и уходит.
Руфус стучит вилкой по моей тарелке.
– Ну, как тебе мое «как обычно»?
– Я сто лет не ел гренок. Мой отец вместо них любил делать по утрам роллы с беконом, салатом и помидорами в поджаренной тортилье. – Я как-то уже подзабыл о существовании французских гренок, но запах корицы мгновенно навеял многочисленные воспоминания о том, как мы с папой сидели друг напротив друга за нашим неустойчивым столом, завтракали, слушали новости или накидывали идеи для его очередного списка. – А вообще очень в тему. Хочешь?
Руфус кивает, но к моей тарелке не тянется. Он думает о чем-то своем, гоняя салат по тарелке. Он явно чем-то расстроен и ест только курицу. Потом берет блокнот и ручку, которую оставила на столе Эйнджел, рисует круг и несколько раз жирно его обводит.
– Я мечтал путешествовать по свету и фотографировать.
Он рисует карту мира, намечая границы стран, в которых никогда не побывает.
– Типа как фотожурналист? – уточняю я.
– Не, я хотел работать чисто на себя.
– Тогда надо сходить в «Арену путешествий», – говорю я. – Это лучший способ объехать весь мир за один день. На форуме «Обратный отсчет» у нее хорошие отзывы.
– Я на таких форумах не сижу, – говорит Руфус.
– А я сижу каждый день, – признаюсь я. – Мне спокойнее, когда я вижу, как другие люди находят в себе силы выйти из зоны комфорта.
Руфус отрывает взгляд от своего рисунка и качает головой.
– Твой Последний друг проследит, чтобы ты из своей зоны комфорта вышел со взрывом. Не в буквальном смысле, а понимаешь в каком. В хорошем. Я криво выразился.
– Я тебя понял. – Кажется.
– А ты себя кем видел в будущем? – спрашивает Руфус. – В профессиональном плане.
– Архитектором. Я хотел строить дома, офисы, театры и парки, – говорю я. И умалчиваю о том, что никогда в жизни не стал бы работать в офисе или что мечтал выступить на построенной мною же сцене. – В детстве я очень любил «Лего».
– Я тоже. Ракеты у меня всегда разваливались, и у моих пилотов с квадратной головой никогда не было особых шансов. – Руфус тянется к моей тарелке и отрезает себе кусочек гренки, после чего принимается с наслаждением ее жевать, опустив голову и закрыв глаза. Ужасно тяжело смотреть, как кто-то ест свою самую любимую еду в последний раз в жизни.
Я обязан взять себя в руки.
Обычно хуже всего бывает перед тем, как станет лучше, но сегодня все наоборот.
Когда наши тарелки пустеют, Руфус встает и подзывает Эйнджел.
– Будет секундочка, принесите счет, хорошо?
– Мы вас угощаем.
– Пожалуйста, можно мы заплатим? Для меня это очень важно, – говорю я. Надеюсь, она не думает, что я манипулирую ее чувством вины.
– Поддерживаю, – кивает Руфус. Возможно, он сюда больше не вернется, но мы хотим, чтобы это кафе не закрывалось как можно дольше и работало ради других посетителей. А ведь выручка – это то, что позволяет им оплачивать счета.
Эйнджел энергично кивает и приносит нам чек. Я протягиваю пластиковую карту и, когда девушка возвращает ее мне, оставляю ей чаевых в три раза больше стоимости нашего недорогого завтрака.
Теперь у меня остается чуть меньше двух тысяч долларов. Наверное, помочь кому-нибудь начать жизнь заново на эти деньги нельзя, но это хоть какая-то помощь.
Руфус кладет рисунок земного шара в карман.
– Пойдем?
Я остаюсь сидеть на месте.
– Встать – значит уйти, – говорю я.
– Ага, – говорит Руфус.
– Уйти – значит умереть, – говорю я.
– Не-а. Уйти – значит пожить перед тем, как умереть. Вперед.
Я встаю, благодарю Эйнджел, помощника официанта и хозяина кафе, и мы выходим на улицу.
Сегодня – одно длинное утро. Но я обязан проснуться и вылезти из-под одеяла. Я смотрю вперед на пустынные улицы и иду навстречу Руфусу и его велосипеду; навстречу своей смерти, которая с каждой потерянной нами минутой становится ближе; навстречу миру, который сегодня играет против нас.
Руфус
05:53
Ничего сказать не могу, Матео – прикольный невротичный парень, и мне нравится проводить с ним время, но было бы реально круто в последний раз посидеть в «Пушке» с плутонцами и поболтать обо всем хорошем и плохом, что с нами случалось. Только это слишком рискованно. Я знаю, в каком положении оказался, и не хочу, чтобы они из-за меня пострадали.
Правда, хоть сообщение они могли мне отправить.
Я отстегиваю велик, выкатываю его на дорогу и бросаю шлем Матео. Он едва его не роняет.
– Так, напомни, где живет Лидия?
– Зачем ты даешь его мне? – спрашивает Матео.
– Чтобы ты не раскроил себе череп, когда будешь падать. – Я забираюсь на велик. – Отстойно же будет, если тебя угробит твой Последний друг.
– Но это одноместный велосипед.
– У меня есть пеги [10] на заднем колесе, – говорю я. Тэго все время на них ездит. Он мне доверяет и знает, что я не впилюсь в какое-нибудь авто и не отправлю его на тот свет.
– Ты хочешь, чтобы я стоял сзади на этих подножках, а ты вез меня в темноте? – спрашивает Матео.
– Но ты при этом будешь в шлеме, – говорю я. Твою ж мать, а я уже надеялся, что он и правда готов выйти из зоны комфорта.
– Нет. Этот велосипед нас и прикончит.
Сегодняшний день в самом деле нелегко ему дается.
– Ничего подобного. Доверься мне. Я не слезаю с этого велика уже два года. Давай, Матео, залезай.
Очевидно, он в дикой нерешительности и все же с усилием надевает на голову шлем. У меня теперь есть дополнительная причина быть осторожным (я же не хочу, чтобы на том свете меня преследовала фраза «А ведь я тебе говорил!»). Забравшись на пеги, Матео хватает меня за плечи и крепко в них вцепляется. Растет над собой. Горжусь! Это все равно что выгнать птицу из гнезда или, скорее, даже вытолкнуть ее, потому что ей надо было улететь оттуда много лет назад.
Продуктовый магазин открывает ставни новому рабочему дню, а луна еще висит высоко над головой. Я давлю на педали, и Матео соскакивает на землю.
– Нет. Я пойду пешком. И тебе советую. – Он расстегивает шлем, снимает его с головы и отдает мне. – Прости. У меня просто появилось дурное предчувствие, а мне сейчас только и остается, что доверять интуиции.
Мне бы надо быстро
