вдруг замечаю тени, мелькающие по полю. Поднимаю голову к небу и вижу лебедей. Целую стаю. Опустив стекло, я высовываю голову наружу, чтобы получше их рассмотреть. Холодный воздух ударяет мне в лицо.
— Айла! — кричит мама. — Холодно!
— Но там же лебеди!
Я смотрю, как они летят по небу большим клином. Этого достаточно для того, чтобы понять: это кликуны. Они кричат, гудят и не отстают от машины, двигаясь в том же направлении.
— Нужно проследить за ними, — говорю я. — Тогда мы сможем сказать папе, что знаем, где они остановились на зимовку.
Теперь лебеди летят над другим полем, слева от нас. Я осматриваю местность, пытаясь понять, куда они направляются.
— Они возвращаются назад, к фермам, — говорит мама. — Мы не можем ехать за ними, а то не успеем забрать Джека.
Она перегибается через руль, чтобы рассмотреть птиц, и на секунду машина теряет управление.
— Кажется, что им так легко лететь, — говорит она. — Но, когда видишь их на суше, они выглядят очень неуклюжими и слишком большими для полета.
— Да, они совершенно меняются. За это папа их и любит.
Мама вдруг начинает смеяться:
— На первом свидании папа позвал меня смотреть на этих проклятых птиц. Заставил ради этого встать ни свет ни заря. Пообещал, что это будет волшебно.
— Кажется, это сработало, — говорю я. — Ведь вы все еще вместе.
Мамина улыбка куда-то исчезает, и на секунду мне кажется, что она сейчас заплачет. Потом она мельком смотрит в боковое зеркало и, включив поворотник, начинает обгон. Мы обе молчим. Я смотрю на лебедей до тех пор, пока они не пропадают вдали. Их перья сверкают, когда на них падает солнце, и в этот момент они действительно кажутся волшебными существами. Мне становится интересно, что им видно с такой высоты, что они думают обо всех этих дорогах и зданиях. А заметили ли они нашу красную машину, которая едет внизу?
Я закрываю окно и смотрю вперед. Начинается дождь. Я включаю радио на той волне, где все постоянно болтают; знаю, это нравится маме. Слушаю, как капли барабанят по крыше, и вспоминаю, какие звуки издавали лапы птицы, когда она бежала со мной по берегу.
Когда мы въезжаем в город, машин становится больше, и мы застреваем на участке с очередным ремонтом дороги. Мама тяжело вздыхает. Я закрываю глаза, чтобы меня не слепили яркие задние огни машины перед нами. Думаю о лебеде на озере за больницей: интересно, эта самочка — часть той стаи, которую мы только что видели? Может, они возвращаются, чтобы забрать ее, а она прямо сейчас мчится по озеру, пытаясь взлететь? Я медленно выдыхаю. Отчасти мне совсем не хочется, чтобы эта птица улетала.
В эту ночь мне снятся сны.
Я стою у озера, у самой кромки воды, на мне только моя тонкая ночная рубашка. Я смотрю на серого лебедя. Мои глаза как будто приклеились к глазам птицы, я не могу отвести взгляд.
Она приближается ко мне, даже не мигает и выглядит так, словно чего-то хочет, словно ей что-то нужно. Я не даю ей желаемое, поэтому она готова вырвать это у меня прямо из груди.
Я поворачиваюсь и пытаюсь бежать. Но не могу. Ноги увязли глубоко в грязи. Лебедь приближается к берегу. Ее широкие перепончатые лапы не увязают в мокрой земле, как мои ноги. Я стараюсь высвободиться.
Лебедь вытягивает ко мне клюв. Щиплет меня за лодыжку. Кожа у меня сразу холодеет, и вверх по ноге поднимается резкая боль. Я тру укушенное место, стараюсь унять боль. Поднимаю ночную рубашку, чтобы рассмотреть ногу. Кожа в этом месте надувается, как будто под ней образуется кровяной пузырь. Резкая боль превращается в легкое покалывание. Птица переходит к другой моей ноге и щиплет ее тоже. Я кричу и падаю на спину. Моя голова обо что-то ударяется, а потом погружается в грязь. Лебедь щиплет мне живот и плечи. Каждый раз сначала очень больно, но вскоре боль утихает.
Я смотрю на поврежденные места. Везде надуваются кровяные пузыри, а потом кожа разрывается. Что-то лезет из меня наружу. Появляются маленькие серые перья, пробивающиеся на поверхность. Они уже повсюду. Я покрываюсь лебединым пухом.
Лебедь шипит. Пробегает клювом по моим рукам, раскидывает их в стороны по земле. Нет смысла сопротивляться. От ее прикосновений дрожь пробегает у меня по позвоночнику. Я поворачиваю голову и смотрю в ее маленькие черные глаза. И вдруг понимаю, что делает птица: она меняет меня, хочет сделать частью своей стаи.
Второй день подряд я не могу прогуливать школу.
— Теперь, когда папа под наблюдением, с ним все будет хорошо, — говорит мама, притормаживая у школьных ворот. — Не волнуйся.
Но я все-таки переживаю. Переживаю на протяжении всего урока математики, где я все равно ничего не понимаю, а потом на биологии, где мисс Гайлс рассказывает нам об адаптации. Теперь, когда Саския уехала, мне не с кем даже общаться на переменах. Поэтому я сижу совсем одна и волнуюсь.
Но вот урок рисования и проектирования — совсем другой, для меня он всегда был особенным. Миссис Дайвер первым делом подходит ко мне и спрашивает про папу.
— Я слышала о том, что случилось, — говорит она. — Если тебе нужно больше времени на проект или просто приятно приходить сюда во время обеда, чтобы немного посидеть в тишине, — я только за.
Она улыбается, и я вижу, что улыбка искренняя. Учительница обнимает меня рукой за плечи, уводит от того места, которое я обычно занимаю, и сажает за одну из передних парт. Там уже сидит новенькая, София.
— Я подумала, вы можете сидеть вместе, — говорит миссис Дайвер.
Она, конечно, хочет как лучше, хочет свести вместе двух одиноких девушек. Но я сейчас совсем не в настроении общаться. Кажется, Софи эта мысль тоже не по душе. Уперевшись взглядом в парту, она молча сдвигает свои вещи, чтобы освободить место для меня. Мы обе не произносим ни слова.
Миссис Дайвер раздает нам стопку светло-голубых листов, а затем поворачивается к портрету Леонардо да Винчи и кладет руку на раму картины.
— Как вы знаете, главная наша задача в этой четверти — поразмышлять о полете, — начинает она. — Сначала мы изучим, а потом создадим сами движение, необходимое для полета. Мой приятель Лео одним из первых в истории попытался постичь полет на практике. Да Винчи
