завидовали аппетиту Архипа. Казалось бы, старик стариком – а жрет как молодой. Ну, а потом и шел этот самый смертельный номер. Барабанщик Боря Матвеев выпивал стопку водки и жарил тремоло. Жорж вставал на одно колено, раскрывал пасть Архипа и, держа руками верхнюю и нижнюю части, совал в льва свою голову. И однажды его (Жоржа) цапнул в филей огромный слепень. Откуда, милсдарь, в шапито в уездном городе Калязин на Рождество появился слепень, непонятно. Но вот он появился и цапнул. Аккурат в филей. Но тут же и погиб под рукой Жоржа. Но верхняя часть пасти головы Архипа под своей тяжестью обрушилась вниз. Вы не поверите, милсдарь, – аккурат на шею Жоржа. Даже непонятно, милсдарь, откуда в российских провинциях у русского льва появился французский обычай. Зрители ахнули. Но Жорж вскочил на ноги, как есть без головы, и вышел «на комплимент». На поклон, как говорят у вас в миру. И только выйдя за форганг, упал на опилки. Вот и получилась единственная гастроль. Но тут случилось чудо чудесное. За кулисы заявился земский врач Ионыч. Выпил стопку водки и, вы не поверите, милсдарь, пришил голову Жоржа к туловищу сапожной дратвой! Откуда в нашем шапито, милсдарь, взялась сапожная дратва, ума не приложу. Дал хлебнуть Жоржу стопку водки – и он ожил. И других таких случаев в нашей цирковой жизни больше не встречалось. – Старый шпрех выпил стопку водки и загрустил.
– Смертельный номер! – Воскликнул Нупидор, а потом продолжил: – Человек кладет голову в голову другому человеку! Одна голова хорошо, а две лучше! Сидеть! – приказал он Сидорову Козлу.
И тот, завороженный, сел в позу льва. Нупидор открыл ему рот, и засунул в него свою голову, и вынул неповрежденной.
Что было!!! Азербайджанцы открыли рты, а Марусенька ходит промеж ними и собирает в корабельное ведерко денежку. И ее накапливается много, так как Марусенька ещё и одаряет каждого стоматолога персональной улыбкой.
А наши собрались идти в Новопупскую оперу, дабы прикоснуться к отечественному оперному авангардизму. Благо башлей на билеты было больше чем достаточно.
А сторожить корвет оставили Клопа, о существовании которого мы несколько подзабыли. Потому что у него случилась летаргическая спячка. А тут вот он проснулся, и его попросили: мол, посторожи… А он попросил немного пожрать: мол, оголодал за время летаргической спячки. И жадно посмотрел на Марусеньку. Но ему отказали: мол, ты сейчас пожрешь-попьешь и обратно в спячку на софу бросишься. И какой из тебя, обжоры, сторож?!
С тем и ушли в оперу. А Клоп стал в бинокль осматривать окрестности.
Ну, что он там увидел, мы вам расскажем потом, после того, как наши герои вернутся с авангардного зрелища оперы «Борис Годунов». Мы на этой постановке не были, поэтому послушаем, как потрясенные просмотром герои обсуждают постановку по пути на корвет «Вещий Олег».
АГЛАЙ: Нет, я, конечно, понимаю, что без мата сейчас уже неприлично, но у Пушкина…
Калика задумался.
СИДОРОВ КОЗЕЛ: Козлы!
Марусенька зарделась.
НУПИДОР: Вы понимаете, это не совсем авангард… Это как раз прикосновение к истокам. Пушкин жалился кому-то, что цензура выкинула мат из пьесы. А в первоисточнике, скажем, в монологе Пимена звучало «Еще одно последнее сказанье – и тексту моему придет п…дец». Так что я бы сказал, что это скорее традиция, нежели авангард.
Все с уважением смотрят на Нупидора.
НУПИДОР: Я уж не говорю об том, что герои скорее говорят, чем поют. Тут постановщик обратился к наследию зеркала русской революции графа Льва Толстого, который не признавал оперу, потому что в реальной жизни реальные люди не поют.
КАЛИКА: Ну, они же не говорят! Они читают… как это сейчас называется…
НУПИДОР: Это, дяденька, называется рэп. Это еще большая традиция. Старинные русские речитативы:
ЮРОДИВЫЙ: Отняли копейейейе…
Народ безмолвствует.
Нупидор кончает приплясывать, вытирает пот со лба.
НУПИДОР: Так что это самая откровенная русская традиция.
КАЛИКА: Ну, сынок…
СИДОРОВ КОЗЕЛ: Оххху…
МАРУСЕНЬКА: Ах!
АГЛАЙ ТРОФИМЫЧ: Здорово вы это, молодой человек. А почему в роли Марины мужчина? А? (Хитро смеется.)
НУПИДОР (усмехается): Ну, красава, это же проще простого. В традиции все женские роли на театре играли мужчины.
Все с сомнением смотрят на Нупидора.
КАЛИКА (собравшись): Ну хорошо, мил человек, а почему Борис Годунов выезжает на сцену на… как она называется?
СИДОРОВ КОЗЕЛ: На «Мерседесе»?
КАЛИКА: Во-во, сынок…
НУПИДОР (опять усмехается): Ну не на «Чайке» же ему выезжать. Или пуще того – на «ЗИЛе 101». Он же всего-навсего Борис Годунов. А не Сталин какой…
Аглай Трофимыч подскакивает.
Калика подскакивает.
МАРУСЕНЬКА (подскакивает): Что вы, право, к ночи…
СИДОРОВ КОЗЕЛ: (вытягиваясь по стойке «смирно»): Служу Советскому Союзу!
КАЛИКА (глядя в звездное небо, раздумчиво, как бы сомневаясь в сути своего вопроса): А почему юродивый после слов «Нельзя молиться за царя-ирода» сморкается в два пальца? А-а?!
НУПИДОР (усмехаясь): Смешной вы, красава… Так ведь времена-то дониконовские. Это уж при Никоне стали сморкаться в три пальца!!! (Показывает Калике средний палец.) А этот средний палец говорит, что я язычник.
Все с интересом смотрят на Нупидора, ожидая продолжения.
НУПИДОР (продолжая): Так что никакого модерна, постмодерна и прочего авангарда в постановке нет ни грамма.
Все призадумались.
АГЛАЙ ТРОФИМЫЧ: А по-моему, уважаемый товарищ Нупидор, это не авангард и не традиция.
НУПИДОР (задорно): А что, реб Циперович?
АГЛАЙ ТРОФИМЫЧ: По-моему, это говно.
Все опять призадумались. А потом как-то враз почти все решили, что – да, говно. Непонятно какой консистенции, но говно. И на роль соли земли Русской даже самой малой частью не катит. Или… Ну как же без говна?..
(Должен заметить, что Михаилу Федоровичу опера понравилась. Он вообще чувак с постмодернистскими завихрениями мысли ума и эмоции чувств. Ну, и либерал. Так что с ним все ясно. Ну, и Нупидору тоже. Потому что – пидор.)
И тут настал черед Клопа сообщить, что он видел в бинокль. Но так как говорить он не мог, потому как его рот был приспособлен, чтобы сосать, то он стал молча смотреть в сгущающуюся ночную перспективу. И все тоже стали смотреть в перспективу. И увидели…
Широко раскинулась славная сибирская земля, полная всяких диковин.
Какая ширь, моя Сибирь, ты сердцу дорога…
Кругом тайга, шумит-гудит пурга…
А вон там, за тем перелеском, притаилась изба чудная, заборы вокруг нее стоят высокие, колючей проволокой увитые. Вышки стоят высокие. Когда-то в тех
