Таким показался ей и Лапин. У него, правда, был свой "пунктик". Он считал все стандартные рецепты резин плохими, смело корректировал их и всюду, где только можно было, вводил свой, "туземный" антистаритель.
Просмотрев потом рекламации в отделе сбыта, Чалышева убедилась, что их здесь меньше, чем на других заводах. Значит, антистаритель не разрушает шин.
Но самый большой удар перенесла Чалышева в центральной заводской лаборатории. Здесь стояла такая же озоновая камера, какой пользовалась она в институте, и заведующая лабораторией призналась однажды, что не верит показаниям камеры. Иногда она дает результаты, совпадающие с дорожными, а иногда диаметрально противоположные. В чем секрет этой противоречивости показаний, установить не удалось, и они в своей лаборатории просто перестали принимать во внимание показания камеры.
Заведующая лабораторией высказала соображения, которые запомнились Чалышевой. "Нельзя, например, определить, сколько груза перевезет за свою жизнь лошадь, - сказала она, - если навалить на нее груз, в пятьдесят раз превышающий нормальный. То же самое происходит и при испытаниях в озоновой камере. И я вполне согласна с мнением профессора Уилконса, что антистаритель не должен выбираться только на основе озоновых испытаний. Исключение следует делать для тех резин, которым нужно придать повышенное сопротивление озоновому старению".
После этого разговора Чалышева позвонила на квартиру Брянцева, попросила передать ему благодарность за предоставленную ей возможность ознакомиться со всеми работами и сообщила, что уезжает.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Таисия Устиновна не знала теперь покоя ни днем, ни ночью. При всей своей общительности она не выносила обстановки коммунальной квартиры. Она привыкла чувствовать себя хозяйкой в доме и не представляла себе, что ее налаженная жизнь может так круто измениться.
Целый день открывались и закрывались двери. Приходили "на минутку" какие-то женщины и подолгу простаивали с Заварыкиной на кухне, болтая о всяких пустяках. Семилетний Коська продолжал кататься по натертому полу в коридоре, как ни отучала его Таисия Устиновна от этого развлечения. К тому же Заварыкины считали, что ежедневно мыть полы в ванной и чистить раковину незачем, а дети, привыкшие к вольному житью, забывали порой спустить воду в унитазе. Вдобавок жена Заварыкина любила стряпать. Тут уж она не жалела ни труда, ни времени, отдавалась этому занятию с упоением и с утра до вечера толклась на кухне. Квартира всегда была заполнена запахами то поджариваемых овощей для украинского борща то тушеной капусты, то фаршированной рыбы.
Но хуже всего было то, что грудной ребенок Заварыкиных по целым ночам орал. Днем он спал, а наступала ночь - и его ничем не успокоишь.
Таисия Устиновна не скандалила, но удержаться от того, чтобы не читать нотаций, не учить уму-разуму, не могла и, случалось, доводила Заварыкину до истерики.
В тот день, когда Брянцев отправил Таисию Устиновну посмотреть, в каких условиях живет семья Заварыкиных, она вернулась домой с горьким чувством раскаяния. Выходит, что доброта к одним может обернуться злом к другим, что и с добротой нужно быть осторожной. Приданцева пожалела - Заварыкиных обездолила. А когда через несколько часов грузчики начали заносить в квартиру скарб Заварыкиных, раскаяние ее быстро испарилось. Вот, оказывается, что означали слова мужа, когда он грозил отучить ее быть доброй за государственный счет.
Теперь Таисия Устиновна предпочитала доброту другого рода. Легче всего терпеливо выслушать, посочувствовать, поохать. Это занимает минимум времени и ничего у тебя не отнимает. Больше того, прибавляет уважения к собственной персоне: вот какая я хорошая.
В молодости Тася знала радость и другой доброты - доброты самопожертвования. Это и соединило их с Алексеем. Изрешеченного осколками мины, без признаков жизни, она подобрала его на поле боя и приволокла в госпиталь. Жизнь его висела на волоске. Нужно было сделать переливание крови, но консервированной крови не оказалось. Хирург полевого госпиталя посмотрел на Тасю, крупную, рослую, сильную девушку, спросил коротко:
- Медсестра, какая группа?
- Вторая.
- Кровь отдашь?
- Берите.
- Много крови надо.
- Я ж сказала - берите.
Крови пришлось отдать столько, что Тася не смогла вскоре вернуться к своему трудному делу, и ее, как и Алексея, отправили в Альтенбург, в тыловой госпиталь.
Первым человеком, которого увидел Алексей, придя в сознание, была Тася. Все эти дни она не отходила от раненого, вслушивалась в бессвязный бред, перемежаемый крепкой солдатской руганью, и только удивлялась, когда этот мальчишка набрался такой премудрости.
Через несколько дней война кончилась, Тасю оставили при госпитале. Она выделяла Алексея среди остальных, подолгу задерживалась у его койки, заговаривала. Нет-нет, и руку ему погладит, когда он застонет от боли, умоет вспотевшее от мук лицо. И он платил ей признательностью. Перестал дичиться, расспрашивал, кто она и откуда. Она охотно рассказывала о своем городе Темрюке, о родных, о подругах своих, а больше всего о длинношерстном ирландском сеттере, медалисте города, любимце всей семьи. Какой он умный, как приходил за ней к медицинскому техникуму точно к концу занятий и как находил ее, где бы она ни была. И так мило это у нее получалось, что Алексей даже улыбаться начал, превозмогая боль.
Боли пришлось перетерпеть ему много. Хирург задался целью извлечь из него все осколки, "расфаршировать", как он выражался, и едва раны начинали заживать, снова клал Алексея на стол.
Отношения Таси и Алексея не укрылись от зоркого глаза хирурга, и он как-то подлил масла в огонь:
- Тася - твоя единокровная, Алексей. Начнешь ходить - на колени перед ней стань. Ты ей жизнью обязан. - И погладил Тасю по голове.
Алексей поднял на девушку удивленные глаза.
- А я ничего не знаю...
- С поля боя под огнем она тебя вынесла, кровь свою отдала. Столько отдала, что сама слегла.
Когда хирург ушел, Алексей спросил Тасю:
- Чего ж ты мне ничего не сказала?
- А что я выхваляться буду? Не тебя одного спасла... Ты - тридцать четвертый. А кровь... Я еще двум отдавала.
- Но отдала и мне, - тихо сказал Алексей и, взяв ее большую руку, поцеловал в ладонь.
У Таси даже дыхание перехватило, кровь в голову бросилась. Всякое ей приходилось видеть от раненых, а еще больше - от здоровых. Была она дивчиной броской внешности, и охотников поцеловать, а больше потискать находилось множество. А этот, который гораздо больше прав имел на мужскую ласку, вдруг руку поцеловал.
- Обжег ты мне сердце тогда, Алеша, - вспоминала потом Тася. - Словно пламенем взялось оно, и дух занялся: ни вздохнуть, ни выдохнуть.
Душевный был человек хирург. Сумел сделать так, что в тот день, когда рядовой Алексей Брянцев был выписан из госпиталя и освобожден от воинской обязанности, демобилизовали и медсестру Таисию Соловьеву.
Увезла Тася Алексея в свой Темрюк на Азовское море, слабого, изможденного. Ее отцу, заведующему конторой "Заготскот", привыкшему все живое оценивать по степени упитанности, дочерний "военный трофей" мало приглянулся.
Но мать оказалась намного дальновиднее и предприимчивее. Она не переоценивала дочь и отдавала себе ясный отчет в том, что выйти замуж у нее шансов немного. Слишком высокая, угловатая, простушка. Ребята в техникуме дружили с ней, называли хорошим парнем, но ни один не ухаживал. И выпускать из дома жениха было неразумно. Кормила, поила, выхаживала. И испробовала весь арсенал женских ухищрений. Комнаты фронтовикам отвела рядом. Тасина проходная. Платья пооткрытее. И как можно больше оставляла их наедине. Утром выпроваживала на реку, вечером в лесок, днем надолго исчезала. А за едой бесконечные ахи и охи. Как они похожи, как они друг другу подходят, какая они бесподобная пара, и главный мотив - чувство долга.
Алексей в Темрюке оставаться не хотел; решил вернуться в Ярославль, откуда взяли его в армию, поступить в институт. Мать пригорюнилась, но от своих намерений не отступилась и успокоилась, лишь добившись своего. Не совсем, правда, ладно получилось. Сегодня свадьбу сыграли, а завтра проводили молодых. Всякое в этом городке бывало, но такое, чтобы жених и невеста уезжали, не опохмелившись, произошло впервые. И многочисленные тетушки пророчили Тасе всякие беды.
Однако бед никаких не случилось. Шили они хорошо, Таисия Устиновна была довольна своей судьбой. Даже считала себя счастливой. Одно только омрачало ее жизнь - чрезмерная занятость мужа. Прожили они много лет, но если подсчитать, сколько они за это время виделись, то, право, раз в десять меньше, чем муж и жена в обычной трудовой семье. И часто бывало так, что уходил он, когда она еще не проснулась, а возвращался, когда уже спала.
Нет беспокойных должностей, есть беспокойные люди. На каком бы посту ни работал такой человек, всегда он умудрится быть занятым с утра до ночи. Так устроен и Брянцев. Еще будучи начальником смены со строго регламентированным рабочим днем, он проводил на заводе почти полсуток - приходил на час раньше, чтобы вникнуть во все тонкости обстановки, проверить положение дел на подготовительных участках, а после смены еще задерживался часа на два. Став начальником цеха, он находился на заводе и днем и ночью, пока не расставил на участках людей, которым можно было доверять, как себе. Больше всего сил и энергии приходится затрачивать, когда осваивается новое дело. Брянцеву в этом отношении "везло". Едва успевал поставить твердо на ноги работу одного участка, как его посылали на другой.
