что-нибудь, пока меня не было?
— С Люсьеном?
Он кивает в сторону ангара.
— Эти заходили?
— Жан выходил. Он позвал Генри, и они его увидели.
— И всё?
Я киваю.
— Ну вот видишь, — доволен па. — Сначала пасть раскрывают. Но твой брат уже тут, так что они ничего сказать не посмеют.
Лего в коробке из-под бананов грохочет, потому что Люсьен пинает его ногами. Рико и Рита думают, что этот звук как-то связан с едой, и с любопытством обнюхивают изножье его кровати.
— Твою ж за ногу, — произносит па, — ядрён батон!
— Чего такое?
— На брата своего посмотри. Эта щека нормальная. — Он берет Люсьена большим и указательным пальцами за подбородок и поворачивает его голову другой щекой ко мне. — А тут его солнце пожевало.
Кожа там настолько красная, что светлый пушок волос светится золотым. Па поворачивает лицо Люсьена еще раз, чтобы увидеть разницу, и отпускает.
— Надо было зонтик ему поставить, что ли.
— Ты же сказал, я не могу ошибиться.
— Ну, тогда-то твой брат в тени лежал.
Люсьен прижал обгоревшую щеку к подушке. Внутренние стороны рук у него тоже обгорели.
— И что теперь?
Нам надо позвонить в интернат. Может быть, трубку возьмет Селма. Да нет, конечно, она этого не сделает.
— Для начала организуем тень.
Па уже направляется к бассейну за трейлером, в котором живет Эмиль. Люсьен облизывает уголки рта.
Я аккуратно беру его подбородок большим и указательным пальцами и поворачиваю его лицо, чтобы посмотреть еще раз, как отличается цвет с двух сторон. Шея, краешек уха и половина лба у него тоже горят. Мизинцем я нажимаю на кожу, и на ней остается белое пятно, которое тут же снова заливается краской.
— Извини, братик, — говорю я виновато. — Надо лучше за тобой присматривать. Я беру его лицо в руки и поглаживаю большими пальцами по щекам.
— Вот так тебе нравится, да ведь? Как Селма делает.
— Ху-ху-ху-у!
— Селма, — произношу я еще раз ее имя. Люсьен начинает раскачиваться, переворачиваться и старается вытянуть шею, чтобы посмотреть, что там за моей спиной. — Нет-нет, лежи. Селмы здесь нет.
Па возвращается с тентом для вечеринок, который с прошлой весны пролежал среди сорняков в грязи.
— Никогда не выбрасывай хорошие вещи, — триумфально восклицает он. Он держит тент только за две дуги, поэтому еще две тащатся за ним по траве.
Люсьен недовольно хмурится, глядя на растянутую над ним хлопающую белую крышу. Из швов выползают на свет пауки-сенокосцы.
— Не бойся, — шепчу я брату, — зато теперь ты больше не сгоришь.
Мы сбиваем паутину и возимся с веревками. Одна из них не достает до трейлера, поэтому я просто привязываю ее к кровати. А когда тяну за другую, то она как раз достает до прутьев собачьей клетки. Па катит перед собой старую покрышку, которая подпрыгивает и замирает у кровати. К ней он привязывает последнюю веревку.
— Ну вот…
Мы трясем опоры, проверяя, прочно ли они стоят, а сверху летит засохшая грязь, падая прямо на постель Люсьена. Но мы быстро смахиваем ее на землю.
— Ах да, — говорит па, будто только что вспомнив о чем-то важном, — чуть не забыл!
Он идет к кузову.
— Закрой глаза.
Я слышу глухой хлопок, видно, что-то упало на траву, потом шорох, па дает собакам команду «не тронь». Когда мне можно открыть глаза, я вижу, что он раскатал рядом с кроватью пару рулонов искусственного газона.
— У нас сквозь пальцы не утечет!
— Как ты это достал?
— Получилось прихватить, отдали по хорошей цене.
— А есть еще?
— Я же могу побаловать немножко моих мальчиков?
— Да, но тут…
— Снимай шлепки, — весело командует он. — Пройдись-ка босиком.
Я опускаю ноги на мягкую поверхность.
— Ну? — па толкает меня в плечо.
— Приятно.
— А то.
— Надо чем-нибудь помазать щеку Люсьена. Давай я позвоню и спрошу, может, они знают чем?
— Кто знает?
— Ну, позвоню по тому номеру в его папке. Который для чрезвычайных ситуаций.
— Еще чего! — рявкнул он так, будто я уже набирал номер. — Что вы сказали, простите? Люсьен еще и дня дома не пробыл, а у него уже волдыри по всей голове? Очень плохо, мы сейчас же вышлем машину, чтобы забрать его обратно.
Он берется обеими руками за ножку кровати и слегка приподнимает ее над землей. Люсьен этого не замечает, он неотрывно смотрит на растянутый над ним тент. Кажется, что его правая щека горит от стыда, отдельно от всего остального.
— Жирным йогуртом намажь, это всегда помогает.
Из-за света, ворвавшегося в комнату, когда я открыл дверь, его торчащие скрюченные ноги выглядят еще бледнее. Люсьен сбросил с себя одеяло. А моя старая кровать превратилась в нечто, напоминающее крепость. Как можно тише я крадусь и ложусь на матрас на полу рядом. Моя тень скользит по фигуре брата. Его дыхание влажно, а глаза закрыты.
Я стягиваю плавки и отпихиваю их ногой куда-то в сторону, встаю на колени и натягиваю на себя пододеяльник, хоть еще и слишком жарко. Дверной проем заполняет силуэт па:
— Свет выключаю?
— Да, — отвечаю я, — спокойной ночи.
— И вам тоже.
Через секунду все становится черным, па закрывает за собой дверь. Я прислушиваюсь к знакомым звукам его отхода ко сну. Как он расстегивает ремень и сбрасывает рабочие ботинки. Вдалеке слышно, как ночные гонщики с визгом проходят повороты и на всем ходу въезжают на мост.
Посреди ночи я в ужасе вскакиваю от звуков, будто кого-то душат. Еще нет и трех часов. Рукой я нащупываю в темноте выключатель ночника. От внезапного яркого света Люсьен жмурится. Три пальца, все, кроме большого и мизинца, он запихнул в рот.
— Ты что делаешь?
Я отвожу его руку в сторону, чтобы заглянуть ему в горло. Он снова пытается засунуть пальцы в рот.
— Не делай так, — говорю я. — Ты же так задохнешься.
— Нга-нга-нга.
Из его кружки на матрас пролился розовый лимонад. Подушка и волосы Люсьена измазаны в йогурте, высохшем и потрескавшемся на щеке.
— Хочешь пить?
На донышке еще что-то осталось. Он тянется языком к горлышку.
— Выпей пока что вот это.
Дверь в спальню распахивается.
— Блин, па. Ты что тут делаешь?
— Я слышал, кто-то подавился, и подумал… — Он протяжно зевнул и почесал в паху. — А вдруг он тебе кислород перекрыл.
— Он пить хочет.
— Ложись обратно, — бормочет он, обращаясь скорее к самому себе, и уходит. Люсьен всасывает воздух из пустого стакана.
— Еще?
Он прижимает плечо к уху, думая, что я буду его щекотать, а я всего лишь хочу поправить ему подушку.
— Я налью
