удлинился подбородок от сожаления, усы уныло висят под носом.
– За рулём.
– А-а. Смотри: с нами останешься?
Жека отрывается от картошки, пялится на незнакомца.
– Не, не могу, – говорит Серёга. – Сам пойми, мне собака не совсем чужая.
– Так передумал?
– Нет, – поспешно отвечает мужичок.
– Правильно. Никогда не мечись. Сказал – сделал, – Иваныч опускает ладонь на плечо Серёги. – Показывай кобеля своего.
Жека откладывает в сторону нож и неочищенную картофелину, поднимается со стула.
– Сиди, мы подойдём, – кидает ему Иваныч. – Ты, Молчун, тоже подожди здесь, – обращается ко мне.
Бригадир, Архип и Серёга выходят из дома. Я следую за ними. Иваныч недовольно оглядывается.
Мы пересекаем дорогу из досок, проникаем за калитку. Перед нами облезлая «четвёрка». На заднем сидении доберман коричневого окраса с вытянутой мордой и свинячьими глазами. При появлении хозяина он лижет боковое стекло. Движения ленивые, сонные.
Хозяин замер перед машиной.
– Не жалей, – утешает его Иваныч. – Подумай о том, что было бы, кинься он на твою дочку.
– Да-да, – трясёт головой Серёга.
Он открывает дверь машины, берёт собаку за ошейник, поднимает с сиденья поводок из грубой ткани, пристёгивает его к ошейнику.
– Куда его? – Серёга показывает на пса.
– Давай к забору привяжем, – предлагает Иваныч.
Мы выбираем столб покрепче и привязываем к нему добермана. Пространства для движения у собаки остаётся немного, не более метра в окружности. Даже полукруга, если быть точным.
– Поводок оставлю. И ошейник.
– А не сорвётся? Не слишком крепкий на вид, – Иваныч имеет в виду поводок.
Пёс наблюдает за Иванычем и хозяином.
– Точно нет, – успокаивает Серёга. – Ладно, пойду. Не могу уже.
– Как хочешь, – Иваныч пожимает мужичку руку на прощание.
Закрывая калитку, хозяин собаки оборачивается:
– Только не издевайтесь.
– Само собой, – обещает Иваныч.
Как только машина отъезжает, он говорит Архипу:
– У меня за домом труба. Тащи сюда. И Жеку позови: поздоровей будет.
Архип хромает к дому. Доберман провожает его взглядом. Два маленьких злобных кружка тонут в черноте по обе стороны вытянутой морды. По моему позвоночнику пробегает неприятный холодок.
– Патлатый! – кричит Архип.
Жека появляется на пороге чуть ли не мгновенно.
– Трубу поищи!
– Что, Молчун, будем собаку есть? – блестит Иваныч улыбкой. – Я их много в своей жизни съел. Собачья жизнь у меня.
Доберман следит за нами. Похоже, он знает, что его ждёт.
Глава 9
Под проливным дождём я полем шёл, ступая
По рытвинам с водой, где грозового дня
Поблёскивала мне едва заря скупая,
И ворон сумрачный сопровождал меня.
Жан Мореас
Жизнь – хрупкая материя. Легко разбить. И осколки не склеить. Разбиваясь, она меняет имя. Отныне её зовут смерть.
От рождения мы очень хрупки.
В Риме новорождённых детей приносили показать отцу. Если ему ребёнок нравился, отец оставлял его. Если нет – дитя выносили за черту города и клали на дорогу, где его в лучшем случае подбирала бездетная семья. Или же ребёнка забирали в рабство. Чаще его рвали на части и поедали собаки. И неизвестно, какой вариант хуже.
Жизнь животных вообще не имеет ценности.
У котов, говорят, семь жизней. А у собак всего одна, но такая, что Ксенофан, создавая свою философскую школу, назвал её «Киники», от «кёникас», то есть «собачий». Философия минимума в потребностях и амбициях. Собаки – прирождённые философы.
– Будешь бить, старайся по голове попасть. Желательно с первого раза вырубить, – объясняет Иваныч.
– Будь спок, – Жека потирает руки, закатывает рукава, надевает перчатки. – Сделаем в лучшем виде.
– Чтобы быть другом человека, надо сперва быть несъедобным, – Иваныч делится народной мудростью.
Люди тоже съедобны.
– Я готов, – Жека берёт в руки покрытую рыжим лишаём длинную железную палку. Внутри она полая.
– Расходись.
Доберман глупо смотрит на веснушки на лице Жеки.
– Боишься?
Жека размахивается и бьёт по голове собаки. Мы слышим громкий хруст. Пёс прижимается к земле и вновь поднимается.
– Ничего себе, – удивляется Жека. – Во тварь живучая.
Он размахивается и бьёт. Доберман даже не пытается увернуться.
– Посильней, – предлагает Иваныч.
– Я и так сильно.
Уверенность Жеки исчезает.
Доберман стоит без движений, точно это не его собираются убить. И только две масляные точки темнеют по обе стороны от носа.
– Бей сильней, – толкает Жеку в плечо Архип.
Жека мнётся.
– Бей давай.
Жека размахивается и снова лупит трубой по голове собаки. Чернота заливает глаза пса, в ней красные прожилки. Доберман прогибается под ударами, следуя за трубой, скользящей по его голове, а тело остаётся неподвижным. Из его глотки хриплым шумом нарастает рычание. Гр-р-р-рррр…
– Иваныч, а у тебя ружья нет? – забеспокоился Жека. Он нервничает, облизывая потресканные губы.
– Какое ружьё, Патлатый? Забивай быстрей, пока соседи не услышали. И так хорошо, что не визжит. Тихий какой. Как Молчун прямо.
Бригадир подмигивает мне. По моей спине стекает струйка холодного пота.
Удар, ещё удар. Красные, зловещие глаза, свинячьи красные точки.
– Бей его, бей!
Ещё удар. Железо, красное от крови, красные голова, ошейник, поводок, земля вокруг добермана.
– Да он, тварь, боли не чувствует.
Ещё удар, слева направо, справа налево, наотмашь, со всей силы, удар за ударом. Красные, злобные точки.
– Когда ты сдохнешь?
И тут пёс кидается на Жеку. Столб скрипит и гнётся. Жека спотыкается и падает вверх ногами, размахивая в воздухе комичными ладонями. Труба приземляется Жеке на лоб, кожа лопается, собачья и человеческая кровь смешиваются. Архип в ужасе закрывается руками. Доберман щёлкает зубами, хрипит. На шее вздулись жилы, ошейник вот-вот лопнет, изо рта течёт пена.
– Твою мать! – кричит Иваныч.
Жека с выпученными глазами семенит ногами, убирая их от добермана. Архип оседает на землю. Пёс рывками приближается к Жеке, столб со скрипом наклоняется всё ниже и ниже, подходит к углу в семьдесят градусов, толстый зелёный поводок вот-вот порвётся, ошейник врезается в шею, от него полукругом проступает узкая полоса. Пёс рычит, губы разъехались, обнажив острые зубы. Доберман клацает ими в сантиметре от Жекиной ноги. Жека хнычет.
Иваныч хватает трубу. Столб наклоняется ещё ниже. Непонятно, почему поводок до сих пор не порвался. Зелёные кольца плотно обтянули дерево. Будь оно трухлявым, давно бы лопнуло.
– Сейчас ты у меня получишь.
Иваныч размахивается трубой. Она нависает над головой бригадира – доберман рычит, по напряжённой шее течёт кровь, глаза тёмно-алые – и обрушивается на коричневую голову. Хрустят кости.
Передние лапы пса подкашиваются. Он падает, столб тянется за ним. Жекина нога приближается к доберману, и собачьи зубы погружаются в неё.
Труба опускается на окровавленную голову. Иваныч дышит рывками. Ржавчина на железе принимает алый, блестящий оттенок. Взмах, удар, взмах, удар.
Ровно восемь ударов, и доберман замирает. Только лапы конвульсивно дёргаются и глаза смотрят на Иваныча как живые.
– Вот понимает же, что на съедение отдали, – Иваныч отбрасывает трубу в сторону.
Жека скулит.
– Да не ной ты.
Иваныч вытягивает вперёд руки. Пальцы дрожат.
– Молодец. Сбацал последний аккорд. И боли ведь не чувствует. А такой покорный. Собаки знают, когда их продают. Это что! – коровы вообще плачут. За день до смерти начинают лить вот такие слёзы, – Иваныч явно преувеличивает, растягивая пальцы в разные стороны. – И под ножом истекают слезами. А им горло тесаком режут. Наживую. Ставят в стойло так, что голова вперёд
