было только силами одной-двух рот вдоль Одера, с юга со стороны Фюрстенберга, с севера — со стороны Франкфурта-на-Одере. И с севера, и с юга фронт наступления получался очень узким, и огромные потери были неизбежны.
— Расходимся и ждем подтверждения приказа от Власова, — повторил Буняченко и распустил собрание.
На выходе Гуляева подловил Фролов. Он нервничал.
— Что же это, что такое, — заговорил капитан. — Неужели и воевать не хотим?
— Отчего же не хотим? — спросил Гуляев. — Буняченко сказал, что подчиняемся только Власову.
— А по-моему, наш господин генерал зассал.
— Помереть не терпится?
Фролов усмехнулся и неожиданно ответил:
— Да! Не поверишь, да! Скорей бы в атаку да геройски погибнуть. Я совершенно серьезно. Сил больше нет это все видеть. Разве сам не видишь, как все складывается?
— Вижу, — согласился Гуляев. — Не знаю… Я бы еще пожил.
— Да это уж я знаю.
И ушел к своему взводу.
Ночь выдалась трудной. Гуляев лежал в палатке, накрывшись шинелью, слушая ночных птиц и стрекот цикад. Ему не спалось, ворочался с боку на бок, и только под утро приснился ему снова белый червь посреди обгоревшей церкви. Впервые за два года.
Червь забрался на амвон и заговорил снова чужим, неземным голосом:
— Помнишь меня?
— Помню, — сказал Гуляев.
— Скоро у тебя будет последний шанс показать, кто ты такой и чего стоишь. Не в бреду, а в реальности.
— Иди к черту.
Червь захохотал:
— Нашел куда меня посылать. Будешь гореть огнем?
— Не буду.
— Будешь.
И Гуляев проснулся от далекой артиллерийской канонады.
* * *
На следующий день в расположение приехал генерал Власов в сопровождении немецких офицеров. Выглядел он крайне усталым и недовольным. Быстро поздоровался с Буняченко и официально подтвердил приказ генерала Буссе.
Буняченко с неохотой принялся составлять план атаки. Все понимали — это будет чистейшая мясорубка, и, скорее всего, совершенно бессмысленная. Но приказ, подтвержденный Власовым, надо выполнять.
Гуляев присутствовал в штабе на обсуждении плана боя. Прибыли все командиры Первого полка и представители немецкого командования. Власов к тому времени уже уехал.
— Придется повоевать, — с недовольным лицом говорил Буняченко, склонившись над картой. Потом поднял голову, объявил: — Атака, господа офицеры, будет сложной. Действовать будем аккуратно, но готовьтесь к потерям. Я затребовал у немцев поддержку авиацией и артиллерией. Артподготовка начнется в четыре сорок утра. Затем в пять утра пойдем в наступление.
План сводился к двум атакам: основной с севера и отвлекающей с юга. По двум сходящимся линиям вдоль реки нужно было добраться до лодочной переправы и уничтожить плацдарм. Взвод, которым командовал Гуляев, входил в состав роты, наступающей с юга. Ему и сейчас повезло оказаться рядом с Фроловым.
Весь оставшийся день занимались подготовкой к наступлению.
Бойцы не паниковали, но у каждого на лице видно было беспокойство. Всюду ходили разговоры:
— В своих же стрелять будем…
— А может, на то и расчет, что они услышат русскую речь и не станут по нам стрелять?
— Ха! Фантазер. Да они еще хлеще по нам палить начнут.
— И все же — свои…
— А мы для них кто? Тоже свои? Брось ты это.
— Так-то оно так…
— А как по-другому? Ты не ссы, у каждого свой путь написан. Получим пулю в лоб, так получим.
— И то правда. Надоела уже эта война…
Война действительно надоела всем.
Ночью никто не спал. К трем часам власовцы выдвинулись в лес на позиции для атаки.
Гуляев приказал своим бойцам окопаться. Позиции Красной армии располагались уже в каких-то четырехстах метрах: их следовало преодолеть стремительным броском под огнем противника на узком участке.
Начинало светать, небо из черного окрасилось в светло-синий, за деревьями забелела ранняя полоска рассвета.
И в 4:40, когда все залегли с оружием, — заревело, загрохотало где-то позади, и впереди начало греметь с яркими вспышками. И снова, и снова, и снова.
Немецкая артиллерия утюжила предмостовое укрепление.
Бойцы, залегшие в окопах, напряженно молчали. Все давно отвыкли от такой канонады.
Загудело над головой — на низкой высоте пролетели старенькие немецкие самолеты с наспех нарисованными на крыльях флагами РОА вместо фрицевских крестов. Зашли на плацдарм, покружили, отбомбились, потом пошли на второй круг.
За спинами бойцов глухо рокотала артиллерия, впереди взрывалось и гремело.
Спустя двадцать минут грохот закончился.
Гуляев поправил на плече MP-40 и взглянул на часы: ровно пять утра.
И рассветное небо осветила красным сигнальная ракета.
Пора.
— За мной! В атаку! — заревел Гуляев и выскочил из окопа, выхватив пистолет.
И его слова отдались таким же эхом в соседних окопах.
* * *
Дневник Дениса Фролова за 10 апреля 1945 года
Вот скоро и мне умирать.
Что погибну — сомнений в этом никаких нет. Только вот думается, что опоздал я с этим лет этак на двадцать пять. Надо было тогда, в Крыму…
Но всему свое время. Значит, суждено погибнуть здесь, на берегах Одера, в бессмысленной атаке на плацдарм Красной армии.
Просто еще одна проигранная война.
Как же забавно повторяется история!
Помню, как сейчас, как уходили из Крыма, и многие из нас не могли сдержать слез, и многие обещали: «Я вернусь, обязательно вернусь».
И я обещал это себе.
Но не удастся вернуться уже никогда.
А смерти я не боюсь. Плена — вот чего боюсь по-настоящему, вот что будет для меня хуже смерти. Ох и отыграются они на мне! Я же для них предатель, это хуже врага. И плевать, что я не давал присягу Советам.
Лучше уж застрелиться, чем в плен.
И да, я боюсь. Мне страшно оказаться в сталинских лагерях и быть замученным красной сволочью. Я представляю, как будут меня пытать, вырывать ногти, прижигать каленым железом, резать ножом по живому…
Но одно не могу понять.
Каждый день думаю я о природе этого страха и все равно не могу понять.
Как так вышло, что я, родившийся и выросший в России, теперь до смерти боюсь собственной Родины? Как так вышло, что слово «Родина» теперь означает для меня слово «Смерть»? Правильно ли это?
Нет!
Должно ли такое быть, чтобы не стало у человека Родины?
Нет!
Разве так можно жить? Почему у тех, против кого воюем, есть Родина, а у меня нет? Где она, эта Родина? Не в Германии, не во Франции: она там, за километр отсюда, на Одерском плацдарме…
Здесь и сейчас, пожалуй, стоит признаться хотя бы самому себе: да, я сделал неверный выбор.
Но тем более не отступлю от него.
Пробежали около сотни метров и залегли
