Тут я увидел, что он уже здорово пьян.
- Вот вы говорите, - продолжал он задиристо, - что ничего не будет, а в писании не то ведь сказано. Там сказано: будет последний бой и налетят железные птицы и истребят всех живущих. Так что - это тоже дурачок писал?
Михаил Степанович быстро взглянул на Софу, она сидела молча.
- Ну вот, - сказал он весело. - Мы уже и до писания дошли. Да ты что, сектант, что ли, Иван Семенович?
Тот хмуро покачал головой и аккуратно начал расставлять по столу посуду.
- Тут не в писании совсем дело, - сказал он. - Писание - это только так, к слову пришлось.
- Ну, хорошие же у тебя тогда слова! - воскликнул Михаил Степанович. А еще сознательный человек, колхозник, бригадир.
Тут вдруг наш хозяин поднял лицо и посмотрел на нас. Мне показалось, что он даже покраснел от раздражения.
- Ну вот вы все ученые люди, - сказал он громко и насмешливо, политики, а я, верно, как вы говорите, дурак, колхозник. Ну так как вы считаете, вот это писание - оно что? Его дурак какой-нибудь сочинял, Сергей-поп какой или еще кто?
- Ну, не дурак, конечно, - ответил Михаил Степанович. - Но...
- Ага! Значит, не дурак, - усмехнулся хозяин. - Так! Хорошо... Так значит оно что-нибудь или нет? Ну вот как вы скажете - значит?
Софа вздохнула и отвернулась, а Михаил Степанович скучно ответил:
- Ну, значит, конечно, кое-что отражает - фанатизм, темноту, забитость, настроение масс того времени, ну и прочие социально-исторические штуки. Так, значит, налетят эти железные птицы и всех нас перебьют? Ну а может, это наши птицы будут, а не его?
- Оставьте, - сказала тихо и досадливо Софа. - Ну что вам?
- А ну-ка, историк, - сказал Михаил Степанович, - разложите его опять на лопатки.
- Ну-ка, ну-ка, разложи, - повернулся ко мне бригадир, - попробуй.
- Никаких железных птиц в писании нет, - сказал я твердо. - Есть, верно, в "Апокалипсисе" железная саранча, вот о ней, наверно, и идет речь.
- Ну, хорошо, саранча. Так вот к чему она? - вкрадчиво спросил хозяин. - Как эту саранчу понимать-то надо? Ведь саранча эта так, букашка, что она особенно сделать-то может? Ну, сад оголит, хлеб пожрет, а тут ведь пишется всех уничтожат! Вот ведь как. Неужели тот, кто писал, никогда и саранчу в жизни не видел?
- Ох, как еще видел, - сказал я. - Потому так и писал, что видел. В тех местах, в Малой Азии, саранча как смерть, от нее ничего не спасет - ни река, ни гора, ни расстояние, садится туча ее в несколько десятков миллиардов тварей и начинает жевать. И что с ней ни делай - дави, жги, выпускай стада быков, она все равно будет жевать. Ее давят, а она жует, жгут, она жует, ее ничто не трогает - ни смерть, ни боль, - ничего, только бы оголить всю землю дотла.
- Вот как эту ладонь, - сказал бригадир тихо и подавленно и выставил над столом большую, крупную загорелую ладонь, - точно! Мне и отец это рассказывал.
- Вот и думает человек: знать, и смерть такая. И хорошо, что она, смерть эта, землю еще не лопает, а то и от земли ничего бы не осталось.
Бригадир сидел и молча смотрел на меня.
- Так вот оно что, - сказал он наконец тихо. - Это вы правильно сказали. - У него был вид человека, неожиданно набредшего на истину. - Это так! Бактерия! Виброн!
Тут уж я растерялся. О бактериальной войне в то время уже поговаривали. Говорили, что в Германии, в Японии и даже в Италии идет работа по выращиванию смертоносных бактерий. Что-то с чем-то скрещивают, высевают какие-то культуры на питательные среды, подкармливают их питательными бульонами, высевают на агар-агар, снова пересевают, снова скрещивают, и в результате появляется уже что-то такое чудовищное, что не берет ни огонь, ни мороз. Человек погибает через несколько часов. Говорили, что где-то в Японии уже выращен чудовищный гибрид смертельных тропических лихорадок, скрещенных с бактериями столбняка, сапа и проказы. Достаточно вылить такую пробирку в водопровод, чтоб город превратился в покойницкую. В газетах об этом писали еще мало и общо. Зато о чем-то очень схожем и говорили и читали лекции. Лекции читали о том, что органами Наркомвнудела было обнаружено гигантское вредительство. Агентам враждебных разведок удалось завербовать многие сотни работников элеваторов и складов. Миллиарды пудов зерна по вражескому заданию были заражены каким-то особым клещом. Хлеб тот пришлось весь сжечь. Арестована масса ответственных работников, и с каждым днем арестованных становилось все больше и больше. После людей с именами пошли уже совсем простые люди - рабочие, экспедиторы, бухгалтеры, лаборанты. Судили их при закрытых дверях и военным судом. Приговоры выносились самые суровые - бывали и расстрелы. Арестованные признавались во всем, и скоро прокуратура и органы следствия объявили о том, что они до самого конца распутали весь огромный клубок измен и предательств. Враги рассчитывали, писали газеты, на благодушие советского народа, но они снова просчитались: железная рука советской разведки (я видел эту руку - "ежовые рукавицы" - на плакатах, ими был оклеен весь город) схватила врагов за горло, задушила и выбросила из советского общества. Итак, враги, безусловно, просчитались. Но глупо думать, что они успокоятся. Наоборот, сейчас в борьбу вводятся все новые и новые силы. И этого надо было ожидать, ибо, как указал товарищ Сталин, чем больше наши успехи, тем ожесточеннее сопротивление врагов и тем на более крайние средства они идут. А отсюда вывод, который сейчас и сделал бригадир: если можно заразить искусственно клещом элеваторы, то почему ж нельзя вырастить где-нибудь в Марокко многомиллиардные стаи саранчи особой породы да и пустить ее на колхозные поля? Вот тебе и апокалипсис...
Я смотрел на бригадира - и не знаю, как это выходило, но отлично понимал все, что он думает.
- Это чепуха, отец, - сказал я. - Никаких таких бактерий на свете нет.
Он печально, но решительно покачал головой.
- Нет, есть они, есть! Так и про клеща сначала говорили, что это одна агитация, а видишь, сколько его под конец оказалось.
- Ну, сравнил клеща с саранчой, - сказал Михаил Степанович. - Это, брат, совершенно разное дело, саранчу, как клеща, в пробирке не принесешь и не выпустишь.
И тут из меня вдруг выскочило то, о чем я уж месяцы думал и так и сяк, но с полной определенностью решил только сейчас.
Я сказал:
- И с клещами тоже чепуха. Никто ими элеваторы не заражал.
Но тут Михаил Степанович поднял стопку и весело воскликнул:
- Э, хозяин, хозяин! Что ж ты за стопками не смотришь? Ведь вот все пустые. Ну-ка давай по последней.
Слов моих он как будто не расслышал. Только Софа Якушева поглядела на меня и отвернулась.
- Нет, есть клещ, - сказал бригадир, не двигаясь. - Обязательно он есть... Это я точно знаю! - Он взял со стола бутылку и стал наполнять стопки. - Точно знаю... - повторил он. - У меня брата за него расстреляли. Завербовал его Модест Ипполитович, заведующий нашим элеватором. Так неужели же человек ни за что девять грамм получил? Нет, нет, этого я никак не могу допустить. Есть он, обязательно есть! Это уж точнее точного.
О том, что надо ехать, уже не говорили. Софа пила наравне со всеми и, когда думала, что я не вижу, украдкой косила на меня большими светлыми глазами. А мне уже было досадно, что я наговорил лишнего. Я налил себе две стопки и, не угощая никого, опрокинул их раз за разом.
- Вот это по-нашему, молодец! - сказал Михаил Степанович. - Ну что же, выпьем и мы, Софа, а?
Она отрицательно покачала головой и тихо сказала:
- Пора.
Уже вечерело. Откуда-то вдруг тонко потянуло розами. Но я знал, что это не розы пахнут, а это несет из ям прелым прошлогодним листом. Хозяин сидел на табуретке печальный, серьезный и, слегка покачиваясь, задумчиво смотрел на свои руки. Вдруг прямо над нами закричала иволга. Крик у нее противный, резкий, кошачий. Я вздрогнул.
- Ну и пугливый же вы, - усмехнулся Михаил Степанович. И только он это сказал, как где-то далеко за садом закуковала кукушка.
- Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить? - крикнул он ей.
Кукушка крикнула три раза и замолкла.
- Недолго же, - усмехнулся Михаил Степанович и взглянул на часы.
- Пойдем? - тихо спросила Софа Якушева и встала.
- Ну а вы как? - спросил меня Михаил Степанович, поднимаясь. - Может, вас подбросить до города?
Я поблагодарил и отказался. Ехать мне с ними почему-то не хотелось. Он протянул мне руку.
- Ну, тогда позвольте пожелать вам всего хорошего, еще, надеюсь, встретимся.
- Встретимся, - сказал я. - Мы теперь здесь часто будем.
И тут опять, и уже ближе, закуковала кукушка.
- Ну, может, мне больше повезет, - сказал я. - Кукушка, кукушка, сколько мне?.. Она вдруг замолкла.
- Обоим сегодня не везет, - засмеялась Софа Якушева. - Наверно, за страшные разговоры. Так до скорого?
Они ушли, и, переждав минут десять, я поднялся было тоже. Но хозяин сурово сказал мне:
- Постойте-ка, - и снова налил по полной.
- Не буду, - сказал я, отодвигая стопку, - я уже и так совсем пьян.
