Несомненно, все это осталось нам в наследство от Ивана Грозного.
Федьку потянули на дыбу; дюжий мастер повис у него на ногах, и руки, хрястнув в предплечьях, мигом вывернулись и вытянулись, как канаты. Другой мастер сорвал с Федьки рубаху и замахнулся длинником...
- Спустите! - тихо приказал дьяк.
Веревку ослабили.
Федька упал на пол.
Мастер плеснул ему в лицо водой из ковша.
- Скажешь? - спросил Федьку дьяк, когда тот очнулся.
- Ох, батюшки мои, скажу! Ох, светики мои, все скажу! - простонал Федька.
- Все?
- Как перед Истинным Богом все! Ох, косточки мои! Ох!
- Знал, что мой сын? - глухо спросил Теряев.
- Ох знал! Знал, государик мой!
- Сам скоморохов заказывал?
- Ой, нет! Просто привели, я и признал... да!
- Сына-то? Что ты брешешь?! - не утерпел боярин.
- Подтяни! - сказал дьяк.
Блок заскрипел снова.
- Ой, не надо! Ой, милые, не надо!
- Ты так говори, стоямши, с усмешкой пояснил дьяк.
Федьку поставили на ноги и слегка приподняли его руки, одно движение мастера и он мог висеть на четверть аршина над полом.
Федька стал давать показания. Князь торопил его. Бывали минуты, когда Федька заминался, его подтягивали или оглушали ударом длинника, и он продолжал свою повесть.
Приезжала до него бабка колотовка из Рязани, Матрена Максутова, прозвищем Огневая. Была красавицей, ныне воеводством занимается. И привезла она ему наказ от воеводы рязанского, Семена Антоновича Шолохова, чтобы он де извел щенка князя Растеряева, за что посулил сорок рублей, а в задаток полсорока. Бил он, Федька, с ней по рукам, а потом засылал на княжию вотчину скоморохов, сговорившись на десяти рублях. Привели его, мальца, как есть в канун въезда Филарета в Москву от плена польского, он схоронил его, а там, на другой день рапату разбили, сожгли и мальца у него скрали... Только ему и ведомо.
Князь сидел сжавши голову руками и, казалось, ничего не слышал. Признание Федьки изумило его и совершенно сбило с толку. Боярин Шолохов, воевода Рязанский? Был он в думе на Москве, потом был послан на воеводство... вот и все. Не было про меж них ни ссор, ни какой зацепки. С чего ему?
- Что Матрена тебе говорила? Для чего воеводе мое сиротство нужно? наконец, спросил он.
- Не сказывала, светик мой, не сказывала! Ой, не тяните! Как перед Богом говорю, не знаю!
Князь махнул рукой и встал. Колтовский вышел за ним.
- Ну, вот, князь, и дознались! Теперь ищи своего врага...
- Все мне враги!
- Что ты? Кто все?
- Воевода этот, Матрена, Федька Беспалый, скоморохи... всех изживу!
Боярин усмехнулся.
- Ну, Федьку я на себя возьму. Поспрошаем его насчет казны, а там и на виселицу. Воеводу с Матрешкою этой, может и сам доймешь, ну, а скоморохов... - боярин развел руками, - много их больно, князюшка!
- Травить псами у себя на вотчине заказал, а сам бить их буду!
- Не перебить всех! - засмеялся боярин и сказал. - Однако, не помяни лихом! Прощай, князь! А я пойду Федькину казну искать.
И хрипло засмеявшись, он пошел в застенок. Князь вскочил на коня и поехал в дом Шереметева.
18
Пылкий князь рвал и метал в нетерпении, горя местью к мало знакомому воеводе рязанскому.
Вскоре поехал он на Верх, чтобы бить челом царю, и вдруг узнал, что царь с матушкой своей поехал к Троице, а оттуда на Угрешь, на богомолье. А там, поехали по городу бирючи клич кликать: девиц на царские смотрины собирать. Потянулись вереницею по Москве возки, колымаги, забегали по дворцу царские слуги, размещая всех.
Приехал царь, начались смотрины, не до князя и не его жалобы царю было.
Кинулся князь к патриарху, тот хоть и принял его ласково, но ответствовал:
- Невместно мне в столь суетное дело вязаться. Бей челом царю на том, чтобы он выдал тебе воеводу головою, а я в стороне; у меня дела государские, а не сия пустяшь.
- Но, святый отче, до того же царю теперь? - взмолился князь.
- Потерпи!
А тем временем дочь боярина, князя Владимира Тимофеевича Долгорукова, княжну Марию Владимировну на Верх взяли и царской невестой нарекли.
Не медлил царь и вскорости была назначена свадьба.
Поскакал бы в Рязань князь и глаз на глаз переведался бы с воеводою, если бы не удержали его Шереметев да жена. Для своего успокоения на время взялся он за постройку и стал выводить себе палаты на Москве-реке, недалеко от немецкой слободы.
Из слободы вызвались охотно помогать ему чертежник да кровельщик, и действительно на удивление всем строились пышные хоромы князя. В три этажа выводил немчин терем, а за ним становилась церковь маленькая, а там летник да бани, да службы, да клети, да кладовки, да подклети, и наконец, садовник, тоже из слободы, наметил богатый сад с прудом и фонтаном.
Строилась церковка и на вотчине, и не будь этих строек, умер бы с досады и нетерпения князь. Только и отвел он душу свою, что длинную отповедь своему другу Терехову послал, моля его в то же время ни своей бабе о том не говорить, ни воеводе словом не намекнуть.
"А коли можешь окольностью правду допытать, в кую стать он черную злобу на меня имеет, то допытай и допытавши отпиши. А я, царя повидавши, бить челом буду, чтобы выдал он мне пса смердного головою, и ужо от него правды с дыбы дознаю".
19-го сентября праздновалась свадьба царя Михаила с Марией Долгорукою. Пышная была свадьба.
Царь был светел и радостен, как Божий день.
Молодая невеста сияла царственной красотою, и патриарх со слезами умиления на глазах соединил их руки.
Великое ликование было и по всей Москве. Царь приказал народу выкатить две сотни бочек меду и триста пива, и в то время, как пировал сам в терему, народ пил на площади, гулял и оглашал воздух радостными криками.
В царских палатах в четыре ряда были поставлены столы, каждый на двести человек, а наверху стоял на особом возвышении под балдахином малый стол, за которым сидели царь с венчанной царицей и патриарх. Подле них стояли шесть стольников, два кравчих и четыре подносника, что разносили жалованные от царя кушанья.
Когда пир дошел до половины и был дан роздых, во время которого гостям разносили вина: барц, аликантское и венгерское, - молодая царица встала, поклонилась гостям и вышла из покоев.
Пир продолжался. Время от времени стольники подходили то к одному, то к другому боярину и, поднося ему кубок с вином или блюдо с ястью, говорили:
- Великий государь, царь Михаил Федорович жалует тебя, боярин, чашею вина (или блюдом)...
Боярин вставал и кланялся царю.
Вставали все и кланялись отличенному, а он в ответ кланялся каждому особняком. Стольник возвращался на место, кланялся царю и говорил:
- Великий государь, боярин бьет тебе челом на твоей милости.
Потом пир продолжался.
Царь особенно жаловал князя Теряева то чашею, то блюдом, а к концу пира подозвал его к себе и стал милостиво говорить с ним:
- Слышал, князь, строишься на Москве?
- Строюсь, государь! - ответил, стоя на коленях Теряев.
- Что ж, как стройка идет?
- Ладно, государь: немцы из слободы радуют очень!
- То-то, стройся, чтоб ко мне ближе быть. Люб ты мне, князь! Еще с того времени люб, как со мной на соколиную охоту выезжал, спускать кречетов учил.
Князь поклонился.
- А теперь на радостях я тебя порадовать охоч. Слышал, ты все собирался селом мне бить, да мне-то все недосуг был. Сказывай теперь, в чем твоя просьба!
- Великий государь, на обидчика своего бью челом тебе! - и князь крепко ударился трижды лбом об пол.
- Что ты, князь Терентий? Вставай скорее! Говори, кто тебя чем забидел, - мы тут думой рассудим! - и царь шутливо показал на присутствующих.
Князь поднялся и начал рассказ про свою обиду от первого часа, как узнал про пропажу сына.
Рассказал он про страдания жены своей, про свои мучения, про напрасные розыски, потом про немцев, про то, как сына нашел и, наконец, про допрос Федьки Беспалого и его оговорь.
- Что я сделал тому боярину, не ведаю; за что он на мня такое зло замыслил, не удумаю. Прошу, государь, об одном тебя, не прости ты моему супротивнику, отдай его мне, чтобы я от него правду дознал! - и князь снова повалился царю в ноги.
- Великое злодейство! - сказал содрогаясь царь. - Ну, да не тужи" Выдам я его тебе головою: сам правду доведаешь. Приди завтра утром, - при тебе указ велю написать; а теперь выпей чашу во здравие!
И пир снова пошел своим чередом.
Далеко за полночь разъехались гости по домам своим. Шереметев дорогою говорил Теряеву:
- Отличил тебя нынче государь супротив всех! Держись теперь Верху ближе; выведешь хоромы и сейчас княгиню перевози.
- Теперь правды дознаюсь! - не слушая его, повторял князь, и лицо его светилось злобной радостью.
На другой день, сейчас после заутрени, князь явился на Верх бить снова челом царю на вчерашнем посуле.
Странное смятение поразило его в покоях. В сенях князь Черкасский озабоченно говорил о чем-то с Иваном Никитичем. С царициной половины спешно вышел князь Владимир Долгорукий. Иван Никитич обратился к нему:
