Фролов. — Предатель! Тебя же там убьют!
— Выкручусь уж как-нибудь, — прохрипел Гуляев. — Выкручусь. Я всегда выкручусь. Не мешай, Богом прошу, уйди!
— Я считаю до трех!
Гуляев решился было нажать на спусковой крючок, но тут просвистело рядом что-то тяжелое и разорвалось над землей, ослепило обоих, оглушило, увело в сторону, бросило на землю и присыпало ветками.
Иван поднялся на карачки, не чувствуя своего тела, а особенно левой ноги, рухнул в траву, снова поднялся и пополз куда-то вперед, не разбирая дороги, а в ушах звенело, и перед глазами стелился кровавый туман.
Тело не слушалось, голова перестала работать, и вокруг все мешалось в разноцветном дыму, расползалось калейдоскопом, темнело, темнело и темнело…
Чьи-то сильные руки схватили его за ворот мундира, потащили куда-то, и он свалился на дно окопа.
Разлепив глаза, Гуляев понял одно: он попал в траншею к своим.
К своим в немецких касках и с шевронами РОА на рукавах.
И все рухнуло в темноту.
* * *
Гуляев очнулся в обозе раненых, в открытом кузове немецкого грузовика с красным крестом, лежа на грязных носилках, пыльный и в расстегнутом окровавленном кителе. Сильно болела голова. Он прикоснулся рукой ко лбу и нащупал пропитанный чем-то мокрым и липким бинт. Левую ногу тоже перевязали, Иван совершенно не чувствовал ее.
С трудом он приподнял голову и вспомнил, что, кажется, за это время уже не раз просыпался точно так же, на пару минут: помнил, как санитарка поила его из фляги, как бинтовали голову, как проверяли пульс…
Стоял теплый солнечный день, дивизия двигалась куда-то по пыльной дороге. Не стрекотали больше выстрелы, не грохотала артиллерия, только ревели моторы тяжелых грузовиков и проезжавших мимо танков.
С ним в одном кузове лежали еще бойцы — кто-то без сознания, кто-то тоже с перевязанной головой, кто-то сидел, ухватившись забинтованной рукой за кузов, и глядел по сторонам.
Иван разлепил губы и понял, что еле может говорить.
— Братец, — позвал он тихо-тихо того, кто смотрел за дорогой.
Солдат не услышал.
— Братец! — простонал Иван громче.
Тот обернулся.
— О, живой, — сказал солдат.
— Братец, — повторил Гуляев. — Куда мы едем?
— На запад, поручик, — усмехнулся солдат. — Мы теперь немцу не подчиняемся. Сами по себе.
Гуляев выдохнул и рухнул головой на носилки.
— Совершаем героическое наступление в обратном направлении, — сказал солдат, смеясь, но Гуляев больше не слышал его.
Снова он пришел в себя уже вечером, на стоянке в какой-то небольшой деревеньке. Санитарка снова поила его водой из фляги.
— Милая, — пролепетал Гуляев. — Ты Фролова не знаешь? Капитана Дениса Фролова? Где он?
Санитарка печально покачала головой:
— Говорят, пропал.
И сознание вновь покачнулось, помутнело перед глазами, все опять погрузилось в черноту.
Снилась ему школа.
Маленький, на пятнадцать учеников, класс на окраине Красногвардейска, в помещении, похожем на тот самый учебный барак в Дабендорфе, только он, Гуляев, совсем молодой, и перед ним восьмилетние детишки в маленьких темных гимнастерках. Темное январское утро за окном, первый урок — немецкий.
Иван совсем молодой, двадцати семи лет, он уже встречался с Машей, думали завести ребенка.
В школе проходили числа.
— Итак, — говорил Гуляев, прохаживаясь перед доской. — Вчера мы учились считать по-немецки до десяти. Давайте вспомним.
Заглянул в классный журнал, выбрал фамилию наугад.
— Воронцов, ты.
Встал конопатый мальчишка с большими грустными глазами. Заговорил, как и учил:
— Айн, цвай, драй, фир, фюнф…
Замялся.
Сзади прошептали:
— Зекс…
— Не подсказывать, — сказал Гуляев.
— Зекс… — продолжил мальчишка. — Зибен, ахт, нойн, цейн.
— Айф видерзейн, — раздалось вдруг с задних парт. И Гуляев увидел, что за самым задним столом сидят парой Фролов и Бурматов, а перед ними раскрыты учебники по немецкому.
* * *
Из воспоминаний бывшего узника Васильева Е. В., 1960 год
Перед тем как нас увезли в лагерь, полгода мы провели в Моабитской тюрьме. Там немцы держали политических узников. Случился тогда у меня удивительный сокамерник — полковник Бурматов, организовавший в Дабендорфе подпольное антинемецкое сопротивление. Попался по глупой случайности — сдал кто-то из своих же, чтобы немцы всех скопом не повязали.
С Бурматовым общались много. Был он связан подпольной работой и с легендарным Мусой Джалилем, который мученически ждал смерти в той же тюрьме. До освобождения Джалиль не дожил…
Полковник был человеком удивительной силы духа. Даже после пыток и избиений в гестапо, в тяжелейших условиях он сохранял бодрость и даже умудрялся подбадривать сокамерников шутками.
Говорил, что по сравнению с немецким пленом это все сущие цветочки.
И еще любил повторять одну фразу: «Есть вещи поважнее собственной шкуры».
Горжусь, что довелось мне побывать в одной тюрьме с такими необыкновенными людьми, как Бурматов и Муса Джалиль.
А полковника же я последний раз видел перед тем, как его отправили в Заксенхаузен, а меня — в Освенцим. Так наши пути и разошлись… Больше я о Бурматове ничего не слышал.
Первая дивизия РОА действительно совершала героическое наступление в обратном направлении: как можно дальше от наступавших советских войск на запад. Главной задачей было, как выражался Буняченко, «спасти дивизию» — то есть выторговать побольше времени, чтобы сдаться американцам и не допустить ее пленения советской армией.
Командующий 9-й армией генерал Буссе от такого положения дел пришел в состояние крайнего изумления.
В первую ночь, когда дивизия без предупреждения снялась с позиций и отправилась на запад, генерал несколько раз пытался вызвать Буняченко к себе в штаб, но тот отказывал под разными предлогами.
Наконец Буссе устал вежливо уговаривать и пригрозил Буняченко расстрелом в случае дальнейшего неповиновения. Тот, справедливо прикинув соотношение сил (не в пользу немцев), потребовал в ответ выдать дивизии все необходимое продовольствие и не мешать продвигаться дальше. В противном случае, добавил генерал, пробиваться придется с боями. Заодно Буняченко попросил, чтобы в дивизию привезли Власова. Буссе, смекнув, что лишняя кровь сейчас в тылу никому не нужна, согласился.
Спустя еще несколько дней марша на запад дивизия расположилась близ деревни Клеттвиц. В штаб Буняченко прибыли представители германского командования и принесли приказ… точнее, слезно попросили еще немного повоевать, заняв оборону на новом участке фронта.
Буняченко напомнил, что немцы до сих пор так и не привезли Власова, и разразился прямо в присутствии офицеров пафосной тирадой: немцы-де нас обманули и предали, все время относились к нам как к скотам, а на самом деле мы всегда были против нацизма.
И хлопнул дверью, послав куда подальше новый приказ немецкого командования.
После чего дивизия, ввиду усилившегося наступления советских войск, «пополнила из местных складов свои запасы» и двинулась на
