- Напрасно вы про меня так... Уж кому-кому... Вам бы призналась...
Екатерина Петровна метнулась к ней, прижала ее голову к груди, то ли чтобы приласкать и извиниться, то ли чтобы Глаша не увидела ее смятенного лица. Под ее руками ослабели напряженные Глашины плечи, а Екатерина Петровна все поглаживала ее короткие волосы, не давала ей поднять головы, чтобы успеть справиться с собой. Потом облегченно вздохнула, вытерла пальцем уголки глаз и тихонько спросила:
- Чего ж тогда стыдишься?
Уткнувшись ей в колени, и оттого неразборчиво, Глаша сказала:
- Боюсь.
- Чего боишься-то?
- Разговаривать с ним боюсь, - подняла голову Глаша. - Глянет в глаза, а у меня все как на ладошке. Страшно!
- Да чего страшного-то, дуреха? - улыбнулась Екатерина Петровна. - Ну и откройся ты ему, облому, раз сам не понимает. Им, мужикам, всегда невдомек.
- Нет, тетя Катя, я по-другому думаю... - Глаза у Глаши блеснули, она обхватила руками колени, согнула спину и, покачиваясь на табурете, заговорила быстро и горячо: - В бой я хочу вместе с ним пойти, рядом! Пули свистят, снаряды рвутся, знамя наше красное развевается, а мы идем вперед, весь наш отряд комсомольский! И если какая шальная пуля Степе предназначена, я ее на себя приму. А умирать буду, скажу: люблю, мол... Не жалей, не плачь!
Она жалостливо шмыгнула носом, тряхнула короткой челкой, подумала немного и решила:
- Нет, лучше не умирать! Разгромить бы белых в этом бою, подошел бы ко мне Степа и сказал: "Молодец, Глафира! Полюбил я тебя за твою храбрость". Тут бы я ему и открылась...
Поглядела сбоку на Екатерину Петровну и спросила:
- Смешно вам, тетя Катя, да?
- Да нет... - задумалась Екатерина Петровна. - Я ведь почему улыбнулась? У нас с Иваном Емельяновичем почитай так и вышло. Вроде как у тебя задумано... В пятом году казаки демонстрацию разгоняли, а Ваня мой знамя нес. Мы тогда только познакомились, про любовь у нас и слова сказано не было. Я вижу, на него казак наезжает, уже нагайкой замахнулся. Словно кто подтолкнул меня, не помню, как перед ним очутилась. Ну, весь гостинец на себя и приняла...
Екатерина Петровна тронула пальцем чуть заметный шрам над бровью, покачала головой, удивляясь, видно, смелости той отчаянной девчонки, и Глаша засмотрелась на ее вдруг помолодевшее лицо.
- А дальше что?
- Дальше-то? - Екатерина Петровна пожала плечами, словно не понимая, как это можно не знать, что будет дальше. - Свадьбу сыграли. Песни попели, винца выпили, а через два дня я ему передачу в тюрьму понесла. Арестовали его за прокламации. Так и жили! На маевки вместе ходили, в пикетах дежурили, бастовали. Потом он опять по тюрьмам сидел, а я опять передачи носила.
- Вот бы мне так со Степой! - мечтательно вздохнула Глаша.
Екатерина Петровна засмеялась, и опять помолодело ее лицо, хоть морщинки у глаз стали глубже и длинней.
- Зачем же так? Не для того большевики за правду страдали, чтобы у вас, молодых, такая жизнь была. Ну, Глаха!..
Она смешно повертела головой, сделала ладонь ковшичком, вытерла нос и губы сразу, потом согнутым пальцем уголки глаз, отдышалась и сказала:
- Надо же!.. До слез рассмешила!
- И ничего смешного! - хотела обидеться Глаша, раздумала и тоже засмеялась. Потом прислушалась и сказала: - Идет кто-то...
- Ну и ноченька! - вздохнула Екатерина Петровна, пошла было к дверям, но остановилась. - Никак, Иван Емельянович?..
- По шагам угадали? - недоверчиво спросила Глаша.
- А ты поживи с наше!
Екатерина Петровна открыла щербатый буфетик, поставила на стол тарелку, положила деревянную ложку, из-под подушки на кровати достала чугунок, приложила его к щеке, недовольно качнула головой и поглядела на печку. Сообразила, видно, что подогреть не успеет, и пристроила чугунок на столе, рядом с тарелкой.
Дверь открылась, и в комнату вошел Зайченко.
- Чего это вы полуночничаете? - стянул он с себя вытертую бобриковую куртку.
- С окопов только... - Екатерина Петровна обернулась к Глаше и предупреждающе подняла палец. - До утра ты?
- Какой там... - махнул рукой Зайченко и присел к столу. - Заскочил на часок.
- Которую ночь дома не ночуешь... - покачала головой Екатерина Петровна и сняла крышку с чугунка. - Ешь.
- Пшено? - взял ложку Иван Емельянович.
- А чего же еще? - усмехнулась Екатерина Петровна.
Она стояла у стола, сложив руки на груди, смотрела на его обтянутые скулы, щетину на щеках, красные от бессонницы глаза. Собралась уже рассказать ему о случившемся, но вместо этого спросила:
- Дела-то как, Ваня?..
- Разные, мать, дела... - отложил ложку Иван Емельянович, но из-за стола не встал, сидел, тяжело положив руки на столешницу.
- Может, поспишь? - вздохнула Екатерина Петровна.
- Некогда... - покачал головой Иван Емельянович, хотел встать, но остался сидеть, только расстегнул две верхние пуговицы на косоворотке.
- А у нас беда, - осторожно сказала Екатерина Петровна.
- Что такое? - повернулся к ней Иван Емельянович.
Ответить Екатерина Петровна не успела, в коридоре послышались частые шаги, дверь широко распахнулась, и в комнату по-хозяйски ввалился Степан.
За ним вошел заметно приободрившийся Федор.
- Тетя Катя, мы на минутку... - с порога выпалил Степан, увидел Зайченко и обрадовался. - Дядя Ваня!.. А мы в Чека собрались... Вытянулся и отрапортовал: - Разрешите доложить! Мой напарник стукнул какую-то контру. При обыске обнаружено...
Степан не выдержал официального тона и, выгружая карманы, торопливо сказал:
- В общем, вот! Наган офицерский, документ на имя фельдшера какого-то... Липовый, наверно. Портсигар еще...
Зайченко повертел в руках наган и отложил его в сторону, полистал документы, раскрыл портсигар.
- Пустой был?
Степан помялся и заявил:
- Папиросы конфискованы рабоче-крестьянской властью.
- Сыпь на стол, - приказал Зайченко.
- Иван Емельянович!.. - заныл Степан. - Курева же нет!..
- Давай, давай! - Зайченко постучал рукояткой нагана по столу. Сыпь!
- Ну, знаете... - возмущенно пожал плечами Степан, вынул из карманов две пригоршни папирос и высыпал на стол.
Зайченко сгреб папиросы в кучу и спросил:
- Все?
- Все! - не моргнув глазом, соврал Степан.
- А если поискать?
Степан вздохнул и вынул заложенную за ухо папиросу.
- Последняя!
- Смотри у меня! - Зайченко надел очки и вывернул подлиннее фитиль у лампы. - Гильзы-то не фабричные... Сам, видно, набивал... - И принялся одну за другой ломать папиросы.
- Что делаете?! Ну, что делаете? - закричал Степан.
Зайченко, рассыпая табак, откладывал в сторону отломанные гильзы, каждый мундштук подносил к лампе и, щурясь, заглядывал внутрь, как в маленькую подзорную трубу.
- Ага! - Он осторожно развернул мундштук одной из папирос и ногтем снял закатанный туда листок восковки. Поднес листок к лампе, и на тонком квадратике четко проступили написанные черными чернилами буквы и цифры.
- Шифровка? - шагнул к столу Степан.
- Вроде... - кивнул Зайченко.
- В Чека надо! - заволновался Степан. - Обязательно в Чека! Давайте я сбегаю.
- А без тебя про то не знают? - Зайченко снял очки и обернулся к Федору. - Благодарность тебе, Федя!
- Мне-то за что? - удивленно заморгал ресницами Федор. - Я по инструкции. Бежал он, ну я и это...
- Вот за это и спасибо, - усмехнулся Зайченко. - Не растерялся.
- Чего там! - счастливо улыбнулся Федор. - Я завсегда, если что... С победным видом посмотрел на Степана, на Глашу, вскинул винтовку за плечо и решительно заявил: - Я пойду еще покараулю, дядя Иван!
- Иди, иди... - озабоченно кивнул ему Зайченко и встал из-за стола.
Екатерина Петровна посмотрела вслед выскочившему в коридор Федору и осуждающе покачала головой.
- Ты что? - удивился Зайченко.
- Выходит, что другим нельзя, ему можно... - не сразу ответила Екатерина Петровна,
- Почему это? - не понял Зайченко.
- Да все потому... - вздохнула Екатерина Петровна. - За что ему благодарность? За убийство?
- Так убил-то он кого?! - рассердился Зайченко. - Врага он убил! Заговорщика!
- Это случилось, что заговорщика, - тихо, но твердо сказала Екатерина Петровна. - А стрелял-то он в человека просто.
- Ну, мать! - развел руками Зайченко. - Мудришь ты что-то.
- Может, и мудрю... - задумалась Екатерина Петровна. - Только он теперь постарается: нужно, не нужно - власть свою будет показывать. Помолчала и добавила: - И ты его в этих правах утвердил, Ваня.
- Надо будет - укоротим, - угрюмо сказал Зайченко.
- Как бы он тебя потом не укоротил, - невесело усмехнулась Екатерина Петровна.
- Знаешь... - повысил голос Зайченко. Сдержался, прошелся по комнате и, ссутулив спину, остановился у окна: - Кругом черт те что творится! Как тут руки от крови уберечь? Такое время!
- Ему-то в другое время жить, - упрямо возразила Екатерина Петровна. - А попробуй тогда его останови! Поздно будет...
- Ладно! - шагнул к вешалке Зайченко. - Там у меня обойма запасная была... Дай, пожалуйста.
