мне нотации, – сказал человек, открывший мне дверь. – Это мой дом. Мы все рискуем, пока он здесь. Его надо отсюда забрать.
Первый начал протестовать, но тот, кто гладил моего мужа по волосам, остановил их.
– Хватит, – сказал он. – Гарри прав, это слишком рискованно.
– Но куда вы пойдете? – спросил один из мужчин, и блондин оглянулся на меня.
– Домой, – сказал он. – Чарли, ты мне поможешь? – И я кивнула.
Гарри вышел из комнаты, и двое остальных помогли блондину поднять моего мужа на ноги, хотя муж при этом застонал.
– Тише, Эдвард, – сказал блондин, обнимая его за талию. – Тише, милый. Все будет хорошо.
Вместе они начали помогать моему мужу медленно спуститься по лестнице; с каждым шагом он стонал и задыхался, а блондин успокаивал его и гладил по щеке. Дверь в квартиру на первом этаже у подножия лестницы теперь была распахнута, и блондин сказал, что ему нужно забрать свою сумку и сумку моего мужа.
Я поняла, что машинально пошла за ним следом, только когда оказалась в комнате и все находившиеся в ней мужчины уставились на меня. Их было шестеро, но я не могла сосредоточиться на их лицах и видела только саму комнату, которая была обставлена так же, как и комната наверху, только богаче: более вычурная мебель, более роскошная обивка. Потом я заметила, что все здесь потертое, обтрепавшееся: край ковра, швы на диване, корешки книг. Телевизор здесь тоже был, но и его черный экран не светился. Межкомнатные стены точно так же были снесены, и то, что могло бы быть двухкомнатной квартирой, превратилось в единое пространство.
Тут я поняла, что мужчины уже стоят в дверях и один из них держит блондина за плечо.
– Фриц, я знаю кое-кого, кто может помочь, – сказал он. – Давай я поговорю с ним.
Но блондин покачал головой.
– Я не могу так поступить с тобой, – сказал он. – Тебя точно повесят или забьют камнями и твоего друга тоже.
И тот человек, как бы признавая его правоту, кивнул и отступил.
Глядя на них, я вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за мной, обернулась и увидела слева от себя одного из кандидатов, того, который всегда закатывал глаза, стоило племяннику замминистра внутренних дел заговорить.
Он подошел ко мне.
– Чарли, да? – тихо спросил он, и я кивнула. Он бросил взгляд в сторону холла, где двое мужчин по-прежнему поддерживали моего мужа, а их окружали другие мужчины. – Эдвард – ваш муж? – спросил он.
Я кивнула. Я не могла говорить, мне было трудно даже кивать, трудно даже дышать.
– Что с ним? – спросила я.
Он покачал головой.
– Я не знаю, – сказал он, и вид у него был встревоженный. – Не знаю. Мне кажется, что это сердечная недостаточность. Но я знаю, что это не… это не та болезнь.
– Откуда вы знаете? – спросила я.
– Мы видели некоторых заболевших, – сказал он. – И это не оно, я уверен. Если бы это был вирус, у него бы шла кровь из носа и изо рта. Но, Чарли, ни за что не отвозите его в больницу.
– Почему? – спросила я.
– Потому что. Они решат, что это та болезнь, – они знают не так много, как мы, – и его отправят прямиком в изоляционный центр.
– Изоляционных центров больше нет, – напомнила я ему.
Но он снова покачал головой.
– Есть, – сказал он. – Они просто называются по-другому. Но именно туда отправляют первых пациентов, чтобы… чтобы изучить их. – Он оглянулся на моего мужа, потом снова перевел глаза на меня. – Отведите его домой, – сказал он. – Пусть он умрет дома.
– Умрет? – спросила я. – Он умирает?
Но тут блондин снова подошел ко мне, и на плече у него висели две сумки – его собственная и моего мужа.
– Чарли, нам нужно идти, – сказал он, и я все так же машинально, сама не отдавая себе отчета, последовала за ним.
Некоторые мужчины поцеловали в щеку блондина, другие – моего мужа.
– Прощай, Эдвард, – сказал один из них, а за ним подхватили все остальные:
– Прощай, Эдвард. Прощай.
– Мы любим тебя, Эдвард.
– Прощай, Эдвард.
А потом дверь открылась, и мы втроем вышли в ночь.
Мы двинулись на восток. Блондин шел справа от моего мужа, я – слева. Руки мужа лежали у нас на плечах, и мы поддерживали его за талию. Идти он почти не мог, и его ноги все время волочились по земле. Он не был тяжелый, но из-за того, что мы оба были ниже его ростом, вести его было трудно.
На Гудзон-стрит блондин огляделся.
– Мы срежем через Кристофер, пройдем мимо Малой восьмерки, потом свернем на восток по Девятой улице и на юг по Пятой, – сказал он. – Если нас остановят, скажем, что он твой муж, а я его друг, и он… напился, хорошо?
Появляться пьяным в общественных местах было незаконно, но я понимала: в этих обстоятельствах лучше сказать, что мой муж пьян, чем что он болен.
– Хорошо, – сказала я.
Мы шли на восток по Кристофер-стрит молча. Улицы были такие пустые и темные, что я с трудом понимала, куда мы идем, но блондин шагал быстро и уверенно, и я старалась его не задерживать. В конце концов мы добрались до Уэйверли-плейс, которая примыкала к Малой восьмерке с запада и была хорошо освещена прожекторами, и прижались к самой стене ближайшего дома, чтобы нас не заметили.
Блондин посмотрел на меня.
– Еще немного, – сказал он мне и ласково обратился к моему мужу, который закашлялся и застонал: – Я знаю, Эдвард. Осталось чуть-чуть, честное слово, совсем чуть-чуть.
Мы шли так быстро, как только могли. Слева виднелись высотные дома Малой восьмерки, окна которых теперь были почти черными. Я гадала, который час. Впереди показалось большое здание, построенное несколько веков назад и сначала служившее тюрьмой. Потом оно превратилось в библиотеку. Потом снова в тюрьму. Теперь это был многоквартирный дом. За ним зацементировали игровую площадку, но дети туда обычно не ходили – там было слишком жарко.
Как раз в тот момент, когда мы приблизились к этому зданию, нас остановили.
– Стоять, – услышали мы и резко остановились, чуть не уронив моего мужа. Патрульный, одетый во все черное, что означало, что он муниципальный офицер, а не солдат, выступил вперед с пистолетом на уровне наших глаз. – Куда вы идете так поздно?
– Офицер, у меня есть документы, – начал блондин, потянувшись за
