же мне так хочется, чтобы кто-то еще понял: в этой птице действительно есть что-то необычное; я не просто выдумала все это под влиянием стресса. Вдруг мне в голову приходит мысль.
— Может быть, сходим вместе? — предлагаю я. — К озеру. Тогда ты сможешь хорошенько разглядеть лебедя.
И сразу жалею о сказанном. Очевидно, что Гарри сейчас слишком плохо. Он хмурится, задумавшись, как будто ищет подходящие слова.
— Сто лет не был на улице, — тихо говорит он. Потом замолкает и смотрит на свою кровать, как будто удивляясь.
— Прости. Я не хотела напоминать тебе о том, как сильно ты сейчас болен.
Он качает головой.
— Может быть, я мог бы пойти, если медсестры разрешат. — Он все еще смотрит с сомнением на кровать. — Но не уверен…
Я задумчиво сглатываю. Может быть, Гарри просто не хочет никуда выходить со мной. Но если бы ему удалось посмотреть на лебедя хоть раз, я уверена, он бы все понял. Я трогаю перья в кармане.
— Необязательно, чтобы я шла с тобой, — быстро говорю я. — Ты можешь пойти с медсестрой, или со своей мамой, или…
— Я бы очень хотел, — мягко перебивает он, ковыряя какое-то пятно на одеяле. — Просто… из этого места так просто не сбежишь. Понимаешь?
Я хмурюсь. Он пытается что-то сказать мне, не произнося этого вслух. Но я, кажется, понимаю. Здесь, в онкологическом отделении, есть медсестры, обезболивающие, катетеры. Что-то надежное. Что-то, к чему он привык. Там, внизу, на озере, все совсем иначе.
— Думаешь, тебе станет хуже, если мы сходим туда?
Гарри кладет руки на колени.
— Я лучше посмотрел бы на птиц из окна, — говорит он тихим, слегка дрожащим голосом.
Меня это удивляет. Может быть, ему страшно? Может, он столько времени провел на койке, чувствуя себя разбитым, что уже забыл, каково это — жить нормальной жизнью, гулять у озера. Теперь я не понимаю, о чем говорить дальше. Мне хочется еще рассказать о лебеде и о том, что чувствуешь, когда бежишь наперегонки с ветром. Хочется показать Гарри фото в телефоне. Но сейчас все это кажется глупым.
Он приподнимается на кровати.
— Но ты же пойдешь туда еще, правда? — спрашивает он.
Я с удивлением смотрю в его глаза.
— А ты хочешь, чтобы я пошла?
— Ты должна выяснить все про лебедя: почему эта птица так за тобой гоняется… — Он отводит взгляд. — Ну и вообще… мне здесь больше особо нечем заняться… до трансплантации.
Я пытаюсь поймать его взгляд.
— До трансплантации? Что ты имеешь в виду?
— Ну, это процедура, когда убивают всю гадость, засевшую у меня в костях, а вместо нее пересаживают мне вещество от кого-то другого.
— Гадость у тебя в костях?
— Ага, ну, знаешь, костный мозг. Кажется, мой уже совсем ни на что не годится. — Он хмыкает, заметив мое выражение лица. — В общем, они запихнут в меня чужой костный мозг и будут надеяться, что мой организм его примет.
— И когда это должно случиться?
Гарри проводит рукой по волосам, и несколько прядей остается на пальцах.
— Да не знаю… недели через две… или месяц… когда найдут подходящего донора. Именно поэтому я здесь… вот чего я жду. — Он коротко улыбается. — А до тех пор мне нужно какое-то дело. Поэтому твои пробежки вокруг озера…
Он резко краснеет, так что на секунду с его лица исчезает вся бледность. Это так мило. Я начинаю смеяться, когда до меня доходит, что именно он собирается сейчас мне сказать.
— Ты хочешь смотреть на меня? Хочешь, чтобы я носилась вокруг озера и изображала для тебя персональное телешоу?
От изумления в его глазах я начинаю смеяться еще сильнее.
— Ты такой же чокнутый, как этот лебедь, — говорю я.
И вдруг Гарри тоже начинает смеяться.
Я бегу вниз, в кафе. Перед мамой лежит надкусанный сэндвич с сыром.
— Прости, — говорю я.
Она приподнимает бровь.
— И все-таки кто такой этот Гарри? — спрашивает она. — Наверное, очень милый парень, раз из-за него мне приходится ждать тебя двадцать минут.
Она внимательно смотрит на меня, явно пытаясь понять, что Гарри для меня значит. Но я не могу дать ей ответ. Я и сама еще этого не знаю.
— У него лейкемия, — говорю я. — По-моему, ему очень одиноко.
Мама довольна таким ответом: он кажется ей разумным. Гарри одиноко. Наверное, это единственная причина, по которой он хочет подружиться со мной. Чтобы смотреть, как я бегаю вокруг озера, и не скучать.
По дороге домой мама рассказывает последние новости про папу:
— Штуки, которые закрывают вход в сердце, — клапаны работают у него сейчас плохо. Врачи говорят, что он нуждается в операции.
— Звучит серьезно.
— Да, это большая операция. Им придется заменить часть его сердца.
— И потом оно станет работать лучше, да?
— Надеюсь, если его организм это примет. — Мама внимательно смотрит по сторонам, выезжая на кольцевую дорогу. — Ему заменят один из клапанов сердечным клапаном свиньи.
— Свиньи? Что, правда?
Мама слегка улыбается.
— Звучит странновато, да? Оказывается, некоторые части человеческого сердца и сердца свиньи очень похожи.
— Значит, папа будет частично человеком, а частично — свиньей… как бы наполовину зверем? — Я хмурюсь, пытаясь это осознать.
Мама бросает на меня взгляд, и ее улыбка становится шире.
— Думаю, можно и так сказать.
Я откидываю голову на сиденье и представляю себе, как папа превращается в свинью… как вместо рук у него вырастают копытца.
— Честно говоря, жалко, что он не станет птицей, — замечаю я наконец.
Мама кивает:
— И не говори. Птичье сердце ему бы прекрасно подошло. Тогда он, наверное, даже ждал бы этой операции!
Я поднимаю глаза к серому небу. Я почти могу представить себе папу там, наверху, летящего под облаками и раскинувшего руки, как крылья… наполовину человека, наполовину птицу. Мама права: папа, наверное, запрыгал бы от радости при мысли о таком. Я нащупываю в кармане перья, которые забрала с озера, и размышляю, станет ли папе лучше в следующую нашу встречу и смогу ли я отдать перья ему.
Я смотрю на поля, проносящиеся за окном. Но вскоре они сменяются фабриками и автосалонами, приятный зеленый цвет за окном превращается в серый. Я выпрямляюсь, чтобы не пропустить дедушкину улицу.
— Как тебе кажется, дедушка беспокоится? — спрашиваю я.
— По поводу папы?
— Да.
— Думаю, да. Но по-своему. Просто он не умеет показывать свои чувства.
Я вспоминаю, каким неуверенным выглядел дедушка, когда мы ночевали у него дома, как он практически избегал разговоров с нами, и
