Рембрандт. Еще бы, разве кто-нибудь готовит ее лучше чем ты?
Мать (уходя). Эх, если даже моя селедка придется ему не по вскусу, он, все равно, приналяжет на нее. Хороший человек ван Сваненбюрх, и мастер умелый.
Появляется отец, а за ним и все остальные. Вся семья в сборе. Ян Ливенс любезничает с Лисбет. Появляется господин ван Сваненбюрх с женой Фьереттой. Обмениваются любезностями и рассаживаются у стола.
Отец (поднимает кружку). Уважаемые гости, угощайтесь, чем что Бог послал.
Выпивают, закусывают.
ван Сваненбюрх Прекрасная селедка, неправда ли, Фьеретта?
Фьеретта Хотя и говорят, что лучшую рыбу подают на Сицилии, ваша, госпожа ван Рейн, ничем ей не уступает.
Мать. Приятно слышать такое от итальянки. Вы очень любезны, госпожа ван Сваненбюрх.
ван Сваненбюрх (к Яну Ливенсу).Ну Ян, рассказывай, что вы там пишете у Питера Ластмана.
Ливенс. Самые разные вещи. Те, кто проучился более года, пишут, в общем, что хотят. Я, например, занят Пилатом, умывающим руки, а Клаас Антоньес из Дордрехта пишет "Валаама и ангела", хотя мне не по-душе его манера изображения животных.
ван Сваненбюрх (Обращаясь к Рембрандту). А не начать ли и нам делать то же самое? Как ты полагаешь, Рембрандт, можно позволить Флиту писать все, что ему заблагорассудиться?
Лисбет (не замечаяя иронии). Замечательная мысль! Людям надоедает смотреть на одно и то же, все поклонение Волхвов или сплошные апостолы. Тем более, они не пользуются спросом в наших протестанских церквях. А ведь, если подумать, в писании столько замечательных сюжетов.
ван Сваненбюрх . А понимаете ли, милая девушка, почему мы пишем эти скучные, как вы выражаетесь, сюжеты? А потому, что их выбрало время. Да, да, вам молодым кажется, что все только начинается, и всякая новая вещь непременно вытеснить старую. А в том то и дело, и это понимаешь не сразу, что за прошедшие тысячи лет, все легковестное и ненастоящее, тысячу раз возникавшее, развеивалось как туман, сгорало, подобно падающей звезде, не оставив следа в человеческих душах. И лишь эти немногие идеи человечество сохранило, и они, как факелы в ночи, освещают его путь.
ван Сваненбюрх (после паузы) . Возьмем к примеру "Валаама и ангела" Весьма драматичекий сюжет: Валаам, призванный моавитянами, отправляется верхом на ослице проклинать народ Израиля. На узкой тропинке им преграждает путь ангел, которого ослица видит, а Валаам - отнюдь. Поразительно! Животное видит посланника Бога, а человек - нет! Да, сюжет весьма соблазнителен, но таит в себе слишком много трудностей, и трудности эти таковы, что с ними не справится даже законченный мастер, а не то что мальчишка-ученик. Как вы справитесь одновременно с Валаамом, который тянет в одну сторону, с ослицей, тянущей в другую и, наконец, с ангелом, парящим где-то в небе над ними? Впрочем, можете пробовать. Что бы мы не писали, мы все равно чему-то учимся, хотя бы тому, что есть вещи, которые нам не по плечу.
Рембрандт (задумчиво). Это можно сделать.
ван Сваненбюрх . Неужели? И как же ты взялся бы за дело, друг мой?
Рембрандт (помогая руками). Я построил бы треугольник: основание Валаам и ослица, вершина - ангел, отодвинутый в глубину и как бы изогнутый.
ван Сваненбюрх . Значит, по-твоему, достаточно изогнуть ангела, и он полетит?
Рембрандт. Нет, изогнуть не достаточно, тут дело еще в свете и тени. Валаам и ослица должны быть темными, а ангел...
ван Сваненбюрх . ...светлый.
Рембрандт. Да, и скалы вокруг нужно писать коричневым, землянным цветом...
ван Сваненбюрх . Я всегда считал, что прикрывать цветом изъяны контура, значит - откровенно мошенничать. Ошибка - всегда ошибка, и сколько ее незамалевывай, ее заметят.
Отец (прерывая неловкую раузу). Молодежь всегда такая, она чувствует свою силу и думает, что может горы перевернуть.
ван Сваненбюрх . Совершенно верно, уважаемый Хармен, в свое время я тоже верил, что нет такой задачи, которую невозможно разрешить. (Откидывается на спинку стула.) Ну не глупо ли нам тратить свое драгоценное время на споры о трудностях, стоящих перед каким-то учеником из Дордрехта. (К Ливенсу.) Ты Ян, сам-то, чего достиг, мы с Фьереттой с радостью посмотрим твои рисунки. Правда, ты очень изменился.
Ян Ливенс . По-моему, это вполне естественно - перемена места кого хочешь подстегнет. Большинство молодежи в Амстердаме держится того мнения, что два года у одного мастера - это уже предел. Третий год - чаще всего - пустая трата времени. Я хотел сказать, что если человек может чему-то научиться, то хватит и двух лет.
ван Сваненбюрх . Я бы сказал, что это зависит не только от учителя, но и от дарования ученика. Три года - обычный срок, установленный гильдией святого Луки, и, как мне кажется, устраивающий всех.А скука, одолевающая некоторых к третьему году, объясняется ленностью и нежеланием совершенствовать свое мастрество, а главное, поскорее нетерпиться получить публичное признание, да, да , публики, которая бы охала и ахала вокруг его картин.
Отец. Вы совершенно правы, господин Сваненбюрх.
ван Сваненбюрх . Ну, а из признанных мастеров, кто-нибудь поехал в Италию?
Ян Ливенс . Ничего не слышал об этом.
ван Сваненбюрх . Если бы я был новичком, прошедшим обучение, как вы, амстердамцы, выражаетесь, в провинции, я бы выбрал не Амстердам, это, в конце концов, тот же Лейден или Дордрехт, только побольше, я бы отправился в Италию.
Мать. Прошу вас, господин Сваненбюрх, не вбивайте вы эти мысли в голову Рембрандту. Я не переживу, если он уедет так далеко, да и у отца нет денег на такую дорогу.
Рембрандт. Напрасно беспокоишься, мать, меня в Италию и палкой не загонишь. Меня с души воротит, когда я смотрю на их смазливые голубенькие горы и небеса, мне кажется, что они все пытаются изобразить то, чего нет в этом мире, и проходят мимо настоящих сокровищ.
Фьеретта (мужу). Дорогой, не пора ли нам отправляться, у тебя с утра уроки, да и хозяевам надо отдохнуть.
ван Сваненбюрх (вставая) . Действительно, надо поблагодарить хозяев, мне, правда, завтра с утра пораньше в штудии. (К Ливенсу.) Ты не покажешь нам свои работы?
Ян Ливенс . Да, конечно.
Мать. Прошу вас, побудьте еще, госпожа ван Сваненбюрх. Не обращаейте на них внимания, это все от молодости....
ван Сваненбюрх (подходя к Хармену). Огромное спасибо за прием, господин ван Рейн. Не расстраивайтесь, у нас среди художников всегда споры, да еще и не такие.
Фьеретта (подходит к Рембоандту). А вам, Рембрандт, я хочу сказать: когда-нибудь вы и сами поймете, что вы погорячились, и, как вы выражаетесь, красивенькие горы и голубенькие небеса, действительно существуют, но они, конечно, еще более прекрасны, потому, что наполнены дивной душой Данте и Микеланжело, и всех остальных, любящих свою землю, людей.
Гости откланиваются. Рембрандт резко встает и где-то в дальнем углу сваливает мольберт.
Мать. Что случилось? Геррит упал?!.
Лембрандт. Нет мать, это я уронил мольберт.
Мать. Мольберт, ох, а как же картина, не испортилась?
Рембрандт. Нет, картина уцелела чудом. Здесь невозможно работать, стоит повернуться, и обязательно натыкаешься на какую-то чертову рухлядь.
Отец. Лучше бы научился разговаривать со старшими, а не привередничать. Я в твои годы ютился в одной комнате с двумя парнями, и у нас был один стул на троих..
Рембрандт. Но ты не писал картины.
Отец. Кому не нравится мое жилье, пусть ищет другое, если у него найдутся на это деньги.
Мать. Больно уж ты суров, Хармен. В комнате и впрямь - не повернуться, я, как начинаю убирать, обязательно на что-ниубдь натыкаюсь.
Геррит. Мать, почему ты всегда думаешь, что это я упал? Можешь не сомневаться, я еще держусь на ногах, хотя они и калеченные.
Мать. Прости сынок, я не хотела тебя обидеть. Просто я очень тревожусь за тебя, хотя это и глупо.
Геррит. Нет нужды трястись надо мной, будто я ребенок.
Мать. Да ты мой ребенок, как и Рембрандт... (К Хармену ) он теперь делает успехи у господина Сваненбюрха.
Отец. По-моему, он другого мнения о своих успехах в мастерской господина Саненбюрха.
Рембрандт. Что ты хочешь этим сказать?
Отец. Я хочу сказать именно то, что говорю, сегодня ты в дурном расположении духа, впрочем, как и вчера, и позавчера. Что с тобой? Тебе грезится Италия?
Рембрандт. По-моему, я по этому поводу достаточно ясно высказался.
Отец. Да уж, так обидеть гостей.
Мать. Полно, Хармен, ну зачем ты его дразнишь? Ты же видишь - он сам не свой, особенно после приезда Ливенса. Оставь ты его в покое.
Отец. Зря тревожишься, Нелтье, его и так не беспокоят, живет себе отшельником в мансарде - никто в драгоценном его обществе не нуждается. Но только мне обидно, что я не знаю, что твориться в душе моих детей, такое впечатление, что совершил смертный грех против него.
Рембрандт. О чем ты говоришь, отец?
Отец. Так почему же ты ходишь, как потерянный?
Рембрандт. Потому что мне не весело на душе.
