просторном тамбуре, толкнул сам Мизгирь, пропустил Базанова вперед.
От окна навстречу им пошел невысокий полноватый человек со щеточкой усов, с редким русым, начинавшим седеть зачесом назад. Блеклое, из плохо запоминающихся, лицо с мелковатыми чертами было оживлено сейчас вроде б не дежурным гостеприимством, сеточкой морщин улыбались маленькие светлые глаза.
— Жду, — сказал он, чуть приметно и оттого симпатично губами усмехаясь тоже, пожимая его руку. — Жду удовольствия познакомиться. Леонид Владленович, к вашим непременно услугам.
Иван представился, уступил место поручителю своему.
— Старый интеллектуальный греховодник, — уже посмеивался Воротынцев, дольше обычного задержавши руку Мизгиря в своей, тиснув как-то по-особенному раза два ли, три, — он уж, верно, замаял вас парадоксами своими? Он их отыскивает везде, особенно же в своем гуманизме…
И тот ответил глухим своим хохотком, покрутил головою:
— К людям я еще снисхожу кое-как… ну, что с них взять — с меня, например? А вот человеколюбов терпеть не могу!
— Это вполне здоровый инстинкт у вас, мне кажется, — заметил ему Иван, и хозяин оценил сказанное, с видимым удовольствием засмеялся и предложил, показал на стоявшие у веницианского, в углу кабинета, окна два кресла с длинным низким столиком меж ними:
— Располагайтесь. Надеюсь, там будет вам, как Собакевич говаривал, покойно.
И подошел к рабочему своему столу, ткнул клавишу селектора. Тут же появившийся секретарь не без труда подкатил по ворсу ковра третье кресло, скрылся в боковой за портьерой двери. Видно, был хозяин завзятым любителем бронзы: люстра, бра в простенках, чернильный прибор с задумавшимся, будто даже опечаленным чем-то Мефистофелем, настольная лампа тоже — все из нее, старой тонкой работы. Большой, давно обжитый кабинет со светлыми и, кажется, в самом деле орехового шпона панелями, отделанными поверху разным под старинку обрамлением, и с богатым в другом углу — фальшивым, скорее всего, — камином с мраморной доской и грифонами на решетке… ну да, начало века, типичный модерн.
— Да, трудновато человека любить, — говорил меж тем, продолжал он случайно подвернувшуюся фразу, тему ли, подсаживаясь к ним, — мудрен уж очень, неоднозначен, хорошее от плохого в нем, простите, зубами не отдерешь… Но любим же.
— С божьей, как говориться, помощью. А может, понужденья.
— Понуждения? — удивился Воротынцев вполне искренне, пристально глянул. — Признаться, не понял…
— Некоторые отцы православия, аскеты, считают, что наличными своими силами человек осознанно любить другого человека — всего и во всяких ситуациях, проявлениях — не может. Разве что с вышней помощью: так он, человек, по словам же по вашим… неудоболюбим, что ли.
— Да? Впервые, знаешь, слышу такое… — сказал хозяин Мизгирю, тоже со вниманием слушавшему, смотревшему. — Трезвый взгляд, ничего не скажешь. И смысл — в рамках религиозного, конечно… Разумники. — И перевел все еще недоумевающие глаза на гостя, дрогнул щеточкой усов: — И… вы верите, вообще?
— Да нет, — спокойно сказал Базанов. — С богом или без — все равно не управляется с любовью человек, не справляется… как и с ненавистью там, с эгоизмом. Ни полюбить толком, чаще всего, ни возненавидеть не может. Ни верить. Нет — я, увы, атеист.
— Вот! — выкинул к нему руку Мизгирь, точно уличил, с поличным поймал. — Не верю я этому «увы»… подозрительно оно и не в первый уже раз, между прочим! Чреваты эти «увы»!..
— А у тебя есть такое право — не верить, подозревать? — резонно и с неожиданным и твердым холодком возразил Воротынцев.
— Увы, нету, — засмеялся Мизгирь. — Это я к тому, что все мы в этаком межеумочном состоянии — жиронда, болотце…Менжуемся, знаете, ни богу свечка, ни черту кочерга. А определиться, — и посерьезнел, скрипнул отчего-то голосом, — желательно бы, императивы времени — они ж категоричны… Aut Caesar, aut nihil [1].
Тот с видом то ли пренебрежительным, то ли непонимающим — а зачем? — пожал плечами, придирчиво оглядел выставляемое секретарем с коляски-подноса на столик: «Наполеона» бутылку, красное вино, большое блюдо чего-то розового, нарезанного, где ветчина, где рыба — сразу не поймешь, бутерброды с икрой и прочую мелочь вроде тарталеток, лимонов и маслин. Появлялся из-за портьеры и работал этот малый бесшумно, с ловкостью едва ль не профессиональной, и Базанов усомнился: секретарь ли?
А хозяин налил коньяку Базанову и себе (бутылку красного без церемоний забрал в свое распоряжение Мизгирь) и, держа бокал чуть на отлете, негромко, но веско, куда и благодушество делось, заговорил:
— Мы встретились здесь по делу — и считайте дело это уже решенным: мое застарелое доверие к Владимиру Георгиевичу и моя вера в талант Ивана Егоровича — тому порукой. Сопутствующие мелочи решаемы, и у нас есть уже что предложить вам; но об этом чуть ниже. Я же хочу выпить за одно удивительное и, право, таинственное обстоятельство: как на наших неизмеримых пространствах, в нашем-то бардаке и всесмешеньи находят в решающее время друг друга талант — и энергия к нему, знание, как делать, — и воля делать это. За встречу их — здесь!..
Тост был хоть куда, не уступал ему и коньяк, никак уж не подделка шляхетская, и что за тяга у поляков, в самом деле, Наполеона всякий раз подводить… да и всех, кто с ними свяжется.Но интересно бы узнать, что за тостом? За симпатией обоюдной, успевшей, кажется, между ними возникнуть.
И Воротынцев не стал тянуть, не в его, видно, характере было это:
— Теперь частности — чтоб не возвращаться к ним, не портить посиделки нашей. Помещение — на углу Казачьей, — он усмехнулся, — и Урицкого, четыре комнаты пока… Устраивает? Там одна из фирм наших, потеснятся, как только скажете. — Он положил оливку в рот, прошел к столу своему и бумажку взял, глянул в нее. — Так… компьютер с принтером, пишмашинки две, факс, мебеля, само собой… Смета на обзаведенье, на канцелярщину всякую — за вами, хоть завтра, как и расписанье штатное. Ставки на ваше усмотрение, скупиться на кадры не будем, наш принцип: все для дела. Далее: «четверка» вазовская с шофером, пробег… э-э… три с половиной тысячи кэмэ — с завтрашнего, опять же, дня в полном вашем распоряжении. Регистрация, расходы побочные, юридические закавыки и прочее — все с Вячеславом, секретарем моим. Отдаю вам его… на известный срок, конечно, на обустройство — как юриста и нашего полномочного. Ведь вам, Иван Егорович, и уволиться надо, так? Проблем не будет?
