И теперь аплодисменты прокатились гулкой и широкой волной. Аплодировали Наталья Львовна с Ваней Сыромолотовым, захваченные общим энтузиазмом публики. И этот шквал аплодисментов заставил Ваню осмотреться.
— А народу-то набралось, — с удивлением пророкотал он. — Как-то вдруг, а? Откуда столько?
Но в ответ на его слова Наталья Львовна вспомнила две строчки из Фета и произнесла вслух:
Только песне нужна красота,
Красоте же и песен не надо.
А Ваня ей в тон пробасил:
— Вот, оказывается, какое еще есть искусство: искусство революции… — Он, посмотрев пытливо на свою спутницу и поймав на ее лице тайный упрек, добавил: — Это я не так себе, не для красного словца, а вполне серьезно…
Как раз в это же самое время мимо них пробирался сквозь толпу тот самый юный оратор, который только что сообщил о приезде Ленина. Он пытливо посмотрел на Ваню ясными сверкающими глазами, и глаза эти показались Сыромолотову до того знакомыми, что он не удержался, проговорил в сторону юноши:
— Подозрительно, какое сходство! Вы не сын ли Ивана Васильевича?
— Сын… И вас я знаю… Вы чемпион по французской борьбе.
— Был когда-то… — заметил Ваня, но юноша не обратил внимания на его слова и сказал: — Вы у нас были года три назад… Я помню…
— Да, Иван Васильевич снимал тогда этаж в моем доме. Где он сейчас?
— Погиб… на фронте.
И глаза юноши, так изумительно похожие на «святого доктора» Худолея, сразу замигали и потускнели. И тут Наталья Львовна, чтобы как-то перевести разговор, сказала восторженно, обратясь к юноше:
— Мы очень благодарны вам… Вы так хорошо говорили, так проникновенно… Вам нельзя не верить… Значит, это хорошо, что Ленин теперь в Россию приехал?
— Очень хорошо. Теперь у нас главная задача — вырвать власть из рук эсеров и меньшевиков, у которых с кадетами подлинный блок.
Наталье Львовне, да и Ване, хотелось еще поговорить с этим симпатичным юношей, но тут, проходя мимо, такой же юноша, очевидно товарищ его, сказал негромко:
— За тобой следят. Уходить надо.
Сын «святого доктора» сделал поклон и сказал, обратясь к Ване:
— Родителю вашему, Алексею Фомичу, кланяйтесь и еще раз благодарность мою передайте за пирожки.
— За какие такие? — не понял Ваня.
— Он знает. Пусть газету «Правду» вспомнит.
И Худолей-младший растаял в густой толпе.
— Пожалуй, что на сегодня с нас хватит, — сказал Ваня и предложил Наталье Львовне возвращаться домой.
Однако, когда они повернули на другую улицу, которая должна была вывести их к дому Вани, то встретили тоже толпу, только небольшую. В середине ее стоял почтальон с сумкой и с палкой, пожилой уже, невзрачного вида человек в порванном снизу и под мышками пальто. Он как будто поджидал, когда подойдут они двое, а когда подошли, начал вдруг с большим подъемом:
Говорится: почтальон…
И-эх, почтальон, почтальон!
Что ж такое почтальон?
Пальто драное на нем…
Должно быть, он полагал, что митинговые речи надо говорить непременно стихами, и составил это свое четверостишие заранее, чтобы обратить внимание слушателей на бедственное положение почтальонов, но стихи его вызвали только усмешки, а одна сурового вида старуха в теплом платке сказала ему громко:
— Что же ты, лодырь божий, и пальто себе починить не можешь? Али ниток-иголки на тебя не припасено?
Но тут же нашелся и у почтальона защитник:
— Бесполезно чинить через собак! Сегодня ты починил, а завтра собака опять порвет.
И все захохотали, а Ваня зашагал дальше.
Около дома его встретил дурачок, который теперь почему-то не прятался, а очень воинственно нацелился из своего оружия прямо в лицо Натальи Львовны и успел щелкнуть один раз, после проворно пустился бежать вдоль улицы.
— Знает, хоть и дурак, что бежать за ним я не буду! — сказал Ваня и добавил: — А в участок все-таки надо будет зайти сегодня…
Когда же они вошли в коридорчик, то увидели в дверях, ведущих на кухню, Епимахова. Улыбаясь сладенько-лукаво, театрально склонив голову вбок, он выпалил:
— Поздравляю вас нижайше с незаконным браком! — И тут же подался назад и захлопнул за собою дверь.
Ваня не задержался тут, поднялся к себе и совсем без раздражения сказал Наталье Львовне:
— Вот, видела, какие у меня жильцы? А ты думала, что можно их к чему-то там приспособить по домашности!.. Не-ет, таких не приспособишь!
— Так что же, в самом деле, с ними сделать? — захотела узнать она.
— Это уж милиция пускай придумает, куда их девать, а нам придумать бы, куда спрятать деньги, чтобы этот гусь лапчатый их не нашел, а то ведь непременно украдет, когда мы уйдем! — забеспокоился Ваня. — Подобрать ключ от дверей что ему стоит? Решительно ничего!
Наталья Львовна испуганно бросилась к своему чемоданчику, в котором были заперты браслеты, медальон, кольца, а когда убедилась, что он не был отперт жильцами, начала, как и Ваня, оглядываться по сторонам, куда бы спрятать подальше свое достояние.
В самой дальней от входа комнате была узенькая кладовка, едва выступавшая из стены, — на ней и остановились и туда спрятали чемоданчик с золотыми вещицами и деньгами.
А когда Ваня запер кладовку и даже забил дверь гвоздями, он обратился к Наталье Львовне:
— Сейчас нам надо пойти — сделать так называемый визит отцу.
Наталья Львовна посмотрела на него пугливо, но так и не прочитала в его глазах, почему идти к Алексею Фомичу нужно было именно теперь.
5
Когда Наталья Львовна подошла к дому Сыромолотова-отца, почувствовала такую робость, что тихо сказала Ване:
— Может быть, отложим это на завтра, а?
Ваня улыбнулся и ответил:
— Есть такое правило: «Что можешь сделать сегодня, никогда не откладывай на завтра…» Этому меня и отец учил.
И добавил:
— У отца есть собака-овчарка Джон, — ты ее не бойся, если и залает… Впрочем, едва ли залает, он ко мне уж привык.
Джон, который был на дворе, действительно, не лаял: он только подошел степенно к новому для него человеку — Наталье Львовне — и понюхал сумочку. Привлекли внимание его и два свертка, какие нес Ваня: кое-что из закусок удалось все-таки купить.
Алексей Фомич увидел Наталью Львовну в окно, узнал ее и вышел в прихожую, и первое, что они от него услышали, было:
— Что? Вам опять удалось подпалить свечкою Семирадского?
И она еще не знала, как отнестись ей к его шутке, когда Ваня серьезным и даже торжественным тоном сказал отцу:
— Прошу любить и жаловать: моя жена!
Алексей Фомич отступил на шаг от изумления, поднял брови, пробормотал было: «Когда же это ты успел?» Но тут же, наклонив голову и сделав широкий жест правой рукой, сказал громко и отчетливо: «Честь и место!» — и помог Наталье Львовне раздеться.
А когда повесил на вешалку ее шубку, то поцеловал ее в лоб и спросил:
— Значит, вы мне приходитесь теперь снохою. Вот надо же, как скоропалительно это случилось! Ведь совсем недавно, Ваня, видел я твою теперешнюю жену в одной церкви, — о чем она тебе, должно быть, уже сказала, — и она действительно спрашивала о тебе, — значит, вы были знакомы раньше, — тогда все для меня понятно.
Чтобы не вступать в длинные объяснения, Ваня сказал:
— Да, вот именно: мы были знакомы еще до войны, а теперь только это — нашли друг друга.
— Все понятно… Все понятно! — повторил Алексей Фомич и широко отворил перед женою сына дверь в комнаты.
И, введя Наталью Львовну к себе в дом, Алексей Фомич продолжал разглядывать ее глазами художника и вдруг сказал Ване:
— Русалка, а? Вот с кого писать тебе свою русалку!
— Уже написал, — улыбнулся Ваня.
— Ну еще бы нет, еще бы нет! Я бы и сам написал! — И Алексей Фомич, совершенно развеселясь, хлопнул по плечу сына.
Только после этого улыбнулась облегченно и обрадованно Наталья Львовна.
— Приятно, приятно видеть! — проговорил Алексей Фомич, и она поняла это так, как ей хотелось понять, — что улыбка красит ее лицо, а не портит. Это она о себе знала.
— Ты что-то принес там такое, — неси на кухню и зови сюда свою мачеху.
Ваня тут же вышел, и Наталья Львовна поняла, что Алексей Фомич вполне обдуманно удалил Ваню, потому что, очень внимательно глядя в ее глаза, он сказал, вдруг понизив голос:
— Позвольте разобраться: ведь вы замужем там за кем-то, кто сейчас на фронте? Так мне говорил дьякон Никандр, да ведь как же и могло быть иначе?
— Нет, теперь больше не замужем, — с большим ударением сказала она.
— А-а! Вы получили известие, что он убит, и стали, значит, свободны! Все понятно!
Наталья Львовна почувствовала большую неловкость от этой догадки, но ничего не сказала, даже не повела головою; да и некогда уж было что-нибудь говорить в объяснение: в комнату входили Ваня и Надя, поспешно вытиравшая руки о фартук.
