родителями, разыгравшейся после той ночи, напускает на себя бодрый вид, а сама что-то скрывает. Позавчера на вечерней прогулке он спросил, что, в конце концов, произошло у нее в университете, а она покраснела, отвернулась, надулась так, что оставшийся с детства шрам натянулся и стал совсем незаметным, глаза сверкнули, как у разъяренного зверька: «А ты, дядя, откуда знаешь? Опять нажаловались?»
— «Ну, кто станет мне жаловаться!» — попытался он схитрить, но она была предельно точна: «Мой великий опекун и родной отец, а твой кровный брат, вот кто!». В ее тоне слышалась злость. Нягол призадумался и спросил: «Почему ты говоришь об отце с неприязнью? Ты никогда так не говорила». Елица смутилась, лицо ее разгладилось, снова стал виден шрам, напоминавший след от ожога молнией. «Это не неприязнь, — пробормотала она, — это другое».
— «А можно мне узнать, что это именно?» — спросил он. — «Нет! — отрезала она. — И не любопытствуй, это тебе не идет».
Что это — обдуманный ответ или просто находчивость?
«Елица, — сказал он, — не в любопытстве дело, но так нельзя». Елица смотрела на него, не мигая. «Ну, что ты на меня так смотришь? — не стерпел Нягол. — Что тебе сделали отец с матерью, сама подумай!». Не отвечая, Елица побежала вперед и скрылась за кустами. Странно, подумал он. Что это — нервы, старая ли болезнь дает о себе знать или просто детское упрямство? Ну, что с ней делать, ведь характер у Елицы ой-ой-ой, ну да ладно, лето как — нибудь проведем вместе… ах, да, Марга! О ней-то он и забыл!
По спине поползли мурашки. Он в самом деле о ней забыл, еще в самолете, которым летел из Вены. Да нет, еще раньше, в автобусе, который увозил его из Зальцбурга после получения телеграммы о смерти отца. Несмотря на репетицию, Марга нашла время проводить его, держала за руки, притихшая, опечаленная, вероятно, не столько скорбной вестью, сколько разлукой в самый разгар фестиваля, на котором она уже добилась успеха, трудного успеха на оперной сцене. Грешно так думать, но именно это пришло ему в голову, когда он смотрел, как она садится в такси, пряча мокрые, на этот раз по-настоящему, глаза.
Милая, целеустремленная Марга! Она любила его, она потащила его за собой в далекий альпийский город, после премьер прятала лицо у него на груди — внезапно такая беспомощная, ищущая его тепла и защиты.
А он забыл о ней!
Нет, не совсем так. Оттуда она прислала трогательно-длинную телеграмму. Писала, что несмотря на усталость, мучается бессонницей, думает о нем, о его горе, что ей ужасно не хватает его взгляда, голоса, спокойствия; что думает о нем даже перед выходом на сцену, а это очень опасно. Сообщала, что известный дирижер передает ему свои соболезнования. И ни слова о спектаклях, о выступлении на заключительном концерте фестиваля.
Латинское написание внесло в славянский текст кучу ошибок еще там, на зальцбургской почте, а уж на нашей все окончательно перепуталось: некоторые слова неузнаваемо преобразились и потеряли всякий смысл, одно предложение обрывалось посередине и нелепо вклинивалось в следующее. Получился странный документ, напоминающий детский лепет.
Я забыл о Марге…
Два дня назад она позвонила из столицы. Она вернулась с фестиваля уставшая, но довольная, и очень удивилась не увидев его в аэропорту. Сказала, что не понимает, какие заботы могут удерживать его в этом провинциальном городке, и что ждет звонка. Он и в самом деле позвонил ей пару раз, но не застал и… снова забыл о ней.
Нягол глубоко затянулся и задержал дым в груди. Город терялся в низине, видно было только его ночное сияние, Эдисонов нимб, с которым планета давно свыклась. Ему вспомнилось, что ночью, если смотреть с самолета, кажется, будто земля усыпана бриллиантами, а точнее — упавшими с небес и еще трепещущими созвездиями. Но достаточно одной сирены, электрического волчьего воя, чтобы враз все погасло, чтобы ее в один миг отбросило на столетия, тысячелетия назад…
Значит, Маргу я разлюбил, подумал Нягол, стряхнув с себя космические видения. А любил ли по-настоящему? Где-то глубоко в груди резанула затаенная, затухающая, а на самом деле никогда не отпускавшая его тоска по Ней. Она пропала без вести, а Марга всегда рядом, и хотя колесит по свету, ее можно когда угодно увидеть и услышать, с нею можно поболтать, можно ее приласкать — зрелую, доступную Маргу, которой после Нее досталась его скаредная любовь. Почему так, Нягол?
Он и сам не знал, почему. Судьба нам неподвластна, хотя мы строим ее своими руками. Верно ли это? Раньше ему казалось, что верно. Если бы он не бросил учебу в Граце еще на первом курсе, если бы не поддался писательской лихорадке, а просто переболел ей и нашел себе профессию, которая приковала бы его к одному учреждению, коллегам и начальству; если бы не колесил по стране, не встречался с таким множеством самых разных людей, не соприкасался с такими разными судьбами, не читал таких книг; если бы его пути-дороги не пересеклись с путями-дорогами Весо; и, наконец, если бы третьего сентября он вышел пораньше или вообще не ночевал дома, а еще накануне повел бы Ее в другое место и они остались там, как это уже бывало, — Нягол сухо сглотнул, — если бы да кабы… Тогда уж нужно вернуть юность, а еще лучше-вернуть время до детства, а то и до рождения, обратиться к генам, унаследованным от мамы Теодоры и деда Петко. Гены, жизнь и поведение в соответствии со всеми их превратностями, — из всего этого и слагается судьба. Вот и войди, если можешь, в этот хаос и справляйся, опять-таки как можешь…
Нягол загасил сигарету в пепельнице, бросил рассеянный взгляд на мерцающие огни города и ушел в дом.
Вызов на почту для разговора с Маргаритой Нягол принял с упавшим сердцем. Предчувствие не обмануло его — их препирательства, длившиеся целых полчаса, удивили даже видавших виды телефонисток, которые подслушивали, затаив дыхание. С первых же слов Нягол почувствовал, сколько обиды накопилось у Марги — как он мог ее не встретить, не позвонить после телеграммы, почему торчит в этом городе и вообще — в чем дело? О присутствии Елицы она не подозревает, догадался Нягол, слушая ее упреки. «Марта, — отвечал он примирительно, — ничего не случилось, просто я решил побыть здесь немного после похорон, так надо, пойми». Она не понимала: он все-таки мог бы прилететь самолетом в столицу, встретить ее, а потом снова вернуться, раз уж так надо. Ссылка
