что когда-то мы с ней мирно уживались в материнской утробе. Изабель уже переставила все мои СD-диски в соответствии с годом выпуска, подмела под диваном и выбросила половину продуктов из моего холодильника.
— Даты — наши друзья, Джулия. — Она вздыхает. — У тебя йогурт стоит с тех пор, как в Белом доме заправляли демократы.
Я хлопаю дверью и считаю до десяти. Но когда Иззи подбирается к газовой духовке и начинает искать кнопки управления очисткой, я теряю терпение.
— Сильвию не нужно чистить.
— Вот еще одна странность: духовка Сильвия, холодильник Смилла. Неужели так нужно давать имена нашей кухонной утвари?
Моей кухонной утвари. Моей, не нашей, черт побери!
— Теперь мне ясно, почему Джанет разошлась с тобой, — бормочу я.
При этих словах Иззи поднимает взгляд, она потрясена.
— Ты просто ужасна, ужасна! Нужно было зашить маму сразу, как только я родилась. — Прокричав это, сестра в слезах убегает в ванную.
Изабель на три минуты старше меня, но именно я всегда заботилась о ней. Я ее атомная бомба: когда она чем-то расстроена, я прихожу и кладу конец беспределу, виноват в нем один из наших шести старших братьев или злодейка Джанет, которая решила, что Иззи не гомосексуальна, проведя с ней семь лет в полноценных отношениях. Пока мы росли, Иззи играла роль примерной девочки, а я была тем, кто ввязывается в драку, — размахивала кулаками, брила голову, чтобы позлить родителей, и носила высокие ботинки на толстой подошве со школьной формой. Теперь нам по тридцать два года, я — постоянная участница крысиных бегов, а Иззи — лесбиянка, которая делает украшения из канцелярских скрепок и болтов. Представьте себе.
Дверь в ванную не запирается, но Иззи пока этого не знает. Поэтому я вхожу, жду, когда она закончит плескать себе на лицо холодную воду, и протягиваю ей полотенце:
— Из, я не хотела тебя обидеть.
— Знаю. — Она смотрит на меня в зеркало.
Теперь, когда я хожу на работу, где нужно быть прилично одетой и причесанной, большинство людей нас не различают.
— По крайней мере, у тебя были отношения с кем-то. А я в последний раз была на свидании, когда купила тот йогурт.
Губы Иззи изгибаются, она поворачивается ко мне:
— У горшка тоже есть имя?
— Я вот думаю, не назвать ли его Джанет? — отвечаю я, и сестра покатывается со смеху.
Звонит телефон, я захожу в гостиную, чтобы ответить.
— Джулия? Это судья Десальво. Мне досталось одно дело, для которого нужен опекун от суда, и я рассчитываю на вашу помощь.
Судебным опекуном я стала год назад, когда поняла, что на доходы от некоммерческой деятельности не могу оплачивать жилье. Опекуна от суда назначают представителем ребенка во время судебного процесса, в который вовлечен малолетний. Для того чтобы пройти подготовку и получить эту должность, не нужен диплом юриста, но необходимо иметь четкие моральные ориентиры и открытое сердце, что в действительности вычеркивает большинство адвокатов из числа пригодных к такой работе.
— Джулия? Вы меня слышите?
Я бы колесом ходила ради судьи Десальво. Это он подергал за ниточки, чтобы мне дали работу, когда я впервые стала опекуном от суда.
— Я готова на все, — заверяю я его. — В чем там дело?
Он выдает самую общую информацию. Вокруг меня начинают порхать обрывки фраз: «медицинская эмансипация… тринадцать лет… мать с юридическим образованием…» Только две вещи сразу врезаются в сознание — слово «срочно» и имя адвоката.
Боже, я не смогу!
— Буду на месте через час, — говорю я.
— Хорошо. Мне кажется, этой девочке нужно, чтобы кто-нибудь побыл с ней рядом.
— Кто звонил? — интересуется Иззи.
Она распаковывает коробку со своими рабочими принадлежностями; в ней инструменты, проволока, маленькие коробочки с металлическими деталями. Когда Иззи ставит их на стол, раздается звук, похожий на зубовный скрежет.
— Судья, — отвечаю я. — Одной девочке нужна помощь.
Я не намекаю сестре, что на самом деле речь идет обо мне самой.
В доме Фицджеральдов никого. Я дважды нажимаю на звонок, уверенная, что тут, наверное, какая-то ошибка. Судья Десальво заставил меня поверить, что это неблагополучная семья. Но я стою перед аккуратным крыльцом под навесом, а к дому ведут дорожки, вдоль которых тянутся ухоженные цветочные клумбы.
Развернувшись, чтобы идти обратно к машине, я замечаю девочку. Она еще сохраняет невинный телячий вид ребенка, только входящего в подростковый возраст, и перескакивает через трещины на асфальте.
— Привет, — говорю я, когда она приближается на такое расстояние, что уже может меня услышать. — Ты Анна?
Девочка вскидывает подбородок:
— Может быть.
— Я Джулия Романо. Судья Десальво попросил меня быть твоим опекуном во время судебного процесса. Он объяснил тебе, что это значит?
Анна прищуривается:
— Одну девочку в Броктоне похитил человек, который сказал ей, что мама попросила его забрать ее и привести к ней на работу.
Я роюсь в сумочке, вынимаю водительские права и стопку документов:
— Вот, ознакомься.
Она глядит на меня, потом на страшную фотографию в правах; читает копию прошения об освобождении от опеки, которую я взяла в суде по семейным делам, прежде чем ехать сюда. Если я убийца-психопат, то справилась с домашним заданием на «отлично». Но в глубине души я отдаю должное осмотрительности Анны: эта девочка не из тех, кто бездумно готов ввязаться в любую историю. Если она так долго и серьезно размышляет, стоит ли ей идти со мной, вероятно, она так же долго и серьезно решала вопрос, как освободиться от родительских пут.
Девочка возвращает мне документы и спрашивает:
— А где все?
— Не знаю. Я думала, ты мне скажешь.
Анна бросает нервный взгляд на входную дверь:
— Надеюсь, с Кейт ничего не случилось.
Я наклоняю голову набок, разглядывая девочку, которая успела удивить меня, и спрашиваю:
— У тебя есть время поговорить?
Зебры — первая остановка в зоопарке Роджера Уильямса. Из всех животных в африканском отделе зебры всегда были моими любимицами. Я могу задержаться у слонов; гепарда мне никогда не разглядеть; а вот зебры меня завораживают. Они входят в число немногих вещей, которые подошли бы, если бы нам выдалось жить в черно-белом мире.
Мы проходим мимо голубых дукеров, антилоп-бонго и какого-то зверька под названием «голый землекоп», который не выходит из своей норы. Я часто вожу детей в зоопарк, когда меня назначают участвовать в их судебных делах. Здесь они охотнее открываются мне, в отличие от кабинета в суде, где мы сидим лицом к лицу, или даже «Данкин донатса». Они глазеют на гиббонов, которые перелетают с ветки на ветку, как гимнасты на Олимпийских играх, и вдруг, сами того
