Дескать, гражданин И. С. Котинов нашел деньги и тотчас же сдал органам милиции. Так поступают... и так далее.
Понимаешь? Меня похвалили за то, что я не вор, что я не присвоил чужие деньги...
Дядя Ванечка встал, прошелся по комнате. Встал и я и принялся укладывать свой чемоданчик.
- Успеешь уложиться. Приложи-ка лучше примочку к губе и ложись! посоветовал дядя Ванечка.
- Я должен ехать, дядя Ванечка.
- Куда, бичо?
- К себе, на границу.
- Как на границу? Ведь ты приехал на неделю?
- Да, но сейчас хочется обратно... Здесь мне нечего делать...
- С ума сошел! Что я скажу Шуре, твоему деду? Приехал, подрался, набили ему морду, и уехал обратно? Так, что ли?
- А вы вообще ничего про мой приезд не говорите.
Какой смысл? Через полгода вернусь насовсем...
- Может, передумаешь, а?
- Нет, дядя Ванечка, не просите, пожалуйста. Я должен ехать!
- Слушай, мальчик, может, я тебя чем-то обидел?
- Что вы, дядя Ванечка, дорогой! Наоборот, я очень вам благодарен! За все! - Я подошел к нему и поцеловал в щеку.
- На чем же ты сейчас поедешь? - спросил дядя Ваяечка, протирая глаза.
- Доберусь как-нибудь...
- Ну ладно, езжай, сынок! - сказал он после недолтого молчания.
Я взял свой чемодан и направился к двери. Прежде чем выйти, я обернулся и спросил:
- Дядя Ванечка, как вы думаете, какой я человек?
Я ждал ответа с волнением. Дядя Ванечка задумался, потом на его лице мелькнула добрая улыбка и голубые глаза весело замигали.
- Ты еще не человек, мой дорогой, а всего-навсего мальчик. Вернее, ты доброе тесто, которое следует еще порядочно перемесить. Понял?
- Ну что вы, дядя Ванечка, - усмехнулся я, - по-моему, меня достаточно уже месили!
- Погоди, не то еще будет! - громко рассмеялся он,
- Ладно. До свидания, дядя Ванечка!
- Будь здоров, сынок!
В предрассветном сумраке тихо шелестели листьями акации и чинары. Приятно ласкал лицо легкий ветерок.
То здесь, то там в окнах зажигались огни. Тбилиси пробуждался.
Было уже темно, когда я добрался до села. На селе, как правило, засыпают рано, поэтому все вокруг было объято тишиной. Кое-где в окнах мерцал свет. В части меня не ждали, да и я не особенно спешил. Медленно шагал я по проселочному шоссе, с наслаждением вдыхая влажный ночной воздух, напоенный ароматом моря и созревших цитрусов. По обеим сторонам шоссе тянулись мандариновые деревья, усыпанные золотистыми плодами. Забравшись в сад, я наполнил карманы мандаринами и продолжил.путь. Вот и сельсовет. Здесь поворот направо, и шагов через сто покажется наша застава. Но я почему-то свернул с шоссе и пошел по тропинке, круто взбиравшейся по холму. Плохо соображая, куда и зачем иду, я векоре очутился у ворот дома Феридэ. С бешено бьющимся сердцем, словно вор, я огляделся кругом и, убедившись, что никто меня не видит, тихо приоткрыл калитку. На цыпочках подошел к дому. В одной из комнат на верхнем этаже горел свет. Я поставил чемодан под лестницей и стал подниматься по ступенькам. У дверей я остановился, перевел дыхание. Колени дрожали, и сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди.
- Феридэ! - позвал я, хватаясь за дверную ручку.
Прикосновение холодного металла отрезвило меня.
- Феридэ! - повторил я.
Комната безмолвствовала.
- Феридэ! - повысил я голос и чуть нажал на ручку.
Дверь со скрипом отворилась. Я вошел в комнату, закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной. В комнате не было никого. На тахте белела женская шаль, лежала раскрытая книга. В камине потрескивали дрова.
- Феридэ, где ты, выходи! - произнес я с мольбой. - Это я, Автандил Джакели... Выйди, я лишь взгляну на тебя и уйду. Клянусь матерью!
- Что тебе нужно, парень? Зачем ты пришел? - донесся из другой комнаты глухой голос Феридэ.
Я почувствовал, как радостно затрепыхалось сердце в моей грудя, как свободно вздохнули легкие и как потеплели, ладони.
- Ничего мне не нужно, Феридэ, хочу только взглянуть на тебя. Покажись, прошу тебя!
И словно сказочная русалка, вышедшая из воды, словно ангел, спустившийся с небес, в комнату вошла Феридэ.
Не сводя с меня настороженного взгляда, она подошла к камину, уселась на стул и сложила на коленях свои длинные красивые руки.
- Ну, что тебе нужно? - спросила она.
Я хотел подойти к ней, но не смог сдвинуться с места.
- Я же просила тебя не ходить ко мне, - сказала она с упреком.
- Просила. Но я не смог пересилить себя... Вот пришел, увидел тебя, теперь уйду...
- Увидел? Теперь уходи.
- Не гони меня, Феридэ! Побуду еще минуту...
- Ты ведь уехал в Тбилиси?
- Не вытерпел там. Без тебя не вытерпел!
- Врешь!
- Зачем же я тогда вернулся?
- Этого я не знаю...
- Так знай: из-за тебя, Феридэ!
Она улыбнулась.
- Чему ты улыбаешься? - Врешь ты все...
- Не вру! Раньше я думал, что ты нравишься мне, Теперь понял: я люблю тебя!
- Когда же ты успел влюбиться в меня?
- Два года... Два года я, оказывается, люблю тебя.
- Не говори так, парень... А вдруг я поверю тебе, что тогда? Нельзя так шутить с женщиной! - сказала она серьезно.
- Феридэ, клянусь матерью, я не шучу! Я очень тебя люблю, очень!
- А меня ты не спрашиваешь?
- Потому и пришел к тебе!
- Так знай, парень: я еще от той любви не пришла в себя... Не губи и не срами меня... Не ходи ко мне... Зачем людям давать повод для разговоров о том, чего нет и быть не может?
- Никто меня не видел, Феридэ! И потом, что в том дурного и зазорного, если я люблю тебя? Хочешь, я сейчас закричу об этом на все село?
- Авто, ты думаешь, о чем ты говоришь?.. Умоляю тебя, не смотри на меня такими глазами!.. Ты еще молод, не осилить тебе мою любовь!.. Не губи меня, не своди с ума!.. Хватит мне своего горя!.. - Голос Феридэ задрожал, глаза ее наполнились слезами.
Я подошел и опустился перед ней, как перед иконой, на колени.
- Феридэ, дорогая моя, я люблю тебя больше всего на свете, сильнее самого себя! Я не вру, Феридэ, поверь и полюби меня, полюби!.. - Я обнял и осыпал поцелуями ее колени.
- Успокойся, Авто, успокойся... Верю я, верю тебе...
Но не надо этого, поверь и ты мне, не надо!.. Подумай обо мне, Авто, пожалей меня, пожалей!.. - Она высвободила руку и стала нежно гладить меня по голове. Я плакал от счастья, от переполнившего меня неизмеримого счастья.
Успокоившись, я взглянул на Феридэ. Она улыбалась, и по бледному ее лицу текли слезы.
- Встань, Авто, отойди!
Я встал, поплелся к столу, сел. Мы долго смотрели друг.на друга.. Феридэ заговорила первая.
- Не смотри на меня так, не смотри! Сколько раз просить тебя! - Она закрыла лицо руками. - Я все знаю!
И почему тебя отпустили в Тбилиси, и как погиб Щербина, и как вы ловили нарушителя... Все знаю... Знаю и то, что ты хороший парень, что тебе сейчас очень, очень не хватает чего-то, может, любви... Ты ищешь ее и думаешь, что нашел мою любовь... Но вот этого я не знаю... Не знаю, ради меня ли ты вернулся из города? И потому я боюсь...
Боюсь... Ты и сам-то не уверен, что это так... - У нее опять сорвался голос и задрожали плечи.
Я встал. Феридэ убрала руки с лица и крикнула:
- Не подходи!
- Феридэ...
- Уходи, Авто, оставь меня!.. Уходи...
- Хорошо, я уйду, Феридэ... Позволь мне прийти к тебе еще раз... Вот так, просто прийти и смотреть на тебя...
- Уходи и не спрашивай сейчас ни о чем... Потом...
В другой раз...
- До свидания, Феридэ...
- Уходи, ради бога, уходи, Авто...
После гибели Щербины к нам из комендатуры прислали солдата, низкого, плотного крепыша. Он тихо вошел в комнату и нерешительно остановился у койки Щербины.
Мы с Пархоменко на моей койке играли в шахматы.
- Здравствуйте! - сказал он и поставил на пол чемодан.
Мы кивнули ему и продолжали играть.
- Меня направили к вам... Старшина Зудов направил, по приказу майора Чхартишвили... - сказал он тихо.
Пархоменко встал.
- Как фамилия? - спросил он, окинув новичка критическим взглядом.
- Луговой Владимир Петрович!
- Откуда сам?
- Из Серпухова.
- Подготовку прошел?
- Конечно!
- Ну-ка поди сюда!
Луговой подошел.
- Присаживайся! - Пархоменко уселся за стол. - Садись, садись!
Луговой сел. Пархоменко расстегнул правый рукав и уперся локтем в стол, - Дай руку.
Луговой помялся, потом тоже расстегнул рукав и протянул руку.
- Держись, парень! Посмотрим, каковы орлы на Серпуховщине!
Рука Лугового утонула в огромной ладони Пархоменко,
- Джакели, считай! - бросил он мне.
- Раз, два, три!
И в тот же миг две руки, спецившись в мертвой хватке, слегка задрожали. Прошла минута, другая, третья...
Лицо Пархоменко покраснело, на его широком лбу вздулись жилы... Он с шумом выдохнул воздух и жадно, словно выброшенная из воды рыба, открыв рот, набрал в легкие свежий воздух. Это движение оказалось для него роновым. Кулак Лугового чуть заметно качнулся влево, потом медленно, медленно стал нагибаться к столу, увлекая руку Пархоменко. Луговой побледнел, голубые его глаза налились кровью. Еще мгновенье - и рука Пархоменко с глухим стуком упала на стол.
