В память об украинской исторической родине Филу досталась крупная сумма в иностранной валюте — керенками и "катеринками".
И еще — экзотические осколки лексики, которая ему мало понятна и применить которую в жизни возможным не представляется.
Осколки эти посверкивают далеким слабым блеском, когда он начинает наизусть неверным речитативом:
— Старый баба, старый хлоп, танцевали ропопоп. Пили виски, пили пиво, танцевали, — выхватывает из памяти он редкие, ему понятные слова.
Или вот еще покруче:
— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое…
Только при этом вообразите себе тяжелый американский акцент, усугубленный недостающими зубами.
А теперь — по порядку — про другую заграницу.
Это, разумеется, Вьетнам, который и оставшимся на родине украинским братьям Фила тоже, впрочем, не был чужим.
У него наколка на руке, широкие жирные буквы голубого колера: USMC, что значит United States Marine Corps.
— Я был морским пехотинцем во Вьетнаме. Два захода. С шестьдесят восьмого по семьдесят второй год.
— Ты добровольно пошел?
— Морпехи — они все добровольцы.
— Ты защищал демократию, которая вам, американцам, так дорога, или просто по молодости искал приключений?
— Приключений… Ну и демократию — да, тоже.
— Русских видел там?
— Нет, но техники много было русской.
— Ты кем там был?
— Сначала взрывником, а после пулеметчиком в вертолете.
— Опасная это была работка!
— Yeah! — смеется он беззлобно. И стучит себя по колену, потом по другому. Слышен неживой стук. Там, внутри, — пластиковые суставы — подстрелили снизу из джунглей, когда летел на вертолете.
— Ну и что ты сейчас думаешь про ту войну?
— Та война была stupid (глупая).
— Вот интересно, что ты думаешь про вьетнамцев сейчас?
— У меня против них prejudice (предубеждение). Я с этим ничего не могу поделать. Они наших убивали, мы их, ничего хорошего. Не то что я их ненавижу просто нервничаю, когда они мне попадаются.
— Они что, были сильно жестокие?
— Не больше, чем мы. Одно и то же делали — уши отрезали у убитых и раненых. Самому не доводилось, но наши ребята, другие — случалось и отрезали.
— А вот у ветеранов, говорят, проблемы с психикой и отсюда якобы запои?
— Не знаю насчет всех ветеранов, а у морской пехоты точно с психикой что-то. Это ж люди, профессия которых — убивать. Так чего от них ожидать? Девяносто процентов нашего брата тогда сразу разошлись по тюрьмам — в первые же три месяца, как из армии вернулись. (Вместо "войны" или "Вьетнама" он употребляет относительно мирное слово "армия". — Прим. авт.)
"Морпехи — ненормальные!" — Это он, он сказал, не я.
Фил продолжает:
— Я сам пил день и ночь, как вырывался в увольнение. Не переставая. Это было stupid — пить. Я вот раньше собирал ружья. Было двести стволов, хорошая коллекция! А потом продал все, как запил… Дружки мои все пьют, а я такой один — бросил и два года держусь!
— А ты почему бросил?
— Да я просто понял, что уж совсем допился (и то правда, от хорошей жизни люди ведь пить не бросают. — Прим. авт.). Жена боялась дома показываться, когда я бывал выпивши. А это уж все…
— Тяжело теперь жить, одиноко? Без водки, без собутыльников?
— Нет, я по алкоголю не скучаю. Ремонтирую компьютеры — на дому, надомник я. Самоучка. Всегда думал, что для компьютерщика я туповат. И вот как-то у сына сломалась компьютерная приставка к телевизору. Я ее отремонтировал, ну и стал дальше копаться и научился… И по Интернету общаюсь с людьми — с Германией связываюсь, с Россией. На какой предмет общаемся? Так, рассказываю про свою жизнь.
— Вот ты говорил про сына. Сын взрослый у тебя?
— Сыну двадцать два года, а он все дома живет, с родителями (это для американского быта — клинический случай. — Прим. авт.). Он лентяй! Ведь была у него работа, так он ее потерял — из-за лени. Я его критикую, а он отвечает: "Посмотри на себя".
— Это за Вьетнам он тебя корит?
— Нет-нет. За жизнь, но не за Вьетнам.
— То есть это раньше была антивоенная истерия, а теперь нету?
— Да. Это было когда-то, но уж давно кончилось.
При вопросе про отпускные поездки Фил смеется: не с его доходами путешествовать. Он только за казенный счет путешествовал, ездил за границу, правда, с оружием.
— В Атлантик-Сити ездил пару раз. А так-то — home buddy (домосед). Читаю книжки.
— Да ну?
— Точно! Особо я люблю научную фантастику. Айзек Азимов у меня самый любимый автор.
И то верно — американцы самые удачливые и яркие фантасты.
Америка вообще не похожа на страну, даже на очень чужую, — это как бы другая планета. Ее заселили земляне, и что-то земное тут, конечно, есть. Но в основном просто какой-то Марс… Он у американских фантастов, если вы заметили, часто встречается — может, и не зря, военная такая планета, а чужие планеты и континенты или страны без войн-то не даются.
— У меня книг полно дома! — хвастается, как какой-то "шестидесятник". А ведь раньше дом весь винтовками был уставлен. Вот перемена! Что-то похожее, кстати, и с нашими "шестидесятниками" случилось — они ленинизм поменяли на склонность к демократии…
Мы с Филом договорились еще встретиться и поговорить поплотнее, сделать настоящее интервью, а то что ж, в баре болтать — нешто это серьезно. В назначенное время я к нему приехал домой… Издалека дом смотрелся обыкновенной русской щитовой бедной одноэтажной дачкой на шести сотках. Хлам какой-то совершенно советского беспомощного вида раскидан, а вот еще ржавый остов машины стоит — таких полно в московских, вдали от центра дворах… Для Америки это все бедно… Спросил у соседа, который в своей машине проезжал мимо, и тот меня отослал на ближайшую заправку: там в магазинчике продавщицей работает Салли, жена Фила. Она не знала ничего про мужа, она звала меня еще заходить и смотрела на меня растерянными глазами (я же, глядя на нее, вспоминал рассказ Фила о том, как ей было несладко, когда он уходил в свои запои).
Я после еще заезжал к ней, и звонил Филу, и дозванивался, и снова с ним договаривался, и приезжал на скудные его шесть американских соток. И все зря: похоже было, что он просто не хочет меня видеть. Или запил снова, сорвавшись после двух лет "просушки". Мне иногда даже представлялось, как он прячется в своем щитовом домике или, может, в леске у дороги, раскрашенный в боевые камуфляжные цвета, с одним из своих бывших двухсот ружей, которое чудом сохранилось, и берет меня, подозрительного визитера из коммунистической страны, красного вьетнамского союзника, на мушку и подолгу водит за мной ствол в тяжком раздумье…
После этого наваждения я к земляку почему-то уж больше не ездил: знаете, прямо как отрезало.
Глава 19. Пьяный за рулем — американский преступник
Вся Москва безнаказанно водит свои автомобили по пьянке. Всем это сходит с рук. И только одному человеку не повезло: он попался. Он стал изгоем и парией. Он один против всего остального общества. Все знают: "Да, попал этот МакГофф…" На него разве только пальцем не показывают.
Год назад Майк совершил страшное преступление: его поймали за рулем пьяным. И с тех пор за это мучают, издеваются, унижают, тянут деньги. Майк живет в постоянном страхе. Он практически бросил пить. Редкие спорадические пьянки не могут утолить его жажду. Обиднее всего то, что все кругом пьют, как пили! А он — один такой…
Вы усмехнетесь и спросите: а что ж он сразу не дал гаишнику 100 долларов, чтоб назавтра забыть о неприятности? Или на худой конец назавтра 400 долларов, чтоб забыть послезавтра?
А потому не дал, что нет в Америке русских гаишников. Так что некому дать денег. Невозможно тут откупиться от судьбы, и потому остается человек со своей бедой один на один. В мире капитала, как писала "Правда" — та, которая в кавычках, — никому нет дела до проблем "маленького" человека.
В первый раз его поймали пять лет назад. Он ехал из бара домой в ночи, разумеется, пьяный. И тут его догоняет и тормозит полицейская машина, а в ней лично начальник московской полиции Ральф Рогато, широко известный своей итальянской неподкупностью и беспощадностью к правонарушителям. Майк заспорил, что он-де не пьяный. Ну что, поехали в госпиталь. Померили там алкоголь в крови, оказалось — 1,22 промилле. (А позволено в Америке напиваться за рулем не более чем на 0,8 — если человек автолюбитель; профессионалам разрешают не более 0,4. Опытные люди, чтоб не превысить, пьют один дринк в час. Дринк, условная американская единица, составляет ничтожно малую величину — кружка пива, или рюмка водки, или стакан вина. — Прим. авт.)
Тогда, по первому разу, он легко отделался, считай, даром ушел. Всего-то 300 долларов штрафа, да еще 1000 адвокату, потому что не положено в условиях развитой демократии судить гражданина без защитника. Ну и еще по мелочи, это простая американская рутина: просидеть десять дней — разумеется, выходных — на лекциях о вреде алкоголя. И еще — я чуть не забыл такую мелочь — Майк четыре субботы подряд, в самую июльскую жару, по десять часов без перекура, выполнял общественные работы, как-то: сеял траву, сажал деревья, мел улицы и трудился на заводе по переработке мусора.
