- Нет, я не удивлен. Я понял тебя, - ответил я с грустью.
В самом деле, я не был удивлен. Раньше, бывало, она не раз ставила меня в тупик своей непредсказуемостью. Но с тех пор, как сменила паспорт и фамилию и в течение двух недель пустила по ветру все более-менее ценные вещи, я уже не удивлялся ничему, единственное - беспричинно тосковал.
- Митя, но если ты понял меня - почему грустный?! Иди сюда, твоя Розочка тебя успокоит, - сказала она и, откинув одеяло, протянула руки, словно к младенцу.
Не знаю, в каких высших сферах пребывает наше счастье, когда оно не с нами, но точно знаю: где бы оно ни было, Розочка имеет к нему прямой доступ. Только такой человек, как она, мог всерьез задаться целью стать российской матерью Терезой. Только ей и под силу столь высокая цель. Я ликовал, я гордился, я превозносил ее цель выше небес.
- Ты согласен, что "мать Розария Российская" звучит восхитительно? раз за разом спрашивала Розочка, уклоняясь от моих горячих лобзаний.
- Мать Розария Российская! Это замечательно, это бесподобно! вскрикивал я в восторге между поцелуями.
Розочка в ответ весело смеялась, уступая, запрокидывала голову, и я, пользуясь ее безмятежностью, ищуще целовал ее губы, шею... и так далее.
- Митя, ты понимаешь, что как мать Розария я не имею права этого делать - это греховно, - разгоряченно вопрошала Розочка, но мы это делали...
- Да, понимаю, - задыхался я от счастья, - это прекрасно: ждать - не ожидая!..
Следующим ее наказом было, чтобы я никогда не унывал, а писал и писал свои стихи и пьесы.
- Митя, - сказала она. - Тебе серьезно повезло, что я ухожу от тебя. У каждого поэта есть своя Лаура, своя Беатриче, а у рыцаря - Дульсинея. Я хочу, Митя, чтобы ты объединял в себе и поэта, и рыцаря, и еще... Да-да спонсора-золотодобытчика! Лучше умереть с кожаным поясом с золотом, чем без портков под забором. (Это она намекала на Артюра Рембо и Верлена, с биографиями которых я ее познакомил.) Главное, конечно, пиши свои произведения, стремись к недосягаемому. Я, может быть, и ухожу в недосягаемость, чтобы разжечь твое вдохновение. Сейчас, Митя, наступает новое время - в Питере вон уже вовсю всякие ВИА скупают стихи за хорошие деньги, а потом кладут их на музыку и исполняют за бешеные гонорары.
Розочка призналась, что возле одного злачного места (не уточнила какого) она даже поговорила с одним интеллигентным лицом, который и оптом, и в розницу торговал частушками. Лицо поведало, что особенно хорошо идут частушки с картинками, а если на два голоса, то нарасхват, причем платят живой валютой.
- Запомни, Митя, что слава и деньги ходят рука об руку и рай с милой в шалаше устраивают по большей части те, у кого куча денег. В общем, пиши свои произведения, устремляйся к недосягаемому и не стесняйся продавать свои рукописи. Кстати, на рынке их называют "нетленками", - сообщила Розочка.
На исполнение наказов она отмерила полтора года, максимум - два.
- Через два года, как раз перед постригом (она окончит медучилище), мы встретимся и порешаем накопившиеся вопросы.
Да-да, Розочка так и сказала - "порешаем накопившиеся вопросы". За две недели в ее лексиконе появилось столько новых слов и выражений, что я не знал, что и подумать. Впрочем, все ее слова бледнели перед сутью наказов и действий во имя высокой цели.
Между тем я сидел возле "победного витязя", и сиреневые сумерки и первые проклевывающиеся звезды на небосводе - все говорило, что я остался один, что Розочка все-таки уехала и как-то надо жить дальше. Может, поехать к маме? А всего лучше - в Москву, там можно случайно встретиться с Розочкой. Нет, она не поверит в случайность, заподозрит подстроенность и, не дай Бог, слежку! Тогда уж точно возненавидит...
Я поежился и, встав, побрел в общежитие - пока буду выполнять наказы, так сказать, устремляться к недосягаемому, а там посмотрим, решил я. У меня разболелась голова, и я уже ни о чем не думал, кроме как о койке.
ГЛАВА 17
После отъезда Розочки я слег. У меня то поднималась температура, "аж зашкаливал градусник", так говорила соседка. То - падала, и опять ниже положенной отметки.
- Покойники, и те горячей будут.
Это уже резюме Алины Спиридоновны, приходившей справляться: "Вызывать "скорую" или повременить, чтобы уже сразу в морг?" Надо сказать, Алина Спиридоновна почему-то чувствовала себя виноватой передо мной и своими скабрезными остротами пыталась заглушить вдруг пробудившееся в ней сочувствие к моей персоне. Скажу откровенно, я возненавидел ее. Я чувствовал, что она догадывается об истинной причине моей болезни и, каким-то образом перекладывая ее на себя, жалеет меня, пытается облегчить мои страдания. Все ее обеды, ужины и завтраки в термосочке (о которых, кстати, я ничего не знал) вызывали во мне внутренний гомерический смех. Вот уж действительно подобная жалость не то что унижает - убивает. Более того, я ее не воспринимал иначе как пародию на Розочкину жалость. Чашей, переполнившей мое терпение, послужил обмен постельного белья вне очереди.
Алина Спиридоновна безо всякого стука явилась в комнату с каким-то амбалом, слесарем-сантехником, который, ни слова не говоря, сгреб меня с кровати и, словно мешок со всякими там шлангами и коленами, перебросил через плечо. Пока Алина Спиридоновна стаскивала простыни и наволочки, он стоял словно бесчувственный истукан. Я пытался противиться ему, изо всех сил дрыгал ногами и руками, но слесарь-верзила не реагировал. Все мои взбрыки он воспринял как предсмертные конвульсии, во всяком случае, поторопил вахтершу:
- Аля, поживей, по-моему, горемыка отходит, уже начались судороги.
Он тут же позабыл обо мне, весело крякнул и ущипнул вахтершу. Она вскинулась и крепко прошлась по мне, потому что верзила ловко отгородился мною. Он даже поощрительно хохотнул:
- Так его, так, маленько повыбей из него пыль! - И совсем по-отечески пожурил меня: - Ты уж коли того... так уж не балуй, вишь, как напугал бабу?
Стеля постель, Алина Спиридоновна раз за разом наклонялась, но зорко следила за слесарем, который всячески норовил очутиться у нее сзади. В общем, я еще стал невольным соучастником пошлых заигрываний - отвратительно!
- Что ты там квохчешь? - спустя некоторое время спросил меня слесарь-сантехник и резко, как вначале сгреб, теперь сбросил с плеча.
- Господи, Тутатхамон!.. Тут же вместо панцирной сетки столешница, испугалась вахтерша.
- То-то, думаю, чего это он так грямкнул, - виновато yдивилcя слесарь. - Да ты, Аля, не переживай, стихоплеты и писатели, они, как ведьмари, живучие. Погляди, как глаза закатывает - чистый колдун!
Слесарь-сантехник поведал легковерной Алине Спиридоновне, что укокошить ведьмаря не так-то просто: надо непременно разломать ближайший сруб колодца или на крайний случай - потолок над его кроватью.
Мне стало не по себе, не столько от плоских острот и шуточек слесаря-верзилы, сколько от своей беспомощности. Между тем слесарь продолжал:
- Пойдем, Аля... вишь, как глазами ест и еще губами чего-то причмокивает - порчу наводит!
Алина Спиридоновна не поверила, сказала, что это от избытка температуры я пузыри пускаю. Но, положив свою горячую руку на мой лоб, тут же отдернула ее:
- Гляди-кось, холодный, будто жалезный.
Она задумчиво помолчала, а потом поделилась догадкой:
- Это он страдает из-за своей непутевой женушки, из-за нее впадает то в жар, то в холод.
Теперь не поверил сантехник. Когда выходили из комнаты, он сказал:
- От жары и холода только стояки лопаются... Прикидывается, ведьмарь, чтобы поближе к бабской юбке подлезть.
Пошлые ухаживания слесаря, навязчивая заботливость Алины Спиридоновны показались мне до того гнусными, что я невольно ужаснулся, представив, как подобные люди будут совместно горевать по поводу моей "безвременной кончины":
- Ну что, проклятый Тутатхамон?! Ведь окочурился твой ведьмарь, а тебе хоть бы хны!.. К бабской юбке подлезть - Тутатхамонище!
- Дак кто ж его знал, Аля?! Я думал, он настоящий стихоплет, писатель, а у него оказалась кишка тонка...
"Нет-нет, - сказал я себе, - все, что угодно, но только не это! Подобных гореваний "Тутатхамонов" даже в могиле не вынесу". Мое неприятие "безвременной кончины" было столь велико, что, превозмогая головную боль, я взялся за чтение рукописей. Разумеется, о коллективном сборнике думал лишь постольку поскольку (главным было - устремление к недосягаемому).
Начал с папки приключений. Когда-то надеялся, что это чтение будет мне в удовольствие; ничуть не бывало. Главные герои произведений: поэтические личности, философы, журналисты и так далее - были, как на подбор, на одно лицо. Просто диву давался: ничего себе - творческая интеллигенция! И это было тем более странным, что, не довольствуясь своим основным трудом, все интеллигенты, как правило, имели хобби.
"...То есть любили после напряженного умственного труда размяться, отойти от повседневщины и без оглядки отдаться строго планомерной работе: то ли острогать оглоблю, то ли отшлифовать какую-нибудь бронзовую пластину, то ли по германскому рецепту приготовить русской домашней водочки. Сидишь себе, строгаешь, и вместе с оглоблей мысли остругиваются, и все золотые, хоть бери и записывай, но - нельзя. Ефим Ефимович поэтическим чутьем улавливал, что его настоящая деловая древесина не здесь, дальше, в самом предмете, в самой оглобле-то его настоящая древесина". Или: "Ефим Ефимович нескончаемо нежно любил Аллу Леопольдовну, и она тоже любила его бескомпромиссно. Бывало, рядышком лягут на стружку и лежат, глядя в потолок сараюшки. Тепло, мягко, и запах будто в сосновом бору.
