответил я, проходя и садясь. - Мы знакомы.
- Приходилось встречаться, - ответила Аюпова.
- Отлично, - сказал редактор, не замечая ее тона. - Тут вот какое дело...
Был он невысокого роста, плотный, смуглый, с круглым лицом и короткими мягкими висячими усами. И поэтому выглядел добрым и хитрым.
- Тут товарищ Аюпова недовольна нашей статьей, - продолжал он, смотря мне в лицо умными, смеющимися глазами, - напутали мы там много, заострили внимание не на том, на чем нужно. О редкостях расписали много, а работа коллектива библиотеки осталась в стороне.
- Ну как же в стороне, - пожал я плечами, - наоборот, мы написали, что книжный фонд огромный, а помещение маленькое, штата не хватает, и это тормозит работу.
- Поэтому вы и выдумали мне в помощь какую-то Попятну? - спросила Аюпова.
- А вот с Попятной, правильно, получился скандал, - сказал я редактору. - Нечего сказать, показали качество работы редакции, выдумали какого-то подпоручика Киже - товарищ Попятну. Кто за это будет отвечать?
- А автор, - любезно сказала Аюпова.
- Нет, нет, - быстро поднял руку редактор, - я уже вам говорил, товарищ Аюпова, что автор тут совершенно ни при чем, у него все правильно, это в типографии напутали. Мы этот случай будем еще обсуждать на летучке. Кто прошляпил - тот и ответит. Рублем ударим...
Аюпова взглянула на меня и провела дрожащей рукой по спинке кресла. И тут вдруг непонятное бешенство овладело мной. У меня его не было раньше это она передала мне свои чувства. Я физически чувствовал, как она кипит, как все в ней прыгает и дрожит, как на раскаленной сковородке. И мне хотелось поддать жару еще, довести ее до полной истерики, до крика. Я мгновенно возненавидел ее всеми клеточками тела и стал сдержанным и точным.
- И вообще, товарищ редактор, - сказал я таким обычным тоном, как будто ровно ничего не случилось и никакой Аюповой вообще не было в кабинете, надо на будущее ввести такое железное правило - автор обязательно должен читать корректуру.
- Да, есть такое правило у нас, есть, - страдальчески поморщился редактор. - Когда можем, посылаем, конечно. Но беда в том, что мы ежедневная газета и потому исключений у нас в работе всегда будет больше, чем правил. Ну, вот, например, внезапно летит из номера какой-то материал, ночной редактор лезет в загон, хватает, скажем, вот вашу статью, считает строчки, урезает сколько надо и сует ее в полосу. Ну, какая же тут к бесу авторская корректура? Да и где он, автор-то? Из постели я его, что ли, тащить буду?
- Вот так и появляются всякие Попятны, - сказал я нравоучительно и услышал за собой тонкий певучий звон - это Аюпова рванулась на кресле.
- Не в Попятной дело в конце концов, - крикнула она и, выхватив папироску, с размаху бросила ее так, что она прилипла к стеклу. - Дело в том, что нечего было разводить сенсацию, - (она так и сказала - "разводить сенсацию"), - что это вам, Америка? Придумали, чем удивить советского человека - пятнадцатый, шестнадцатый века, Галилей, инквизиция. Нет, не этим советский человек интересуется. А то, что работу библиотеки определяют не тем, сколько она собрала изданий пятнадцатого или шестнадцатого века, а как обслуживает своих читателей. Это вы забыли? Как об-слу-жи-ва-ет! А вы за сенсацией погнались, за с-е-н-с-а-ц-и-е-й! Эх!
Она произносила "сенсация" так, что было ясно: все то плохое и темное, что есть в капитализме, - это и есть вот эта самая сенсация. Кит, на котором стоит эксплуататорский строй. Она выкрикнула все это и вдруг вздохнула и облизала губы. А я глядел на нее с прозорливой ненавистью и понимал все, что в ней происходит. Она накричалась, настучалась, наругалась, изошла слюной у себя в библиотеке, и для последнего решительного боя силенок у нее уже маловато. А тут вдруг неожиданно выясняется, что и приходила-то она зря: тот, в ком она видела все зло, и вообще ни при чем - виновата редакция. А что с редакции взять? Ничего. Поправки-то не печатаются. Это и она отлично понимала.
- И работа с читателем у вас тоже не на высоте, - сказал я меж тем дружески и подошел к ней вплотную, - помещение маленькое, неудобное, между некоторыми полками не пройдешь даже, и что у вас там лежит - одному Аллаху известно. Ну а насчет быстроты обслуживания вот смотрите сами, - и я достал из кармана записную книжку, - в двенадцать часов дня читатель заказал книжку. Через десять минут заказ дошел до книгохранилища и тут...
Аюпова зло поглядела и резко отодвинулась.
- Не трудитесь, - сказала она и так махнула рукой, что мой блокнот полетел на пол. - Меня корниловские данные совершенно не интересуют.
- Да это же не корниловские данные, - сказал я, - я выписал это из вашего доклада.
- Как, я вам давала свой доклад? - мгновенно вскинула голову Аюпова, и мне показалось, что она даже побледнела. - Вы от меня хоть слово слышали? Я с вами разговаривала? Да вам их дал все этот человек, который... - Она рывком повернулась к редактору. - Обо всех этих вопросах я хотела поговорить с вами особо, - сказала она сухо.
Наступило молчание. Я смотрел на Аюпову. Аюпова смотрела на меня.
- Ну что ж, - сказал редактор и поднялся из-за стола, - давайте поговорим. Товарищ подождет в другой комнате. Только вы не уходите, скороговоркой бросил он мне. - Вы мне будете нужны. Я вас позову.
Позвал он меня через десять минут. Когда я вошел, Аюпова по-прежнему сидела и курила.
- Слушайте, - сказал редактор хмуро. - Вы имели сведения, что Корнилов отбывал ссылку?
- Имел, - ответил я.
- Как? За что? Когда? - спросил редактор хмуро и быстро.
Аюпова взглянула на меня, и на ее лице выразилось такое злое, победное торжество, что мне даже стало смешно. "Да ты еще и круглая дура", - подумал я и ответил:
- Все, что я знаю, он рассказал только вчера. Была у него какая-то дурацкая студенческая история, что-то они там натворили спьяну...
- А именно, именно?! - подстегнул меня редактор. - Что именно там они натворили? Вы этим не интересовались? Он что, партийный?
- Не знаю.
- Зря! - хлестко сказал редактор и слегка ударил маленьким кулачком по столу. - Ну и даже примерно не знаете, в чем там дело?
- Да нет, примерно-то знаю. Обыкновенный студенческий скандал, он и попал как-то боком. Просто пристал к пьяной компании.
- Да это все равно, все равно! - торжествующе запела и замахала на меня Аюпова. - Раз его сослали...
- Да не говорю я с вами! - крикнул я на всю редакцию и так толкнул пустой стул, что он упал. - И вообще это не ваше дело, а...
Но я плохо знал Аюпову. Она вдруг грозно поднялась, сделалась выше на целую голову, стала высокой, стройной, подтянутой и с размаху швырнула в меня папиросой.
- А чье же это дело? - крикнула она. - Ваше, что ли? Да дай только волю таким, как вы... - Она махнула рукой. - А вот вождь нас учит, что советская печать - острейшее орудие и ее нужно делать чистыми руками, это вы знаете?!
- Так это не ваши ли руки чистые! - крикнул я. - Котенка я не дал бы в эти чистые руки, а не только людей.
- Гнать вас из музея поганой палкой нужно, - загремела Аюпова и сразу стала из желтой иссиня-красной, - в шею гнать, пока вы не навредили еще больше. Какие вы там беседы ведете с нашей молодежью о знатном просоводе, что вы думаете - это секрет?
- Что? О просоводе?
Сознаюсь, я просто ошалел. Словно обухом она меня ударила.
- А, не помните, уже не помните? - усмехнулась Аюпова и вдруг наклонилась и яростно, дробно забарабанила кулаком по спинке кресла. Врете! Все вспомните! Все, как есть, вспомните! И как вы экскурсии проводили, и как персонал обучали клеветать на наших лучших людей, и как портреты вождей на бумагу продавали, все вспомните, все...
Дверь приотворилась, и в ней показалось испуганное лицо тети Насти редакционной уборщицы.
- А не захотите вспомнить сами, так заставят другие! - торжествующе кричала Аюпова.
- Ну, хватит, - вдруг резко и тихо сказал редактор и встал с места. Что это, редакция или зверинец? Какие портреты вождей вы там продавали на бумагу?
- Да газеты, старые газеты, - сказал я, мучаясь от дурноты. - Месяца два тому назад мы продали в ларек несколько пудов старых газет.
- А со знатным просоводом что?
- А спросите ее.
Я махнул рукой и отвернулся, мне уж было на все наплевать - на Аюпову, на редактора, на самого себя. Так мне вдруг стало скучно и противно.
- Да-а, - протянул редактор. - Да-а!
Аюпова победно взглянула на меня, поднялась с места и взяла портфель.
- Когда потребуется и спросят, я расскажу, - сказала она величественно, и голос ее уже опять пел. - А с вами я вообще больше дел иметь не хочу, и вы к нам не приходите. - Она пошла и остановилась около стола строгая, чинная, невозмутимая в своей несгибаемой правоте. - Так вот, товарищ редактор, я пришла к вам не жаловаться, а как партиец к партийцу. Вы, конечно, вольны делать, что хотите, но... Советская власть должна делаться чистыми руками! Она выкрикнула это, как лозунг, и вышла из кабинета.
Наступило тяжелое молчание. Редактор долго молчал, смотрел на крышку стола и хмурился, а потом вдруг взял трубку, вызвал типографию и о чемто быстро поговорил с ночным редактором. Содержание разговора до меня уже не доходило совершенно. Я сидел, молчал, качал ногой, и внутри у меня было пусто, одиноко и мерзко. А потом редактор встал из-за стола, прошелся по кабинету, подошел к окну, постоял около него, задернул шторку, взял со стола портфель, застегнул его, подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул:
