и спали бы вместе, на одном диванчике! Любовью сытые… Петя скрипнул зубами и отправился на кухню. Когда он наливал себе суп, раздался звонок в дверь.
– Кто? – спросил из прихожей отец.
– Это я, Фомочка! Всего-навсего я…
Петя замер над тарелкой. Или ему послышалось, или голос матери был нетрезвым!
– Ты пила, что ли? – Фома Петрович дверь не открыл, а голос его стал ещё напряжённее.
Ответа из-за двери не последовало.
– Тогда иди ночуй туда, где наливают. Придёшь утром. Будешь ломиться – вызову полицию.
Он повернул ключ в замке и оставил его там. После этого пришёл на кухню и сел напротив Пети, опершись локтями на стол.
– Не вздумай открыть ей дверь. – Фома Петрович глядел на сына, но Пете казалось, что он его не видит и думает о чём-то отвратительном. – Иначе пойдёшь гулять дальше… Вот мерзавка! Не живётся ей спокойно! Ну ничего…
Кусок не лез Петюше в горло. Он никак не ожидал от матери такой странной выходки и такой жесткой реакции отца. «Хотя с нашим папашей ещё и не того захочется, – думал Петя, – ведь мать ни одного доброго слова от него не слыхала. Ни разу в жизни! Любил ли он её вообще когда-нибудь? Пусть в молодости? А она его?»
– Вижу я, на тебе лица нет, – прервал его мысли Фома Петрович, – и думаю, причина для расстройства у нас одна. Бабы. Запомни, Пётр. Никакой любви на свете нет. Есть инстинкты и гормоны. И есть правила, которые не дают инстинктам задавить разум. Эти правила нужно соблюдать. Строго соблюдать. Исключений быть не должно. Иначе станешь тряпкой. Иди к себе.
Всю ночь Петя ворочался на постели. Его мучили мысли о том, где ночует мать, желание открыть ей дверь и позвать домой, если она вдруг сидя прикорнула на лестничной площадке, страх ослушаться отца и ненависть к нему за это. Он презирал себя за трусость, но так и не посмотрел в дверной глазок. Когда он ненадолго проваливался в сон, то видел в нём Любашу, поддающуюся лапаньям новичка, и слышал её возбуждённый шепот с придыханием: «Гарик, что ты делаешь?»
Под утро он всё же уснул, а когда проснулся, отца дома уже не было. Мать как ни в чём не бывало суетилась на кухне. Словно и не пришлось ей ночевать неизвестно где. Петя позавтракал, молча глядя в тарелку, буркнул «спасибо» и отправился в школу.
Окончательное падение Петиного авторитета произошло на уроке физкультуры, случившемся в этот же день. Из-за раскисшей от оттепели лыжной трассы урок проходил в спортзале. Прыгали в высоту. На построение в начале занятия Гарик Цыганович вышел не как все, в штанах и футболке, а в спортивных трусах и майке. Это выглядело так неожиданно, что ни у кого даже язык не зачесался пошутить. Был он выше всех в классе, жилистый и смуглый, и физручка Марина поставила его первым в строю.
Люба Горобец была изящна и свежа, только губы её казались Пете припухшими и слишком яркими, а глаза чересчур сияли. Ещё он заметил, что они с Цыгановичем стараются не приближаться друг к другу, и всё же не могут сдержаться, чуть улыбаются, встретившись взглядами. Остальной народ, включая девчонок, этого как будто не замечал.
Установили планку на зачётной высоте. Новичок легко и почти без разбега её перепрыгнул и сел на скамейку, предоставив покорять высоту остальным. Пете из-за невысокого роста и коренастой фигуры не удалось преодолеть планку ни с первого, ни со второго раза. Внутри у него всё кипело.
Оставалась последняя попытка. На неё настраивалась небольшая группа неудачников, толпясь в секторе разбега. Тут Гарик встал, подошёл к Пете и вполголоса доверительно сказал:
– Слушай, Пётр, ты последний шаг разбега сделай покороче, а при толчке плечи и локти рвани вверх, и перепрыгнешь. Там тебе немножко не хватает-то…
Петя так и не понял, кто дёрнул его за язык, но он громко перебил новичка словами:
– Вот только евреев цыганских забыли спросить!
Со слегка страшноватой злой радостью Петя заметил, как задела брюнета его фраза, подлая, будто удар ниже пояса. Тот даже в лице изменился. Но быстро взял себя в руки.
– Хотя зачем тебе высоко прыгать, Плимплюс? – довольно спокойно сказал он. – У тебя ж ножки короткие, как у бычка-производителя, тебе и кличку-то придумывать не надо. Бычок Петюша.
Где-то за спиной хихикнули. Ноги и правда были коротковаты, в этом Петя даже сам себе не хотел признаваться.
– Чё ты сказал? – Петя сделал шаг вперёд со сжатыми кулаками.
– Ты же слышал, Петюша! – с вызывающей усмешкой ответил Игорь. – Ну давай, рискни, и сам убедишься, что на том свете нет ни евреев, ни плимплюсов.
Кинуться в драку Петя не посмел, поняв, что Цыганович совершенно его не боится и наверняка даст отпор – навтыкает ему жёсткими кулаками с высоты своего роста. Вон как костяшки набиты! Петя побледнел от невыносимой злобы и выбежал из спортзала, пнув дверь ногой.
Впервые за все годы учёбы он два дня сознательно прогуливал школу, а когда наконец набрался решимости и вернулся в класс, место лидера было прочно занято новичком. И хотя в конце четверти тот уехал обратно к себе в Москву, предварительно вскружив головы всем барышням класса, не говоря уж о разбитом сердце Любаши Горобец, восстановить реноме Пете так и не удалось, и прозвище Бычок Петюша намертво прилипло к нему до окончания школы.
Полминуты всего и прошло-то, а мне показалось – лет тридцать. Ну, может, не тридцать, но точно больше, чем моя жизнь. И всего только Чингисхан принёс Гаврику таблетку и стакан воды, чтобы запить её. Гаврик проглотил с водой лекарство, закрыл глаза и на эти полминуты отвернулся, чтобы перевести дух. А мне вдруг захотелось упасть на пол в позе эмбриона и ничего не видеть, не слышать, ни о чём не помнить и не думать.
Видно, он тоже не железный, этот Гаврик. На полминуты стена, за которой он прячет от нас свой внутренний прибор ночного видения, стала прозрачной. Возможно, у него просто не хватило сил держать под напряжением этот защитный экран, и я узнал немного из того, что лучше бы не знать. Ощутил стыд и ненависть к жизни, а главное, не только Чингисхана или этого несчастного Андрюхи, но и свой стыд припомнил с новой силой. Как будто три записи из истории болезни прочитал одновременно…
…Иногда случаются в жизни вещи, которые стерпеть нельзя. Ну никак невозможно!
Сегодня Андрюха Тарасов пришёл смотреть квартиру,
