Контейнер «Россия» - Александр Клуге

во время обряда крещения, каждый раз как будто накрывало водой, она с головой окуналась в поток совершенно разнообразных чувств – тот поток, в котором тонут наши способности мыслить здраво, – и ее больше не интересовало ничего, кроме этого мужчины из плоти и крови (ее не интересовали ни другие люди, ни дружба; она не знала покоя ни днем ни ночью, да и работала она только ради него). Она теряла силы. Сначала духовные, а затем и физические. А тот, кого она любила, ее даже не замечал. Обязанности отнимали у него всё время. Он, активист со впалыми щеками, пытался внедрить городской уклад жизни в провинциальной дыре, куда его направил Центральный комитет; пытался заманить туда на поселение большевиков (не только коммунистически настроенных, но и по‐коммунистически действовавших).

Потом выяснилось, что он кашляет кровью. И тут стало очевидно, что любовь Людмилы, так звали будущую партизанку, была не прихотью, не идеализированным чувством, а материальной стихией. Она поехала в столицу. Она привела в движение все возможные командные инстанции. Вопреки всем бюрократическим препонам и ожиданиям ее возлюбленному, который, как было упомянуто, ничего не знал о том, что он любим, в качестве исключения выделили бюджет в валюте и отправили в один из швейцарских санаториев. Там – вдобавок к качеству горного воздуха – в течение десятилетий развивалось искусство врачевания, применялись новые методы лечения (в практически безнадежной борьбе с коварным туберкулезом). Партийного работника вылечили, и он служил своей родине еще добрых сорок лет. Он был весьма поражен рвением своей благодетельницы-подчиненной, служившей ему в остальном неприметно. Однако перед отъездом на Запад, кашляя кровью в платок, он был настолько слаб, что не мог ни о чем с ней поговорить. Вскоре после его возвращения началась война. Его ангел-хранитель остался незамеченным. Как известно, ангелы могут действовать, только если они незримы. Стоит поймать их взглядом – они замирают от ужаса.

В хрущевскую эпоху Людмила, поднявшаяся в партийной иерархии довольно высоко, отмеченная множеством наград за свой воинствующий патриотизм (хотя по своему характеру она всё еще оставалась человеком, движимым любовью), но уже никого не интересовавшая как женщина, ратовала за проект строительства санаториев для борьбы с чахоткой в СССР. Однако повсюду на огромной территории страны воздух был слишком «густым», горы были либо недостаточно высокими, либо слишком удаленными от крупных медицинских центров, поэтому проект так и не был реализован. В качестве ПРОГРЕССИВНОГО ПРОЕКТА он устарел после 1945 года, потому что к тому времени туберкулезные палочки были усмирены пенициллином. Таким образом, проект, родившийся благодаря любви, оказался ненужным – прогресс опередил замысел. Однако Людмила – в условиях социализма! из чувства долга и солидарности! – не могла принять подобный аргумент. Прогресс как одна из неотъемлемых составляющих жизни, ведь и прогресс, и поэзия – уж Людмила‐то это знала – уходят корнями в ПРИВЯЗАННОСТЬ, переплавляющую всё, проистекает из той частной страсти, которую мы называем любовью.

Она даже не задумывалась о том, насколько нелогично связывать «переплавку», слово из индустриального лексикона, с «корнями». В 2017 году – Людмилы уже давно не было в живых – стало очевидно, что в огромной России (особенно в негостеприимной Западной Сибири, где воздух нередко бывает таким же плотным, как и густой туман) возродились и вышли из‐под контроля пенициллинрезистентные пневмококки. И во всей России по‐прежнему не найти места, подобного Давосу. Однако в самой Швейцарии искусство врачевания от болезни, от которой умер Кафка, практически вымерло. Там, где был санаторий, теперь проходит Всемирная экономическая конференция. Впрочем, верность Людмилы ее проекту и тому человеку, который в России кашлял кровью в носовой платок, не сопоставима ни с чем.

Где находится лицо буржуазной души?

Путешествуя по Советскому Союзу, дочь посла США в Германии и доверенного лица президента Рузвельта, Додда, испытывала ужасные неудобства из‐за туалетов на маленьких пароходах, возивших туристов по Волге. Дело было в чугунных, грубо прокрашенных масляной краской унитазах. Их поверхность была настолько шершавой, что грязь оставалась на ней годами. Дочь миллионера с нежным западным задом не желала садиться на такой унитаз. Вместо этого она, напрягая мускулы, присаживалась над стульчаком, стараясь избежать контакта с чугуном и краской.

Незадолго до прибытия в Астрахань она познакомилась с молодым человеком, агентом советских спецслужб, который впоследствии описал ее так: «Я повстречался с иностранной гражданкой. Эти гражданки заботятся о чистоте своего ануса, на котором, как и мы, они сидят, тщательней, чем о чистоте своего лица. На воздухе лицо подвергается внешним воздействиям и, так сказать, самоочищается. Время от времени гражданки ухаживают за кожей лица с помощью небольшого количества крема. При себе гражданки имеют небольшие рулоны мягкой бумаги (непригодной для письма). Эти рулоны абсолютно чистые, никаких записей (я сам внимательно это проверил); бумага предназначена для того, чтобы очищать ею задний проход после дефекации, после чего ее безжалостно выбрасывают. Для гражданки под наблюдением запасы этой бумаги “священны”. Она пришла в чрезвычайное волнение, когда ее на несколько часов лишили возможности владеть рулонами (для проведения эксперимента с нашей стороны). Затем я “нашел” эту “бумагу”, и она сразу же успокоилась, с какой целью эта бумага была от нее спрятана, она не узнала.

Зад гражданки исключительно чувствителен. Судя по всему, молодую женщину никогда не били розгами по ягодицам. Ей явно нравятся поглаживания кожного покрова этого антилица. Кожа на плечах, шее и за ушами у нее также чувствительна. С другой стороны, губы, которые мы, советские люди, используем для налаживания контактов, у нее предназначены, скорее, для защиты.

Она требовала полной конфиденциальности в отношении того, о чем мы беседовали в течение нескольких дней нашего знакомства. Особенно по поводу сотрудников посольства США, с которыми мы встречались в Астрахани. Антисоветской деятельности или секретов (кроме моральных качеств и эротических привычек гражданки) не выявлено. Подпись А. М. Швирин, майор».

Первые большевики были горожанами. Они ненавидели, когда их командировали в деревни: следить за ростом зерновых на полях, десятилетиями контролировать успехи в производстве сельскохозяйственной продукции (и их соответствие пятилетним планам). В кабинетах Центрального комитета, однако, находились реквизиты всего «мира». Огромные территории, где годами не ступала нога человека, могли быть занесены в бюджет одним махом. Как и все горожане, молодые большевики были кабинетными жителями. Раскрытие заговора классовых врагов, организационное укрепление собственного лагеря были процессами быстрыми. Тут требовался проворный мозг.

Клика таких проворных горожан, разоблаченных позже троцкистов,