бумаги формата А4. А в клетке над камином сидит канарейка Мэри.
А из-за канарейки выглядывает дева в длинном платье, в чепце и подмигивает Нупидору. А потом опять подмигивает – и застывает…
И вот уже рука Нупидора с гусиным пером бежит по мелованной бумаге формата А4. И возникают строки:
Красотке Мэри не нравилось,
Что я пират.
Она говорила,
Что у пиратов непостоянная зарплата,
Что пират никогда
Не сидит дома.
А для того чтобы
Поплакать на его могиле,
Нужно нырять
На дно Карибского моря.
И Мэри ушла от меня,
А я купил себе канарейку
И назвал ее Мэри.
И вместо горьких слез
Мэри поет мне
Красивые песни.
Так что, пацаны,
Если вы работаете пиратом,
Купите себе канарейку
И назовите ее
Именем своей красотки…
– Марусенька! – воскликнул Нупидор во сне. И канарейка клюнула его в задницу.
Клоп раскинулся на своей персональной софе и сладко заснул. И снились Клопу круглые розовые попки, похожие на попку Марусеньки. Попки вились вокруг головы Клопа и, казалось, звали: «Смотри, какая я сладкая, какая красивая», «А я еще круглее», «А я еще слаще…» И голоса попок сливались в один томительный призыв: «Цапни меня. Цапни меня, цапни меня…».
И Клоп цапнул! Увы, при ближайшем рассмотрении, да и на вкус, это оказалась задница Нупидора.
И оба проснулись. Весьма недовольные друг другом.
Марусеньке снилась она сама, моющая белые ноги. И тут к ней подъезжает принц на белых «Жигулях» 10-й модели. Он увезет ее в свой замок аж из трех, нет – из четырех комнат. В райцентре Мимр, а может, и в Черпухове, откуда до Красной площади рукой подать. И когда захочется, можно запросто по этой площади погулять. В одной комнате большой трельяж и сеновал из свежайшего сена, куда принц вводит ее под белые руки. И она сладко вскрикнет от радостной боли. В первый раз. А все, что было, исчезнет, как будто ничего не было.
Во второй комнате у них будет столовая, в третьей будут жить их дети. А в четвертой… в четвертой еще что-нибудь. И они будут жить и никогда не умирать. А зачем умирать, когда жить так интересно, красиво и ласково.
Вот только лица принца Марусенька разглядеть не могла.
А потом Марусеньке в глаза попал первый солнечный лучик. Ресницы дрогнули, и глаза распахнулись. И улыбнулись.
А корвету «Вещий Олег» снился крейсер «Аврора». Как они, рука в руке, плывут по Москве-реке и дают залп по Кремлю. От счастья корвет загудел. И проснулся от собственного гудка.
И вот поутру они проснулись. И надо им плыть дальше. На восток, на восток, на восток – мерно постукивает вечный двигатель. На восток, на восток – требуют их сердца.
И плывут, и плывут, и видят, что по носу из-за поворота Харони выворачивается челн под белым парусом и флагом на корме: на голубом поле улыбающийся лик солнца. А по борту надпись на кириллице: «Стенька Разин». А за ним плывут еще челны. Этого самого Стеньки Разина челны. И со всех челнов – музыка духового оркестра: сопелки, свирельки, жалейки, гуделки, тарахтелки, кричалки, оралки, елки, моталки. И хоры орут песнь «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны выплывают расписные Стеньки Разина челны».
И при виде этого кортежа Аглай Трофимыч командует «Табань», что значит «Сидоров, тормози!». Но Сидоров Козел еще не полностью отошел от ночных грез, с табанью подзадержался, и «Вещий Олег» врезался в челн. Где сидел Стенька Разин с персидской княжной. И от этого дела персидская княжна ухнула в воды реки Харонь. Только ее и видели. Конечно, можно было бы нырнуть – но кто ж по своей воле нырнет в воды реки Харонь? Немае дурнив. Так что была персидская княжна – была, да сплыла.
И Стенька Разин взошел на борт корвета, трижды по-русски расцеловавшись с Аглаем Трфимычем, и, прислонившись щека к щеке по-хазарски, посетовал:
– Это что ж, Аглай Трофимыч? Что ж это у тебя рулевой безрукий какой?
Вопрос был риторическим, так как руки Сидорова Козла лежали на штурвале корвета.
– Козел, реб Степан Тимофеич, – кратко ответил шкипер.
Очевидно, Стенька Разин этим ответом удовлетворился, так как сказал:
– Ладноть, так что теперь вопрос стоит так. Мы плыли себе и плыли, горя не знали, я вон свадьбу новую справлял с персидской княжной. Злата-серебра на это дело отгрузил немерено. А теперь… Где я возьму еще одну персидскую княжну? Нужен какой-никакой компенсейшн, – и глянул на Марусеньку плотоядно.
И то… Какое сравнение персидской княжны, которая ко всему еще и утопла, с русской красной девицей, девицей-красавицей… А там, глядишь, и душенькой-подруженькой… А то все персидские княжны да персидские княжны…
И в подтверждение серьезности своих намерений выстроил на борту челна «Стенька Разин» казаков с саблями да пищалями.
Но на корвете не слабаки какие-нибудь собрались. А мужчины. Русские мужчины, несмотря на то, что этнических русских по фамилии Циперович не бывает. А вот по силе духа… И они встали как один и сказали:
– Не дадим!!! И хрен с ней, с солью земли Русской, кто-нибудь рано или поздно ее найдет!
А Аглай Трофимыч добавил:
– Поц с горы!
А казаки выпростали свои сабли и запалили пищали. И вот уже сейчас всем нашим героям придут крандец, кранты, капут. Но тут из-за их спин вышла Марусенька. Гордая русская девушка:
– Согласная, я, Степан Тимофеич, замуж за тебя идтити. Бери меня, девицу красную, в жены. Но допреж этого требуется честным пирком да свадебкой перед брачной ночью погулять. А то мужчины мои еще не завтракали.
И Стенька на это пошел. Действительно, какая это брачная ночь без свадебки? Без всяческого пьянства и гулянства?
И вот уже пошли казаки с челна на корвет с блюдами пищи-еды всяческой да бутылями с зеленым вином. Но пошли сильно недовольные. Как это, мол: только-только от персидской княжны по воле божьей избавились – а тут опять…
А один, самый смелый, крикнул:
– Нас на бабу променял!
И Стенька, Степан Тимофеич, который был веселый и хмельной, враз протрезвел и погрустнел:
– Не будет у нас, красна девица, первой
