ледяной воды. Она вытягивает ко мне клюв, а ее крылья уже касаются моих ног.
— Кыш, — говорю я. — У меня нет еды.
Быстро поворачиваюсь и бегу. Не то чтобы я сильно напугана, но все-таки эта птица какая-то странная. Дикие лебеди должны быть осторожными и опасаться людей. А эта ведет себя совсем иначе.
Я собиралась пробежать всего несколько метров, но почему-то не останавливаюсь. Наоборот, прибавляю скорости. Я знаю, что по земле лебедь за мной гнаться не будет, просто мне так приятно бежать. Бег напоминает мне о том, как я играла в футбол вместе с Джеком, и обо всех забегах, которые мы устраивали в нашем спортивном лагере летом. Обернувшись, я вижу, что лебедь возвращается обратно в воду. Она уже совершенно успокоилась, не злится на меня — или что там с ней было, когда она побежала ко мне. Смотрю, как она отплывает подальше. Может быть, ей просто одиноко.
Чтобы не думать, я бегу еще быстрее. Хочу ощутить то же, что бывает со мной во время игры в футбол: я несусь вперед и забываю обо всех неприятностях. У меня начинает сбиваться дыхание, и я постепенно сбавляю скорость. И тут слышу резкий всплеск и снова поворачиваю голову.
Это лебедь бьет крыльями по воде и приподнимается над поверхностью. Сначала мне кажется, что она гонится за мной. Но потом понимаю: она пытается взлететь. Пробует разогнаться, скользя по воде. Я продолжаю двигаться вперед. Думаю, что она вот-вот поднимется в воздух и пролетит прямо у меня над головой. Но птица не взлетает и продолжает биться в воде. Я вижу, как напрягаются мускулы у нее на шее. Когда она приближается ко мне, я чувствую, что ее крылья поднимают сильный ветер. Она как будто соревнуется со мной в беге.
Потом я вижу птичьи глаза. Она все еще смотрит на меня. Я замираю, всматриваюсь сквозь деревья. Здесь больше никого нет. Только я. Снова перевожу взгляд на птицу. И даже на бегу приближаюсь к ней. Она как будто приманивает меня к себе. Я судорожно вдыхаю, впускаю себе в легкие холодный воздух. Она начинает сильнее бить лапами по воде и ускоряется. И как будто побуждает меня тоже двигаться быстрее. Это просто смешно. Лебеди никогда так не соревнуются друг с другом, а уж тем более — с людьми.
Из моего горла вырываются хрипы, под ребрами начинает колоть. Я замедляюсь, мне нужно притормозить. Лебедь смотрит на меня и на секунду замирает. Я машу руками, стараюсь заставить ее взлететь. Но вместо этого она с сильным всплеском опускается обратно в воду и складывает крылья. И вдруг совершенно успокаивается, как будто не пыталась только что изо всех сил подняться в воздух.
Я падаю на колени, упираюсь руками в землю. Хватаю ртом воздух. Я вся вспотела, рубашка прилипла к спине. Повернув голову, смотрю на озеро. Вдыхаю так глубоко, как только могу. Потом еще раз. Лебедь уплывает от меня. Почему птица так гналась за мной? Почему не взлетела? Если бы папа был тут, он наверняка смог бы это объяснить. Возможно, гоняться за людьми по озеру — такая общая для всех лебедей черта, о которой я просто не слышала? Может, лебеди всегда так себя ведут в стрессовой ситуации. Не знаю.
Я жду, пока не восстановится дыхание, и только тогда сажусь на корточки. Смотрю, как лебедь уплывает все дальше и дальше. Сейчас она не проявляет ко мне никакого интереса. Дрожа, поднимаюсь на ноги. Смотрю на тропинку. В грязи четко видны мои следы. Я совершенно уверена: все произошедшее мне точно не привиделось.
Я быстро прохожу через центральный вестибюль и взлетаю по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Я не переставая думаю о случившемся на озере. Не может быть, чтобы птица намеренно плыла за мной. Люди не вызывают у лебедей особого интереса. Может быть, я просто сошла с ума или переутомилась из-за переживаний. Мне на память приходит телепередача, которую смотрела мама: там рассказывали, как стресс влияет на наше поведение. Люди, с которыми там беседовали, совершали какие-то невероятные поступки. А у некоторых были такие сильные галлюцинации, что им могли привидеться целые длинные разговоры с воображаемыми людьми. Может быть, это случилось и со мной. Мне просто привиделось, что лебедь бежит за мной. Ну или, по крайней мере, я выдумала ее человеческий внимательный взгляд. Но для меня все происходящее представлялось таким реальным.
Мне нужно поговорить с папой. Знаю, он сможет мне все объяснить. Возможно, и с ним когда-то случалось что-то подобное. Вдруг лебеди и правда время от времени так себя ведут?
Часы посещений закончились, но я все равно иду в папино отделение. Медсестра за стойкой при входе бросает на меня быстрый взгляд и качает головой.
— У тебя грязные ботинки, — говорит она с сильным шотландским акцентом. Сначала я совсем не могу разобрать слов.
Я смотрю себе под ноги. По блестящему полу за мной тянутся грязные следы.
— Но мне нужно кое-что сказать папе, — отвечаю я, не переставая думать о лебеде. — Это очень важно.
Я крепко сжимаю пальцами перья у себя в кармане. Если медсестре не понравилась грязь, вероятно, и от них она будет не в восторге. Она придает своему лицу то сочувственное выражение, которое я так часто видела в последние дни.
— Прости, милая, но нужно, чтобы вместе с тобой пришла твоя мама. Мы не можем пустить тебя без ее разрешения, даже в часы посещений.
Медсестра обходит стойку и встает рядом со мной. Думаю, она видит, как я взволнована.
— А знаешь что? — мягко говорит она. — Давай сходим и вместе посмотрим на твоего папу. Но только с порога.
Она обращается ко мне делано-высоким голосом, как обычно разговаривают с пятилетками. Мне нужно совсем не это, я не хочу стоять в дверях папиной палаты и чтобы рука медсестры лежала у меня на плече. Я хочу подойти к нему и отдать ему перья. Хочу обнять его и спросить про лебедя. Но что мне еще остается?
Сестра ведет меня ко входу в отделение. Встает позади меня и кладет мне руки на плечи. Я чувствую себя подозреваемым, как в кино про полицию; как будто она собирается отвести меня в участок. Занавеска вокруг папиной кровати открыта, но я не могу разглядеть его как следует, даже если встать на цыпочки: я чересчур далеко. Наверное, он спит. Лежит совершенно неподвижно,