Когда весною в 1850 г. Меншиков был в Москве вместе с государем, то, рассуждая о храмах и древностях Москвы, император заметил, что русские справедливо называют ее святою. «Москва действительно святая, – сказал с смирением князь Меншиков, – а с тех пор как ею управляет граф Закревский, она и великомученица!»
В морском ведомстве в прежнее время производство в генеральские чины шло очень туго и генеральского чина достигали только люди весьма старые, а полного адмирала очень уже престарелые. Этими стариками был наполнен адмиралтейств-совет и генерал-аудиториат морского министерства в память прежних заслуг. Очень понятно, что смертность в этих учреждениях была большая. И вот при одной из таких император Николай Павлович спросил Меншикова: «Отчего у тебя часто умирают члены адмиралтейств-совета?» – «Кто же умер?» – спросил в свою очередь Меншиков. «Да вот такой-то, такой-то» – сказал государь, насчитав три или четыре адмирала. «0! ваше величество, – отвечал князь, – они уже давно умерли, а в это время их только хоронили!»
Во время венгерской кампании австрийцы дрались очень плохо, и венгерскую кампанию, как известно, окончили одни русские. В память этой войны всем русским войскам была дана медаль с надписью. «С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог!» Меншиков сказал, что австрийский император роздал своим войскам медаль с надписью «Бог с вами!»
В 1859 году, когда начались натянутые отношения между дворами российским и турецким, Меншиков был отправлен в Константинополь чрезвычайным послом. Он был принят там с большою торжественностью, навстречу ему вышел патриарх, по всей дороге были расставлены турецкие войска. Меншиков отнесся к туркам с большою гордостью, как посол монарха не просящего, но повелевающего. На смотру войск он был в пальто с хлыстиком, даже свита его была одета довольно небрежно. С этой небрежностью князь являлся на переговоры, когда первые чины дивана встречали его со всеми почестями. Переговоры длились, султан изъявлял согласие, но недоброжелатели России – англичане и французы – принуждали его пускаться в азиатские хитрости. Меншиков говорил, что диван здесь на английских пружинах.
В то время везде стали заниматься верчением столов и много говорили об открытии новой силы, которая заставляет от прикосновения человеческих рук ходить столы и другие вещи. Когда Меншикову говорили об этом, он сказал: «У вас вертятся столы, шляпы, тарелки, а от моего прикосновения – диван завертелся!»
Отпуская из Константинополя чиновника, на вопрос последнего, не прикажет ли его светлость еще что-либо сказать, «Больше ничего, – отвечал Меншиков, по обыкновению морщась и грызя ногти, – разве прибавь, пожалуй, что я здоров, что часто езжу верхом, что теперь объезжаю лошадь, которая попалась очень упрямая, и что лошадь эту зовут Султан».
Во время Крымской войны командование армиею ему неудалось, но ум его не мог и здесь не обозначиться. Меншикова не любила армия, в нем было много такого, что отталкивало от него. Всегда наморщенный и недовольный, он никого не дарил ни приветом, ни одобрением. Солдаты почти не видели его, генералы и офицеры не получали никаких наград. Перед сражением не было молебствия, после сражения главнокомандующий не объезжал поля битв, не выражал соболезнований об умерших и раненых.
В одной из первых стычек наших войск с неприятелем казак притащил пленного французского офицера на аркане. Этот офицер, явившийся к князю, жаловался, что казак бил его плетью. Князь обещал строго взыскать с виновного. Потребовав к себе казака, Меншиков расспросил его, как было дело. Донец рассказал, что офицер во время битвы три раза стрелял в него из пистолета, но ни разу не попал, что за это он накинул аркан на плохого стрелка и притащил его к себе, точно дал ему столько же ударов плетью, сколько раз тот прицелился. Князь расхохотался.
Пригласил к себе пленного офицера, при нем обращаясь к казаку, Меншиков начал делать строгий выговор, объясняя ему, что он обязан уважением и к пленным офицерам. Все это князь говорил ему на французском языке, и казак, ничего не понимая, только моргал глазами. С гневом подал знак рукою, чтоб казак вышел вон, князь обратился к пленному и спросил, доволен ли он решением. Французский офицер низко кланялся и не находил слов благодарить князя. По удалении пленного Меншиков снова потребовал казака, благодарил его уже по-русски за храбрость и ловкость и наградил его орденом.
В бытность князя морским министром во флоте служил капитан-лейтенант Ю-р, который вынужден был, по разным обстоятельствам, перейти в штат полиции, где вскоре назначен был частным приставом. Получив эту должность, Ю-р счел обязанностью откланяться министру. Князь принял его благосклонно и, обратясь к своим подчиненным, сказал: «Вот человек, все части света обошел, а лучше второй Адмиралтейской – не нашел!»
При одном многочисленном производстве генерал-лейтенантов в следующий чин (полного генерала), Меншиков сказал: «Этому можно порадоваться, таким образом многие худые генералы наши пополнеют».
Известные в свое время Бибиковы, Дмитрий, Илья и Гаврило Гавриловичи, в петербургском обществе известны были; первый – за гордеца, выводившего свой род чуть-чуть не от Юпитера, второй – за игрока, а третий – за хвастуна. Князь Меншиков говаривал, что из Бибиковых один надувается, другой продувается, а третий других надувает.
Особенно много анекдотов Меншиков рассказывал про бывшего министра финансов Вронченку, но большая часть из них не годится для печати, когда же после смерти графа Вронченки был назначен министром финансов товарищ его, П.Ф. Брок, то Меншиков заметил: «Видно, плохими оставил наши финансы Вронченко, когда уж прибегнули и ко Броку (к оброку)».
После освящения Кремлевского дворца император роздал многие награды, но всех более был награжден вице-президент комитета для построения дворца тайн. сов. барон Боде, ему дан был следующий чин, алмазные знаки св. Александра, звание камергера и медаль, осыпанная бриллиантами, ценою в 10 ООО р. сер. На это Меншиков сказал: «Что тут удивительного? Граф Сперанский составил один свод законов, и ему дана одна награда – св. Андрея, а вон Боде – сколько сводов наставил!»
Когда приехал в Россию итальянский певец Рубини, он еще сохранял все пленительное искусство и несравненное выражение пения своего, но голос его уже несколько изменял ему. Спрашивали князя Меншикова, почему он не поедет хоть раз в оперу, чтобы послушать Рубини. «Я слишком близорук, – отвечал он, – не разглядеть мне пения его».
Император Николай Павлович однажды посетил Пулковскую обсерваторию. Не предупрежденный о посещении высокого гостя, начальник ее, Струве, в первую минуту смутился и спрятался за телескоп. «Что с ним?» – спросил император у Меншикова. – «Вероятно, испугался, ваше величество, увидав столько звезд не на своем месте».
Замечательные скряги Ку-вы. – Доктор-скупец. – Богач-раскольник и его странности. – Княгиня В-я и ее скупость. – Чудачества князя Г-на и его неряшливость. – Краснобаи и брат князя Ш-к. – Князь Д.Е. – Импровизация графа Красинского. – Баснословные рассказы Веревкина
Скупые русские люди, по общности своей страсти, мало отличаются от скупых других стран, все их действия более или менее одинаковы. Скряга меряет все на вес золота, кроме денег, для него не существует ничего, и страсть к ним с годами не только не слабеет, но, напротив, усиливается все более и более. Скряга вечно трепещет за свое богатство и старается как можно искуснее скрыть его от посторонних взоров; один прячет свои деньги в подвалы, другой опускает капиталы свои под пол, третий никогда с ними не расстается, четвертый беспрестанно перекладывает с одного места на другое, и так далее до бесконечности.
В Москве лет сорок тому назад, на Мясницкой улице, жили в своем пустынном доме муж и жена Ку-вы, страшные богачи; помимо дома, имели большое подмосковное имение и несколько десятков тысяч десятин земли в великорусских губерниях. Старики Ку-вы были именно тем и замечательны, что не знали, куда бы им спрятать свои деньги. Мысль эта терзала их постоянно, она мучила их днем и бросала в жар и холод ночью, когда не спят воры. Ку-вы ежечасно перемещали свою шкатулку: они относили ее в коровники, зарывали в саду перед окнами, и сами стояли на карауле день и ночь, раз они схоронили свои капиталы на городском кладбище, в другой раз они более месяца каждую ночь развозили свои деньги по городу в карете и только утром, когда рассвело, возвращались домой.
Однажды летом, собираясь в деревню, они, как на беду, перед самым отъездом получили много банковых билетов; чтобы спрятать их, они придумали зарыть билеты в золу под лежанку, на которой десятки лет лежала слепая, разбитая параличом, жена их дворника.
Возвратясь домой, – представьте себе весь их ужас, – они вдруг видят, что дворник развел под лежанкой огонь, чтобы согреть больную свою старуху. Быстрее птицы бросаются они к месту преступления, хватают воду, заливают огонь и руками разбрасывают горящие головешки. В отчаянии кричат: «Нас разорили, разорили, сожгли наши деньги». Бранясь и плача, им кое-как удалось, наконец, высвободить большую часть денег, до половины истребленных огнем. Много хлопот наделали им эти деньги, старик так и умер, ходя к министру и по банкам, прося их разменять или переменить. Много ходило рассказов в Москве про их скупость. Вечером их комнаты никогда не были освещены, когда им докладывал единственный их слуга-дворник о приезде кого-нибудь, то он или она, смотря по приезжему, т. е. его ли это гость или ее, выходили из внутренней комнаты со свечкою в руке. Когда же гость был общий, то муж и жена, встречаясь в противоположных дверях и завидя друг друга, спешили задуть свечу, так что гость оставался совершенно впотьмах.
