Я, конечно, никогда не верила в простую зависимость: кто старается, тому воздается. Но я всегда старалась - потому ли, что все же надеялась, что у судьбы есть пусть замысловатые, но законы, а, скорей всего, просто не могла ни к чему безответственно относиться, будь то учеба дочери, рубашки мужа или еда.
Что касается еды, на обед у меня всегда были первое, второе и компот, а когда с деньгами стало хуже, я выискивала дешевые продукты, но не сдавала позиций. За обедом я увлеченно рассказывала, где, что и почем удалось достать. Муж с дочерью, опустошая тарелки, называли мои восторги убогими, сетовали, как накрепко вбиты в меня советские привычки. Они оба предвкушали скорое наступление новой интересной жизни - дочь готовилась к эстрадному конкурсу, муж просаживал полугодовую получку в ресторанах, обхаживая потенциальных финских клиентов. Дочь с подачи друга-менеджера уже мнила себя рок-звездой. Муж взахлеб превозносил финнов, говорил, что мы, русские, обижены судьбой, а вот живут же люди в радость. Он вдруг занялся коллекционированием автомобильных моделек, тратя деньги еще и на это, и, предупреждая мои упреки, с вызовом заявлял, что в нормальной человеческой жизни всегда должно быть место удовольствию. Предвкушение счастливого будущего сблизило мужа и дочь, они с интересом слушали друг друга и, кривясь, отмахивались от моих заявлений, что до получки нам не дожить.
Мне приходилось очень плотно работать, конкурентов-переводчиков развелось, как нерезаных собак. Надо было к тому же как-то выкручиваться с деньгами. Я ходила сосредоточенная, постоянно что-то комбинируя, и, однажды, убирая квартиру, в рассеянности уронила с верхней полки тяжелый словарь. Словарь одним махом разбил коллекционный автомобильчик и дочкину кассету. Когда я стирала, муж, продолжая ругаться, говорил, что если я взялась бить, то не уймусь, пока не доведу это дело до конца. Дочь раздраженно вторила, что я лишена воображения и, пожалуй, зачахну с тоски, если пару дней не поубираю квартиру. Они думали, что я из ванной не слышу, и я, действительно, еще не слышала, чтобы мои близкие говорили обо мне в таком тоне.
Достирав, я уехала гостить к подруге на дачу, заставив себя забыть про несготовленные обеды и незаконченный перевод. Пропалывая чужие грядки, я думала, что стараться бесполезно, у судьбы нет законов, все - как мозаика в калейдоскопе, готовая сложиться так и сяк, поэтому надо жить, как нравится, делать, что хочется, и ни о ком не думать. Возвращаясь через неделю, я собиралась, и в самом деле, все в доме потихоньку переколотить, но, входя в квартиру, принюхиваясь к запаху горелой яичницы, увидела заплаканную дочь, ахнула, что ведь был же конкурс, увидела растерянное лицо мужа.
Я раздевалась, они толклись в коридоре, жалобными голосами перебивая друг друга. Дочь, всхлипывая, говорила, что конкурс проводился в каком-то дырявом сарае и что все призовые места были куплены вперед. Муж сказал, что объевшиеся на халяву икрой финны, не заключив с ним никаких контрактов, уехали. И муж, и дочь с несчастными лицами смотрели на меня, а я, привычно перемещаясь по кухне, говорила, что будет еще и другой конкурс, и приедут не финны, так шведы, и уже скребла сковородки, чистила картошку, косила взгляд на перевод.
К мужу никто так и не приехал, он больше не покупает моделей, отдает мне всю скудную зарплату и только смотрит иногда перед сном на свои визитки. Дочь получает редкие письма из Франции, куда укатил менеджер с косой; она ждет ребенка. Я, авансом переводя новый низкопробный роман, изо всех сил стараюсь опередить конкурентов.
1994
Отъезд
Муж моей подруги, напившись, пытается выкинуть из очереди бритоголовых молодых людей или взывает к совести уличного торговца, заломившего чересчур, по его мнению, крутую цену. Кончается это мордобоем и отъемом денег, семья оказывается на мели, и тогда моя подруга идет в спортмагазин, накупает на последние рубли жетонов, и среди металлического скрежета и гомонящего вокруг мужичья сражается с "одноруким бандитом". Она часто выигрывает, и так они дотягивают до получки.
- Радуйся, что одна! - говорит мне подруга, шуруя на кухне и гоняя детей и непутевого мужа, и я до последнего времени, действительно, не страдала от одиночества. Мы жили с братом в нашей двухкомнатной квартире, я его кормила, он мне все рассказывал, а в выходные я ездила к его разведенной семье. Бывшая жена брата тоже всем со мною делилась, племянники радовались гостинцам, и мне казалось, что скоро они вырастут, родят детей, я, как и все, стану бабушкой, и уже не важно, что двоюродной.
Но все как-то в одночасье рассыпалось - шарага брата, задавленная налогами, развалилась, мне тоже перестали платить зарплату, за ужином мы молчали и думали, что надо что-то предпринимать.
Брат первый начал исчезать вечерами, однажды признался, что посещает собрания протестантской общины и предложил ходить с ним. Я фыркнула, но через пару месяцев он объявил, что женится. Его жена Марина оказалась доброжелательной и тихой, через слово повторяла "Господь", но вечером они смотрели телевизор в своей комнате, я в своей. А когда в выходные я приезжала к племянникам, дети разочарованно вздыхали, узнав, что я опять не получила денег и ничего им не привезла, а бывшая невестка общалась сухо и без былой откровенности, будто вместе с братом и я женилась.
Я навещала подругу, мы пили чай, она говорила, что единственный выход для меня, и в правду, замужество, и что знакомиться сейчас легко через рекламные газеты.
В объявлении я указала телефон, и телефон начал трезвонить денно и нощно.
Был ряд свиданий, но я понравилась только одному претенденту, похоже, горькому пьянице. А после того, как от меня удрал, не признавшись, что он это он, ожидающий у фонтана татуированный инвалид, я стала мечтать о загранице.
Я понимала, что шансы нулевые, но вечерами, сидя одна в своей комнате, с удовольствием читала иностранные брачные объявления. Они были приветливы и корректны, мне казалось, что неизвестный мир с улыбкой машет мне рукой, а, получив английскую открыточку в ответ на множество разосланных писем, я окончательно в этот мир влюбилась.
На открытке была стриженая лужайка без дорожек, с урной под круглым деревом. Письмо начиналось: "Дорогая мадам...", а в конце были "Искренне Ваш... и самые добрые пожелания". Автор письма был абстракцией, я мало думала о нем, но мысль о том, что у меня, может быть, есть время прожить там еще одну, совсем другую жизнь, выучить новое и забыть то, что здесь так хорошо известно, захлестнула меня с потрохами.
Я ответила на открытку, но больше писем не приходило. А вскоре у меня появилась новая привычка - из газет и разговоров я выбирала самые ужасы, отражающие невыносимость здешней жизни, и с упоением пересказывала их налево-направо. И однажды я поняла, что этим я доказываю себе необходимость отъезда.
И скоро я не могла уже помышлять ни о чем другом, я лихорадочно соображала, как лучше все устроить, я решила продать комнату, чтобы уехать с какими-то деньгами. Узнав об этом, брат, забыв про обретенную набожность, кричал и обзывал меня выжившей из ума старой девой, Марина стояла рядом, поджав губы. Брат и Марина вскоре объединились с его бывшей женой, прописали в квартиру племянников и подали на меня в суд. Придя на заседание и увидев, как они всем кланом сидят на скамье и с одинаковой ненавистью на меня смотрят, я решила плюнуть на комнату, и чтобы только скорее их всех не видеть, уехать без денег и наняться там поначалу в прислуги.
В аэропорт меня никто не провожал: в комнате брата все как вымерло, с племянниками я давно не общалась, а моя подруга в эту ночь играла в казино ее пьяный муж сбросил с балкона двухпудовую гирю на заехавшую на газон иномарку. 1995
Мы пока что гадаем о старости...
Мы пока что гадаем о старости. Старость - это, наверное, когда жизнь воспринимается завершенной, как колечко в футлярчике, можно открыть, рассматривать и любоваться, и разве только чуть-чуть подшлифовать, а больше ничего не прибавить и не убавить. Старость - это свои, понятные только ровесникам заботы, скажем, носить всегда в кармане военное пенсионное удостоверение, чтобы, если упал, повезли не куда-то, а в госпиталь (и тут же пример: вот такой-то упал, и повезли!). Старость - это привычка уже не очень врубаться, не лезть особенно со своим суждением, или, наоборот, лезть ко всем подряд, пропагандируя универсальную эвкалиптовую настойку, а, увидев восточный фильм, где старик-аксакал побил палкой здоровенного толстого сына, пересказывать его, с робкой гордостью повторяя: "Там старик - это не у нас старик!"
Старость - это сугубая проза с выискиванием картошки не по тысяче триста, а по тысяче двести пятьдесят, с варкой кашки и торжественным и медленным ее поеданием, с нетерпеливым жестом нетвердой руки, протянутой к "Санкт-Петербургским ведомостям", с внимательным изучением телевизионной программы. Старость - это упорство, длиннющие паузы между словами, когда ты присел рядом, и надо бежать в двадцать мест, а приходится выслушивать, как эти слова через пять минут, может, и выстроятся во фразу, а потом, скороговоркой ответив, ждать еще, чтобы усвоилось и чтобы еще сложилась реплика, и, о боже, ждать, когда выстроится и следующая. Старость - это, когда просят: "Приходи, надо обсудить, поговорить...", а в ответ - только нетерпеливый кивок, и ясно, что не нуждаются, сами знают, и только терпят, переминаются, готовые сорваться и лететь в свою какую-то чепуху. Старость это перманентная ругань на тех, кто разорил и продал Россию, изумленный взгляд, устремленный на крошечную, блестящую, стоимостью в две пенсии, коробочку, это универсамская корзинка с четвертинкой круглого и бубликом.
