- Аллочка, - вдруг полушепотом позовет Ефим Ефимович.
- Что, Фима? - не сразу отзовется она.
И они опять безмолвно лежат, словно бы в корабельном лесу. Не надо слов, все уже сказано, счастливо думает Ефим Ефимович и по тому, что Аллочка отозвалась не сразу, догадывается, что и она так же думает и так же, как и он, нескончаемо счастлива".
После подобных откровений у меня комок подкатывал к горлу и перехватывало дыхание. Что скрывать, мне тоже хотелось бы лежать рядышком с Розочкой на мягких сосновых стружках.
Страницы рукописи выпадали из рук. Преодолевая головокружение, с роздыхом возвращался на свои "полати" - какой толк в том, что в литературе, как и в жизни, все должно быть мотивированным? Нет и еще раз нет, человек достоин счастья без всяких мотиваций. Мое воображение - это мое воображение, и никто не властен надо мной.
Вначале мы с Розочкой полежали на сосновых стружках, а после мне стали представляться радужные картины моей поездки к ней...
Я еду из города Н... прямо в Кремль. Еду в специальном вагоне, меня, как государственное достояние, охраняют высококвалифицированные сотрудники КГБ. Разумеется, я этого не знаю - я известный поэт в свободной стране, фигурирую в школьной программе где-то сразу за Александром Трифоновичем Твардовским. На узловых станциях официанты подносят мне различные горячие блюда на якобы обычных столовских подносах. Однако до моего чуткого слуха доносятся сдавленные реплики откровенного восхищения, дескать, подносы из чистого золота самой высокой пробы. Я делаю вид, что произошла какая-то ошибка, что я здесь ни при чем, я не хочу афишировать свою известность. Но информация уже просочилась, мои читатели-почитатели с цветами и духовыми оркестрами выдают меня с головой, они ломятся в мое купе за автографами. Да-да, они узнали меня, именно я тот самый поэт Митя Слезкин, которого они ждали здесь дни и ночи напролет. "Это он, он!.." - раздается в ночи то тут, то там. Слышатся восторженные рыдания, заглушаемые стихийным скандированием:
- Виват Россия, виват Поэт!..
Отпираться нет смысла, я поднимаю руки, как бы сдаваясь на милость победителя, - официанты и все люди вокруг ликуют. Я разрешаю оставить поднос со щами и дымящейся бараниной, а также серебряное ведерко с шампанским. Больше мне ничего не надо, поезд трогается - в тамбуре и на перроне столпотворение: кто-то бросает цветы в раскрытое окно купе, кто-то - под ноги, кто-то от всей души желает мне счастливого пути, а кто-то сует конфеты и плитки шоколада в мои карманы, уговаривая на денек-другой задержаться, погостить.
В общем, все происходит на самом высшем уровне и вызывает соответствующий резонанс в средствах массовой информации. Я даже не подозреваю, что на коротких волнах в эфире идут повторяющиеся через каждый час репортажи "Свободной Европы", "Голоса Америки" и Би-Би-Си. Тем не менее всенародный бум вокруг моего имени начинает вызывать кое у кого наверху серьезные опасения. В полночь ко мне заявился человек в черной широкополой шляпе и вообще во всем черном, который, усевшись напротив, без обиняков сообщил, что подослан, чтобы пресечь вылазки заокеанских разведывательных служб.
- Им поручено, - прошептал он мне на ухо, - убрать вас и свалить это мокрое дельце на наших доверчивых сотрудников.
Внезапно крякнув, отрубил:
- Не бывать этому.
Я удовлетворенно кивнул и, перехватив его выразительный взгляд, открыл шампанское. Я, конечно, сразу догадался, что ко мне пожаловал рыцарь "плаща и кинжала", но спросил его, кто он и откуда и чем я могу быть полезен в столь поздний час в специальном вагоне.
Мой вопрос застал его врасплох, он заерзал, чувствовалось, что рыцари в любых обстоятельствах не любят вопросов, но, как говорится, деваться было некуда. Он сказал, что его полное имя Иван Иванович Пронин, что он из "конторы глухонемых".
- Хорошо, - согласился я и, наполняя фужеры, предложил: - Давайте без церемоний, по-простому - поэт Митя или товарищ Слезкин.
- Проня или товарищ майор, - в свою очередь представился он и за шампанским стал неторопливо излагать план совместных действий.
План был чрезвычайно прост: как только состав выйдет на основную магистраль Ленинград-Москва, товарищ Слезкин немедленно прекратит всякий контакт не только с читателями-почитателями, но и вообще со всеми в вагоне, то есть резко исчезнет из поля зрения...
- Мировая общественность не поймет исчезновения, - скромно, но с достоинством возразил я и пояснил: - Через всякие вражеские радиостанции выразит глубокое недоумение...
- С радостью выразит, но с похоронным видом, - весело согласился товарищ майор и успокоил: - Тут-то мы и возьмем их за жабры.
Его план состоял в том, чтобы, потакая противнику, всегда опережать его на полшага. Не на шаг и не на два, а именно на половину шага. Пока я буду спокойно спать в своей постели (по расписанию поезд прибывал в Москву в девять часов пятьдесят четыре минуты), он через имеющиеся у него обширные каналы огласит официальную версию исчезновения - острый приступ... почечные колики, обезболивающие инъекции не помогли, пришлось товарища Поэта срочно снять с поезда и подвергнуть стационарному лечению. Тем не менее официальные круги уверены, что означенный выше Поэт прибудет в столицу на Ленинградский вокзал в точно запланированное время.
И совершенно неожиданная, непонятная для непосвященных просьба встречающих посредников просим не беспокоиться.
- Народу будет - не протолкнуться! - пообещал товарищ майор и жестко подытожил: - Тебе, поэт Митя, дополнительная всенародная слава, а государству - незапятнанная репутация.
Кроме того, он поведал, что, опять же через имеющиеся у него обширные каналы, будут распущены самые нелепые слухи о моем исчезновении, которые послужат намеком для мировой общественности, что официальная версия насквозь лжива и ее главная цель - завуалировать новое преступление КГБ, без суда и следствия укравшего любимого Поэта у своего Великого Народа.
План Прони был недурен, со всех сторон недурен, потому что на Ленинградском вокзале меня должны были встречать не только читатели-почитатели с цветами и духовыми оркестрами, но и представители Православной Церкви, представители самого Патриарха Московского и всея Руси, с которыми у меня было условлено, что перед тем, как я поеду в Кремлевский дворец, обязательно побываю в Московской духовной семинарии, прежде всего там почитаю свои стихи. Кстати, о представителях Патриарха и о моей встрече с другими служителями Церкви товарищ майор ничего не знал, да и не мог знать - тут начиналась самая приятная, самая соблазнительная часть воображаемой картины, ради которой, по существу, и фантазировалась поездка в Москву.
ГЛАВА 18
Поезд замедлил ход, через пути то и дело перебегают толпы старшеклассников и студентов с цветами и гирляндами разноцветных шаров. Я прислушиваюсь к праздничному гулу на улице, но музыка вагонных динамиков, включенных на полную мощность, заглушает его.
Я открываю окно напротив купе, и приветствия в мою честь буквально обрушиваются на наш медленно продвигающийся состав. Смущенно улыбаясь, машу рукой и по характерному поведению восторженных читателей (разом вскидывается лес рук, разом в крике открываются рты и потом разом же закрываются) догадываюсь, что они скандируют мое имя. Невольно оглядываюсь, чтобы как-то приглушить пресловутые динамики, и тут ко мне подбегает товарищ майор Проня?! Потрясающе!.. Поначалу не сразу узнаю его - он в военном мундире, на штанах широкие синие лампасы, а на погонах по одной, но соответствующей звездочке.
- Товарищ Поэт! - растерянно говорит он на ухо, потому что музыка сверху заглушает и его. - Товарищ Поэт!..
(Очевидно, Митей или товарищем Слезкиным он не решился называть после того, как воочию увидел ликование Великого Народа...)
- Товарищ Поэт! - в третий раз повторил он. - Вас приветствуют словно Петра Первого или даже Вождя самых широких масс!
В голосе его сквозили восторг и ужас одновременно, чувствовалось, что он, пользуясь своими каналами оповещения, хотя и самолично подготавливал встречу, все же не ожидал, что она выльется в столь грандиозный апофеоз.
- Да полноте, батенька, я всего лишь поэт Митя, - скромно сказал я и как бы между прочим напомнил, что мы договаривались без церемоний. - Или, товарищ генерал, в наши отношения следует внести поправку?
- Никаких поправок! - взмолился рыцарь "плаща и кинжала". - Я для вас был и остаюсь незабвенным Проней, в лучшем случае - товарищем майором из "конторы глухонемых".
В ответ я ничего не сказал, а только пристально посмотрел на его широкие лампасы и одними только изумленно вскинутыми бровями спросил: а как же понимать, батенька, ваш генеральский мундир?
- А-а, - простонал Проня, махнув рукой. - Козырнуть захотелось. - И тут же повинился: - На днях присвоили... Только что, как вчера, обнову справил.
