даже. Но иначе никак…
Анеля постояла у окна еще немного, крепко обхватив себя руками. Потом села за стол, достала из ящика листок бумаги. И задумалась. Наконец, пересилив себя, начала писать.
Быстро писала, не думая. Торопилась. В торопливости всегда легче решения принимать. И облекать их в строчки письма – тоже торопливые. И немного сумбурные.
«Матвей, я люблю тебя… Я очень тебя люблю. И знаю – ты тоже любишь меня. Казалось бы – вот оно, наше счастье… Но прошу тебя, не сердись, не обижайся, когда будешь читать это письмо. Обещаешь, правда?
Еще в детстве я прочитала где-то, что каждому положена только одна главная встреча своего человека, любимого, единственного, – по праву рождения. Но только одна, понимаешь? И нельзя ее пропустить… Нельзя, чтобы она мимо прошла, а человек не заметил, не увидел, не понял… И, что бы мне ни говорили, я свято верила, что эта встреча у меня будет. Судьбой положена, предназначена.
Так случилось, да… Случилось, что мы с тобой увидели друг друга, все поняли, не пропустили. Нам повезло. Это счастье, Матвей. Ты – мой, а я – твоя. Мы – избранные. И это счастье всегда будет с нами, что бы ни произошло, как бы мы ни были с тобой разделены, ведь правда?
И потому… Не сердись на меня, пожалуйста! Как это ни странно звучит, но… Если мы все про себя знаем теперь, нам и расстаться легче, Матвей. Так надо. Ты же понимаешь. Счастью не страшно, когда оно жертвует собой ради счастья других. Я очень люблю свою маму, и я должна… Пусть она будет счастлива. Она тоже любит, она тоже имеет право…
Это мой выбор, Матвей.
Не ищи меня, ладно? Я уеду. Я всегда буду любить тебя. Помни это, пожалуйста. Ты – мой единственный… Тот самый, по праву рождения.
Прости, что не объяснила тебе всего этого там, на крыше… Я не могла. У меня бы не получилось, недостало бы сил. Письмом как-то легче.
Прощай. Твоя Анеля. Навсегда твоя».
Поставила точку, заплакала тихо. Но усилием воли заставила себя успокоиться. Да будь благословенно ты, усилие воли! Спасибо тебе за это.
Подняла голову… Окно уже посветлело, запели первые птицы. И дождь кончился, и день начинался новый. Другой… Другой день, без Матвея. Надо в него входить, привыкать как-то.
Тихо оделась, собрала в рюкзак необходимые на первое время вещи. Тихо вышла из дома, на первом утреннем трамвае приехала в центр города, поднялась на знакомую крышу. Оставила письмо на том месте, где всегда сидели с Матвеем, надежно придавив листок найденным по дороге камнем.
И ушла, не оглядываясь. Приехала на вокзал, протянула в окошко кассирше деньги:
– Мне билет на первую электричку до Ясенева, пожалуйста…
Уже сидя у окна в электричке, подумала, что надо бы маму предупредить… Сказать ей все надо бы. Но сейчас еще рано звонить, она наверняка спит. Потом, все потом… Потом, когда к папе приедет…
* * *
Калитка в дом, где жил отец, была распахнута настежь. Анеля вошла, поднялась на крыльцо, потянула на себя дверь. Войдя в прихожую, спросила громко:
– Пап, ты дома?
Голос на удивление прозвучал спокойно, даже с нотками радости – успела соскучиться по отцу. Подойдя к окну, увидела его в огороде – склонился над грядкой, что-то делает сосредоточенно. Постучала костяшками пальцев по стеклу, и отец распрямился, глянул удивленно. И тут же заулыбался приветливо. И быстро пошел в сторону дома. Вскоре она услышала из прихожей его радостный голос:
– Анелечка, доченька! Как же я рад, что ты приехала! Ты где, Анелечка, иди сюда!
Она бросилась на этот голос со всех ног, обняла отца, повисла у него на шее, как в детстве. И тут же не сдержалась, заплакала. Да так горько, что он перепугался:
– Что ты, родная? Что с тобой? Случилось что-нибудь, да? Говори скорее…
– Я… Я пока не могу, пап… – прорыдала она, еще крепче ухватывая его за шею. – Не могу, не могу…
– Ну ладно, ладно… – оглаживал он ее дрожащей рукой по спине. – Успокойся давай… Не плачь, я с тобой, доченька, я с тобой… Что бы ни случилось, я с тобой, родная моя… Как хорошо, что ты меня дома застала, как хорошо! У меня сегодня двух первых уроков нет… Я здесь, я с тобой, доченька…
От его ласкового голоса стало легче, и вскоре она успокоилась немного, и слезы схлынули внутрь, нехотя, будто ожидая удобного для себя времени.
– Пойдем на кухню, я тебе чаю налью… – тихо проговорил отец. – У меня вкусный чай с травами. Знаешь, я тут заправским травником стал… Даже специально в лес хожу, собираю… Ой, да ты ведь, наверное, голодная! Я сейчас быстренько соображу что-нибудь, погоди! Хочешь яичницу? Моя соседка куриц держит, все время меня свежими яйцами угощает.
– Я не хочу есть, пап. Мне бы только чаю. Ужасно пить хочется. Кажется, высохло все внутри, сгорело…
Отец глянул на нее настороженно, ничего не спросил. И пока суетился на кухне с чаем, тоже ничего не спрашивал. Только потом, поставив перед ней исходящую вкусным ароматом чашку, проговорил тихо:
– А теперь рассказывай все… Что у тебя случилось, рассказывай.
– Да, пап… Я расскажу. Только не знаю, как мне начать…
– Начни с самого главного. А остальное само себя расскажет, поверь.
– Ну, если с самого главного… Я влюбилась, пап. Нет, не так… Я встретила его! Того самого, который единственный и на всю жизнь. Я его очень люблю. Я точно знаю, что больше никогда и никого не смогу полюбить! Ты понимаешь меня, пап?
– Понимаю. Конечно же, я тебя понимаю. А он… Он тоже любит тебя, Анеля?
– Да… Очень любит. Я знаю.
– Но ведь замечательно, если так… Я рад за тебя…
– Да, пап. Было бы замечательно, если бы… Если бы он не был сыном того самого мужчины… Того самого…
– Какого мужчины? О чем ты сейчас, Анелечка?
– Да как же ты не понимаешь, пап! Он сын того самого мужчины, из-за которого мама с тобой развелась! Она с ним встречается уже восемь лет! А у этого мужчины жена есть! Мама Матвея, Анна Антоновна! И я ее знаю! Она замечательный человек, она мой преподаватель! Ну как же я теперь могу, пап?.. Ведь нельзя, нельзя… Нельзя нам теперь с Матвеем…
Иван долго молчал, задумчиво глядя на дочь и пытаясь принять ситуацию. Потом спросил тихо:
– А что мама говорит, Анелечка? Как она к этому отнеслась?
– Она… Она хочет, чтобы все было по-прежнему… Она очень любит этого мужчину, пап. И поэтому пытается убедить меня, будто все это у нас несерьезно с Матвеем. Что я все себе придумала… Что не надо торопиться выходить замуж… А ты ведь знаешь, что Матвей мне уже предложение сделал!
– Да уж, ситуация… Даже не знаю, что тебе и сказать. И что бы я сделал на твоем месте – не знаю. А скажи, доченька, не слишком ли вы торопитесь с Матвеем? Может, мама не так уж и не права?
– Пап, ну как же ты не понимаешь… То есть ты тоже не понимаешь меня, как и мама! И тоже не слышишь! Хотя… Теперь-то уж чего об этом рассуждать… Теперь это уже не имеет значения.
– Почему же не имеет значения? Странно ты говоришь…
– Да, не имеет. Потому что я решила расстаться с Матвеем. Очень его люблю, жить без него не могу, но я так решила… Ради мамы решила… Потому что она тоже любит…
– Ну, все ясно теперь… Я понял суть трагедии, доченька. Ты сама решила принести свою любовь в жертву.
– А почему ты так насмешливо это сейчас сказал? Ты не считаешь все это трагедией, да?
– Ну, как бы тебе объяснить… Мне кажется, ты сама себе все придумала. И трагедию тоже сама себе заранее организовала. Заранее, понимаешь? Ну зачем ты вбила в себе в голову вот это вот… Про единственного, неповторимого, которого можно только один раз встретить, который на всю жизнь? Зачем, Анелечка?
– А разве не так, пап?
– Нет, не так… Совсем не так… Получается, ты сама себя загнала в эти обстоятельства, понимаешь? Сама себя убедила, что по-другому нельзя. А это ведь тупик, Анеля. Настоящий тупик…
Иван замолчал, смотрел на дочь задумчиво. Казалось, он тщательно подбирает слова, чтобы объяснить ей что-то. Подбирает и никак не находит эти нужные слова. Наконец он заговорил тихо:
– Я ведь тоже раньше так считал, доченька… Считал, что твоя мама – она и есть та самая единственная, что другую женщину никогда полюбить не смогу. Знаешь, когда она мне объявила, что уходит, мне казалось, я умер… Вроде и хожу по земле, делаю что-то, а на самом деле меня нет, совсем нет. А потом… Потом я вдруг понял, что так нельзя. Что я просто самовнушением занимался, а потому себе
